Читаем без скачивания Слово о полку Игореве - Александр Зимин

Очень сложное понимание текста предлагает О. Сулейменов, делая соавтором писателя XII и переписчика XI столетия. Именно перу последнего он приписывает глоссу «песнотворец стараго времени», появление ошибочного чтения «Боян» вместо «кън» (т. е. Гзак). В упоминании «ходыни» (бабы) Святослава и «хоти» Олега О. Сулейменов видит намек на половецких жен этих князей. Дальнейший текст Игоревой песни был, по мнению Сулейменова, оборван (к XVI в. не сохранился в первоначальном виде) и заменен переписчиком XVI столетия панегириком Игорю (со слов «Тяжко ти головы»).[Сулейменов О. Аз и я. С. 122–138.] Считая, что Задонщина основывалась на полном тексте Слова, О. Сулейменов полагает, что Игорева песнь первоначально заканчивалась печальным монологом Игоря, произнесенным перед Овлуром, а не славой. Доказательства позднейшего происхождения концовки Слова у О. Сулейменова сводятся прежде всего к идейному ее несоответствию основной части памятника (похвала Игорю, в отличие от осуждения князя).[Для придания идейной целостности Слову О. Сулейменов относит к творчеству переписчика XVI в. и текст «Певше песнь старым княземъ… на поганыя плъки», ибо в нем содержится похвала Игорю и христианские мотивы (в отличие от языческой стихии Слова). Там же. С. 133–134] Но противоречивость идейной структуры произведения может быть объяснена по-разному (в том числе сложностью миросозерцания автора XII или особенностями работы и взглядов составителя XVIII в.). Поэтому соображения Сулейменова не имеют убеждающей силы. Но отмеченная им противоречивость остается фактом.

О. Сулейменов верно отмечает, что путь Игоря к Киеву (а не в Новгород-Се-верский) не оправдан, путь по Боричеву идет не из Поля, а из глубин Руси. Но все это можно объяснить не деятельностью переписчика XVI в., а неосведомленностью автора XVIII в. Органичность связи концовки с текстом всего памятника я, в частности, вижу в близости рассуждения о радости «стран» с Ипатьевской летописью.

Княземъ слава а дружинѣ. Аминь — союз «а», ставивший в недоумение многих исследователей, в данном случае соединительный (полонизм?), а не разъединительный. Р. О. Якобсон в своей реконструкции совершенно произвольно заменяет «Аминь» существительным «чьсть».[Jakobson R. La Geste du Prince Igor’ // Jakobson. Selected Writings. P. 190.] Никакой необходимости для этого я не вижу.

Таким образом, изучение языковых особенностей и «темных мест» Слова о полку Игореве не дает никаких прочных оснований в пользу древности происхождения этого памятника.

Автор Слова не был ученым лингвистом, изучившим законы развития древнерусского языка.[ «Чтобы создать подобную языковую ткань искусственно, надо быть гигаитом-лингвистом, упредившим чуть ли не на столетие состояние науки о языке» (Орлов. Слово. С. 212).] Многочисленные ошибки в употреблении грамматических форм невозможны были бы у ученого-языковеда, который бы стремился уложить весь языковой строй памятника в определенную систему. Перед нами совсем другое лицо — книжник, начитанный в древнерусских текстах, привыкший к строю их языка. Стремясь воспроизвести язык Древней Руси, он сочетал знакомые ему нормы церковнославянского языка с элементами просторечья. Этот путь в дальнейшем в русской художественной литературе получил широкое распространение и дожил до XX в.

Автор Слова хотел стилизовать свое произведение под «древность», используя для этой цели словарный состав Ипатьевской летописи и Задонщины. Вместе с тем в лексике Слова о полку Игореве обнаруживаются следы знакомства автора с элементами украинского, белорусского языков и значительный пласт слов позднего происхождения.

Говоря об историках, разделяющих взгляд о создании Слова в конце XVIII в., академик М. Н. Тихомиров пишет, что они не считаются «с той элементарной истиной, что в конце XVIII столетия, когда было обнаружено „Слово о полку Игореве“, во всей России не было людей, которые сумели бы написать большое произведение речью XII века».[Тихомиров. Русская культура. С. 65.] С этим доводом трудно согласиться. Кстати, подобные соображения по другому поводу в 1862 г. высказывал академик

А. А. Куник. Он писал: «Я решительно утверждаю, что никто из чешских литературоведов не сумел бы сочинить на правильном древнечешском языке стихотворения такого объема и содержания, как Суд Любуши и Краледворская рукопись».[Купик А. А. Спор о подлинности Суда Любуши и Краледворской рукописи // Записки Академии наук. СПб., 1862. Т. 2. С. 1.] Позднее происхождение обоих творений Ганки, как известно, уже после этого было доказано. Что же касается Слова о полку Игореве, то прав М. Н. Тихомиров, говорящий в той же статье: «Вообще нельзя представлять себе Москву XVIII века какой-то пустыней, где не было образованных людей».[Тихомиров. Русская культура. С. 66.] Язык Слова, несмотря на стилизацию «под древность», выполненную на основе Задонщины и Ипатьевской летописи, дает достаточно данных для того, чтобы судить о поздних явлениях в лексике, морфологии и синтаксисе памятника и сделать предварительные выводы о строе языка его автора.

Глава VI

В ПОИСКАХ АВТОРА СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ

Итак, мы приближаемся к тому, чтобы попытаться определить время создания и автора Слова о полку Игореве. В ходе предыдущего исследования было установлено, что это произведение не могло быть написано ранее XVI в. Зная историю русского литературного процесса в XVI — первой половине XVIII в., можно с уверенностью полагать, что и в это время Слово появиться не могло. История литературы этого периода уже представлена значительным числом памятников. Они дают как бы то обрамление, которому должно соответствовать любое найденное вновь художественное произведение. Но Слово о полку Игореве в эти рамки не вписывается. Такое сочетание книжной стихии с народной в гармоничном поэтическом произведении требует сравнительно высокого уровня развития литературы. Только с 70-х гг. XVIII в. появляется настолько глубокий интерес к устно-поэтическим произведениям, что они начинают издаваться, превращаясь в образцы для подражания. В это же время мифология Древней Руси проникает на страницы литературных произведений, расцветая пышным цветом в Слове о полку Игореве.

Ни от XIII–XV вв., ни даже от XVI–XVII вв. до нас не дошло ни одного памятника поэзии, сопоставимого со Словом о полку Игореве. Датируя Слово XII в., мы вынуждены допустить такой многовековой регресс русской литературы, что это вошло бы в вопиющее противоречие с нашими представлениями о поступательном ходе русского литературного процесса в XII–XVII вв.

Сравнительно позднего происхождения и многоцветный языковой спектр Слова о полку Игореве. Недавно Н. И. Толстой показал, что в конце XVI — начале XVII в. в Западной Руси определялись нормы древнеславянского языка, воздействовавшие на весь греко-славянский ареал. К середине XVII в. он сместился в Киев, чтобы потом во второй половине века уступить место Москве.[Толстой Н. И. Взаимоотношение локальных типов древнеславянского литературного языка позднего периода//Славянское языкознание. М., 1963. С. 244–245.] Лингвистическая пестрота литературного языка Слова с его явным присутствием западнорусского койне не может быть датирована временем во всяком случае ранее конца XVI — начала XVII в., когда в Западной Руси вызрели необходимые предпосылки сложения нового «извода» древнеславянского языка. Но поскольку ук-раинско-польско-белорусские элементы в Слове не столь значительны, то его язык может быть уже отнесен к позднему, московскому «изводу».

Есть и еще обстоятельство, которое делает невозможной раннюю датировку Слова. Песнь об Игоревом походе написана одноопорным речитативом, который стал утверждаться в народном эпическом творчестве только с середины XVIII в Кроме того, в Слове отчетливо проявляются черты яркой индивидуальности автора.[Об этом см. главу V.] Однако в древнерусской литературе, говоря словами В. В. Виноградова, авторское начало «вообще тускло просвечивает», а поэтому в ней господствуют нормы не индивидуального, а жанровых и этикетно-тематических стилей. Вывод В. В. Виноградова разделяет в какой-то степени Д. С. Лихачев. Он считает, что «в пределах до XVII в. индивидуальные особенности стиля сказываются значительно слабее, чем в литературе нового времени», ибо «авторское начало вообще слабее сказывается в древней литературе, чем в новой».[Лихачев. Текстология. С. 313.] По наблюдению В. В. Виноградова, «категория индивидуального стиля не выступает как фактор литературной дифференции и оценки произведений почти до самого конце XVII в.».[Виноградов В. В. Проблема авторства и теория стилей. М., 1951. С. 45.] Так, он обратил внимание на то, что в труде Н. К. Пиксанова «Старорусская повесть» (1923 г.) к повестям до начала XVIII в. ставится лишь задача определения психологии повести, а не вопрос об их авторах (например, «Повесть о Карпе Сутулове и ее литературный тип»). «Исключение одно, — пишет В. В. Виноградов, — „Слово о полку Игореве“. Для него названа тема в явно модернизированной формулировке».[Виноградов В. В. Проблема авторства и теория стилей. М., 1951. С. 45.] Теперь мы можем с уверенностью подтвердить вывод В. В. Виноградова с тем лишь уточнением, что Слово о полку Игореве вполне укладывается в общее правило, а не является исключением из него. Отсутствие жанровой определенности при резко выраженных особенностях авторского стиля делает маловероятным появление Слова ранее конца XVII в.