Читаем без скачивания Дочь Сталина - Розмари Салливан

Светлана приезжала к Розе так часто, как только выдавалась возможность. Они обедали в столовой при свечах. В один памятный вечер, открывая бутылку шампанского, Филип не мог вытащить пробку, и Светлана забрала у него бутылку. К восторгу всей семьи, она быстро открыла ее, и шампанское хлынуло в подставленный бокал. Светлана объяснила: «(Мой) отец потратил много времени, чтобы научить меня делать важные вещи».

Неожиданно Светлана начала рассказывать о своей любимой Москве. О «маковках церквей в снегу, о тихой вечной красоте маленьких кладбищ, о сверкающей ледяной красоте морозного дня» и о маленькой изысканно украшенной церкви, которую она видела, выглядывая из окна своей квартиры в Доме на набережной. Дочь Розы Кристин села за пианино и начала наигрывать тему из «Доктора Живаго» в аккомпанемент рассказам Светланы. В результате в темной, освещенной только свечами комнате глаза были на мокром месте не только у Светланы.

Светлана и Роза много бродили по зимним нью-йоркским улицам вместе с Ольгой. Они заходили в книжные магазины, музеи, посетили Статую Свободы. Когда они бывали в городе в воскресенье, обязательно ходили на службу в местную епископальную церковь. Также они бывали на концертах в разных местах, что заставило Светлану с ностальгией вспоминать о том, как она ходила в московскую консерваторию со своим сыном Иосифом — она почти видела его сидящим рядом с ней. Как странно повернула судьба, что теперь, в Америке, рядом с ней сидит Олюшка. Однажды Владимир Ашкенази послал Светлане контрамарки на его концерт в Карнеги-холл, и Роза узнала, что он ее друг, которого Светлана не видела шесть лет. После того, как Ашкенази стал невозвращенцем в 1963 году в результате длительного давления со стороны КГБ, который пытался заставить его быть осведомителем, он жил в Исландии и Швейцарии. Светлана также встретила еще одного друга — Мстислава Ростроповича, который стал невозвращенцем в 1974 году и, как и она, аннулировал свое советское гражданство в 1978 году, чтобы иметь возможность говорить об отсутствии свободы на Родине.

В мае Роза посмотрела замечательный новый фильм «Обломов», вышедший в Советском Союзе в 1979 году. Ей показалось, что он снят специально для Светланы. Она позвонила подруге и сказала, что та обязательно должна приехать в Нью-Йорк, чтобы посмотреть этот фильм. Светлана сказала, что в студенческие годы она знала актера Олега Табакова, играющего в фильме главную роль, и режиссера Никиту Михалкова. Михалков выдерживал советскую цензуру, снимая лирические фильмы о смене сезонов в Москве — фильмы, в которых не было людей.

Отправив Ольгу прогуляться в Вилледж с мужем Розы, они со Светланой отправились в кинотеатр на дневной сеанс. Фильм начался сценой, где ребенок просыпается, пробегает через теплую кухню и, радостно перепрыгивая через ступеньки, попадает на поляну с летними цветами, пронизанными солнечным светом. Светлана немедленно перенеслась на кухню в Зубалово, где няня Александра Андреевна мыла ее в цинковой ванне, подливая горячую воду из бака, дрова трещали в огне, и комната наполнялась паром. Она до сих пор помнила теплые полные руки няни. Мать Светланы всегда была занята чем-то более важным. Когда фильм закончился, и занавески стали закрываться над титрами, Светлана сидела молча, замерев, как каменная. Они с Розой просидели в пустом темном кинотеатре почти час. Светлана плакала. Для Розы это был в каком-то смысле преобразующий момент: «Я знала: это был совершенно иной жизненный опыт. Это было больше, чем мое восприятие искусства. Это была Россия, или Светлана, или в корне отличная духовная природа человека».

«Обломов» потряс Светлану до глубины души. Она писала Розе, что приезжала в Нью-Йорк одна, чтобы посмотреть фильм еще раз, и в тот вечер долго сидела «в той же позе, что Обломов, который просидел всю ночь под дождем, размышляя, — я словно окаменела и не могла двигаться». Она была потрясена тем, что советские цензоры одобрили фильм о царской России девятнадцатого века. Значило ли это, что в СССР что-то меняется?

Светлана говорила Розе, что фильм вернул ее в Москву 1962 года, к ее духовному наставнику отцу Николаю, которого она боготворила и чьи слова всегда вспоминала: «Он не сказал, что Христос не будет любить меня, дочь Сталина». Он крестил ее.

Она видела жизнеутверждающий сон об отце Николае как раз перед тем как приехать в Принстон в 1967 году. В сентябре 1970 года она снова видела его в радостном сне, предвещающем чудесные новости, и вскоре узнала, что они с Уэсом ждут ребенка. Далее были многие годы тишины. Это были ее худшие годы, но в марте она снова видела отца Николая во сне и знала, что случится что-то важное. Она и представить себе не могла, что это мог быть этот фильм. Светлана умоляла Розу понять:

Пожалуйста, не думай, что я преувеличиваю важность какой-то кинопродукции. Ты знаешь, в Советской России, в этом царстве молчания, к а ж д ы й знак важен, каждое символическое движение, слово и даже танец в балете — это общение. Все учатся читать эти молчаливые сигналы. И я хорошо умею это делать…

Я не могу тебе передать, какой волшебный и в то же время таинственный эффект оказали на меня кадры этого фильма. Может быть, конечно, я увидела что-то знакомое в этой нежной зеленой земле… лугах и небесах, в этих бледных облаках, в этих тихо шелестящих лесах, в этих диких цветах. МАТЬ, детство, любовь, нежность….

Но это совершенно не сентиментальный образ. Это не «мамочка с яблочным пирогом» протестантской добродетели, не правильность и все хорошие вещи… Это жизнь как она есть, в каждом своем крошечном и прекрасном миге бытия, благоухающем, немыслимо умиротворенном, наполненном благословением и милосердием… Жизнь Обломова нужна, чтобы понять это. Хотя он на самом деле был ленивым сонным мужчиной, он обладал даром общения с травой, цветами и облаками, этим даром созерцания, который и составляет основу русского православия…

Но в фильме был еще один момент, о котором Светлана не стала говорить Розе, но который буквально перевернул ей душу. В начале и конце появлялся образ Обломова в детстве, радостно бегущего по зеленым лугам. Это сон, воспоминание о том, как ребенок ждет и скучает по матери. Она возвратилась из долгого путешествия, отдыхает, и ребенку не велели ее будить. Саму мать в фильме так и не показали, говорилось только об ее отсутствии. Можно себе представить, как Светлану потряс детский голос с восторженным нетерпением зовущий мать, которая не появляется.

«Обломов» вернул Светлану к русским корням. Она с пеной у рта доказывала, что ее дочь — американка, что она даст ей самое лучшее американское образование; она почти уничтожила все признаки русского в своей жизни. Светлана не учила дочь русскому языку. Она явно ограждала девочку от своей истории. Светлана знала, какую цену Ольге придется заплатить, когда она осознает, что является внучкой Сталина. Но Светлана совершенно не осознавала, какой вред эта жертва причиняет ее собственной психике. Она жаловалась Розе, что оторвала себя «от музыки и хрупкости моего родного языка. Я задавила в себе все это и заставила молчать. Оставайся там, внутри, но заткнись!» Это была ужасная хирургия, Светлана просто резала себя по живому. «Моя душа плакала, как в тюрьме, а я не знала, почему. А теперь все вышло наружу». В этом для Светланы и заключалась ценность «Обломова».