Читаем без скачивания Том 15. Дела и речи - Виктор Гюго

Противопоставим трем императорам три даты: 14 июля, 10 августа, 21 сентября. 14 июля разрушило Бастилию и стало символом Свободы; 10 августа лишило Тюильри короля и стало символом Равенства; 21 сентября провозгласило республику и стало символом Братства. Эти три идеи способны одержать победу над тремя армиями. Они в состоянии задушить любое чудовище; они сводятся к одному слову — Революция. Революция — великий усмиритель, и если у монархии есть львы и тигры, то у нас, у нас есть для них укротитель.

Поскольку наши противники занимаются подсчетом своих сил, подсчитаем и мы свои. На одной стороне — три человека, на другой — все народы. Правда, эти три человека всемогущи. Они обладают всем тем, что составляет и отличает божественное право; в их распоряжении меч, скипетр, писаные законы; каждый из них имеет своего бога и своих священников; в их распоряжении судьи, палачи, пытки, искусство поддерживать рабство силами самих рабов. Читали ли вы ужасающий прусский военный кодекс? Итак, эти всемогущие — Боги; на нашей стороне только то, что мы — Люди. Что можем мы противопоставить древней монархии — этому живому прошлому, живущему ужасной жизнью мертвых, этим королям-призракам, этому древнему деспотизму, способному одним жестом извлечь из ножен четыре миллиона сабель, объявляющему силу выше права, возрождающему древнее преступление, именуемое завоеванием, убивающему, избивающему, грабящему, истребляющему, толкающему бесчисленные массы на бойню, не отказывающемуся ни от какой подлости, лишь бы она была ему выгодна, похищающему провинцию у ее отчизны и часы в каждом доме, — что можем мы противопоставить этой страшной коалиции сил тьмы, этой сумрачной, густой, непомерной власти? Луч зари. И кто же победит? Свет.

Друзья, не сомневайтесь в этом. Да, Франция победит. Троица императоров может быть троицей, как все другие, но она не составляет единства. А то, что не составляет единства, — распадается. Первая надежда заключается в том, что они сами поглотят друг друга; кроме того, есть и вторая — что начнется землетрясение. Чтобы вызвать сотрясение земли под королями, достаточно нескольких звучных голосов. Эти голоса с нами. Их имена Вольтер, Руссо, Мирабо. Нет, великий континент, поочередно освещавшийся Грецией, Италией и Францией, не погрузится вновь во мрак; нет, новое наступление вандалов на цивилизацию невозможно.

Чтобы защитить мир, достаточно одного города; этот город с нами. Кровавые пастыри народов, слепые поводыри глухой толпы, для которых средством служит варварство, а целью — дикость; вторжения, нашествия, армии, наводняющие страны, — все это прошлое, отнюдь не будущее; попытка возродить Камбиза и Немрода — нелепа, попытка воскресить призраки — нереальна, попытка подчинить вселенную мечу — бессмысленна; мы — девятнадцатый век, порожденный восемнадцатым веком, и, как идеей, так и шпагой, Париж Дантона победит Европу Аггелы.

Я утверждаю это, а вы, конечно, ничуть не сомневаетесь в этом.

А теперь я предлагаю тост.

Пусть наши кратковременные правители не забывают, что монархия проявляет себя Сибирью, Шпильбергом, Шпандау, Ламбессой и Кайенной. Республика проявляет себя амнистией.

Я провозглашаю тост за амнистию, которая превратит в братьев всех французов, и за республику, которая превратит в братьев все народы.

Сентябрь 1872

БУДУЩЕЕ ЕВРОПЫ

Участникам конгресса мира в Лугано

Отвиль-Хауз, 20 сентября 1872

Мои европейские соотечественники!

Ваше дружеское приглашение растрогало меня. Я не могу присутствовать на вашем конгрессе и сожалею об этом. Позвольте же мне написать вам то, что я сказал бы, если бы мог приехать.

В переживаемый нами час война завершила свое зловещее дело, которое вновь ставит цивилизацию под угрозу. Безграничная ненависть заполняет будущее. Кажется странным в такой момент говорить о мире. И все же никогда слово «мир» не могло быть произнесено с большей пользой, чем сегодня. Мир — это неотвратимая цель. Человеческий род движется к миру беспрестанно, даже через войну. Что касается меня, то уже сейчас, сквозь царящую повсюду непримиримую вражду, я отчетливо различаю всеобщее братство. Мрак, окутывающий мир в роковые часы, неплотен; он не может помешать божественному лучу пробиться через него.

За последние два года совершились важные перемены. Франция пережила серьезные события: одно счастливое — освобождение, другое ужасное — расчленение. Бог даровал ей одновременно и радость и горе. Это — действенный, но тяжелый способ оздоровления. Утрата империи — победа; утрата Эльзаса и Лотарингии — катастрофа. В этом есть какое-то непонятное смешение подъема и упадка. Испытываешь гордость, чувствуя себя свободным, и унижение, чувствуя себя ущемленным. Нынешнее положение Франции требует, чтобы она, оставаясь свободной, вновь стала великой. Наша судьба отразится на всей цивилизации, ибо то, что происходит с Францией, происходит и с человечеством. Отсюда — всеобщая тревога, отсюда — напряженное ожидание, отсюда же — неизвестность, обволакивающая будущее всех народов.

Люди страшатся этой неизвестности. Так вот: я утверждаю, что они страшатся напрасно.

He нужно опасаться, нужно надеяться.

На что?

Вот на что.

Как я только что сказал, Франция была освобождена и расчленена. Ее расчленение нарушило равновесие в Европе, ее освобождение привело к основанию республики. Произошел устрашающий раскол Европы, но вместе с расколом появилось и средство для его устранения.

Я поясняю свою мысль.

Нарушенное равновесие на континенте может быть восстановлено только посредством преобразования. Это преобразование может быть шагом вперед или шагом назад, оно может знаменовать зло или добро, возвращение тьмы или наступление зари. Поставлена величайшая дилемма. Отныне будущее Европы возможно лишь в двух видах: либо она станет Германией, либо Францией. Я хочу сказать, что она может быть либо империей, либо республикой.

Это и есть то, что пятьдесят два года тому назад с потрясающей точностью предсказал роковой отшельник с острова святой Елены, даже не предполагая, что он сам окажется косвенным орудием этого преобразования, что придет Второе декабря, которое отягчит Восемнадцатое брюмера, Седан, который превзойдет Ватерлоо, и Наполеон Малый, который зачеркнет Наполеона Великого. Только, если бы мрачная сторона его пророчества осуществилась, вместо Европы, покоренной казаками, которую он предвидел, мы получили бы Европу, покоренную вандалами.

Европа-империя или Европа-республика — один из этих вариантов будущего есть прошлое.

Но можно ли оживить прошлое?

Совершенно очевидно, нельзя.

Итак, мы будем иметь Европу-республику.

Каким же путем мы этого добьемся?

Путем войны или путем революции.

Путем войны, если Германия принудит к этому Францию. Путем революции, если короли принудят к этому народы. Несомненно, однако, что это грандиозное здание, Европейскую республику, мы создадим.

Мы добьемся создания великих Соединенных Штатов Европы, которые увенчают Старый Свет так же, как Соединенные Штаты Америки венчают Новый Свет. Мы добьемся того, что дух завоеваний преобразуется в дух открытий; мы добьемся того, что на смену свирепому братству императоров придет великодушное братство народов; мы добьемся родины без границ, бюджета без паразитизма, торговли без таможен, передвижения без преград, образования без дурмана, юности без казармы, храбрости без сражений, справедливости без эшафота, жизни без убийств, лесов без тигров, плуга без меча, слова без кляпа, совести без ярма, истины без догм, бога без священника, неба без ада, любви без ненависти. С цивилизации будут сорваны отвратительные путы; страшный перешеек, разделяющий два моря — Человечество и Счастье, будет перерезан. На мир польются потоки света. А что такое весь этот свет? Свобода. А что такое вся эта свобода? Мир.

Виктор Гюго.

1873

ОТВЕТ НА ПРЕДЛОЖЕНИЕ ВЕРНУТЬСЯ В СОБРАНИЕ

Отвиль-Хауз, 30 марта 1873

Уважаемые и дорогие сограждане!

Я высоко ценю честь представлять прославленный город Лион, столь полезный для дела цивилизации и столь великий своим демократизмом.

Я писал: «Париж — столица Европы, Лион — столица Франции».

Коллективное письмо, которое вы мне прислали, делает мне честь; я с волнением приношу вам свою благодарность. Быть избранником народа Лиона было бы для меня гордостью.

Однако своевременно ли мое возвращение в Собрание в нынешний час?

Не думаю.

Если мое имя символизирует что-либо в роковые годы, которые мы переживаем, то оно символизирует идею амнистии. Я мог бы вновь появиться в Собрании для того, чтобы потребовать амнистии, полной и неограниченной, ибо амнистия с оговорками похожа на амнистию не более, чем изуродованное избирательное право похоже на всеобщее избирательное право.