Читаем без скачивания Том 15. Дела и речи - Виктор Гюго

Виктор Гюго.

ВМЕСТО ВОПРОСА О МИРЕ — ВОПРОС О ВОЙНЕ

Участникам Женевского конгресса мира

Париж, 4 сентября 1874

Дорогие сограждане по Европейской республике!

Вам было угодно пожелать моего присутствия на вашем конгрессе в Женеве. К сожалению, я не могу воспользоваться столь почетным для меня приглашением. Если бы в этот час, находясь с вами, я мог произнести несколько слов, то к оговоркам, высказанным мною пять лет тому назад на конгрессе в Лозанне по поводу великой проблемы всеобщего мира, я добавил бы и, полагаю, не встретил бы возражений с вашей стороны, некоторые новые оговорки.

То, что тогда было злом, сегодня стало бедствием; произошло опасное обострение; вопрос о мире осложнен огромной загадкой войны.

Правильность поговорки «quidquid delirant reges…»[48] подтвердилась вновь.

Отброшены все мысли о братстве; надежда сменилась угрозой; перед нами ряд катастроф, порождающих друг друга, и нельзя не изучить их досконально; надо дойти до самого конца цепи.

Эту цепь ковали два человека: Луи Бонапарт и Вильгельм, оба — подставные лица, ибо за спиной Вильгельма — Бисмарк, а за спиной Луи Бонапарта — Макьявелли. Логику жестоких фактов опровергнуть невозможно: деспотизм стал иным, он обрел новое качество. Он переместился и укрепился; военная империя привела к империи готической и из Франции перекочевала в Германию. Именно в ней сейчас корень зла. Все, что было создано, должно быть разрушено. Это страшно, но необходимо. Между будущим и нами — роковая преграда. Теперь нельзя достигнуть мира иначе, как ценой потрясений и неумолимой борьбы. Мир, увы, это по-прежнему — будущее, но это уже не настоящее. Вся суть нынешнего положения — мрачная и глухая ненависть.

Ненависть за полученную пощечину.

Кто же получил пощечину? Весь мир! Ударили Францию, но краска стыда залила лицо всех народов. Это оскорбление, нанесенное матери. Отсюда ненависть.

Ненависть побежденных к победителям; стародавняя и вечная ненависть; ненависть народов к королям, ибо короли — это победители, одержавшие победу над народами: ненависть эта взаимна, и нет иного выхода, кроме поединка.

Поединок между двумя народами? Нет: Франция и Германия — сестры; то будет поединок двух принципов — Республики и Империи.

Вопрос поставлен так: с одной стороны германская монархия, с другой — Соединенные Штаты Европы; столкновение обоих принципов неизбежно; и уже теперь можно различить в далеком будущем оба фронта этой битвы: с одной стороны — все королевства, с другой — все отечества.

Пусть этот ужасный поединок не состоится возможно дольше! Пусть будет найдено иное решение! Если начнется великая битва, то с обеих сторон будут, увы, люди. Горестный конфликт! Какое испытание для рода человеческого! Франция не может напасть на какой-нибудь народ, не став братоубийцей; ни один народ не может напасть на Францию, не став отцеубийцей. Сердце сжимается от невыразимой боли!

Мы, зачинатели будущих событий, хотели бы иного исхода; но обстоятельства нам не подвластны; они ведут к той же цели, к которой стремимся и мы, но иными средствами. Там, где мы применили бы мирные средства, они применяют войну. По неведомым причинам они предпочитают жестокую борьбу. То, что мы решили бы полюбовно, они решают насилием. Даже провидению свойственна грубость.

Но философ не может не быть глубоко опечален всем этим.

Он с горечью отмечает сцепление фактов, их неотвратимость, их роковую неизбежность. Отрицать их он не может. И у катастроф есть свои алгебраические законы.

Изложим эти факты в нескольких словах.

Францию умалили. В этот час она ранена вдвойне: изувечена ее территория, уязвлена ее честь. Она не может примириться с этим. К Седану нельзя привыкнуть. С этим нельзя примириться, так же как нельзя примириться с отторжением Меца и Страсбурга.

Война 1870 года началась с западни и завершилась насилием. Те, кто наносил удар, не предвидели контрудара. В этом ошибка государственных деятелей. Победа вскружила им головы. Ослепленные силой не видят права. А Франция имеет право и на Эльзас и на Лотарингию. Почему? Да потому, что Эльзас и Лотарингия имеют право на Францию. Потому, что народы имеют право на свет, а не на мрак. Теперь все исходит от Германии. Нужно восстановить нарушенное равновесие. Встревоженные народы чувствуют это. Отсюда всеобщее неблагополучие. Как я уже говорил в Бордо, после Парижского договора человечество перестало спокойно спать.

Мир не может согласиться с умалением Франции. Солидарность народов, которая могла бы обеспечить мир, приведет к войне. Франция в известном смысле принадлежит человечеству. Она принадлежит всем, как некогда Рим, как некогда Афины. Надо неустанно твердить об этом. Посмотрите, как ярко проявилась солидарность с нами! В день, когда Франция должна была уплатить пять миллиардов, мир предложил ей сорок пять. Это больше чем признак доверия — это признак цивилизации. Мы уплатили пять миллиардов, а Берлин не стал богаче, да и Париж не обеднел. Почему? Потому что Париж необходим, а Берлин — нет. Лишь тот богат, кто полезен.

Говоря это, я не чувствую себя французом, я чувствую себя человеком.

Будем же видеть вещи такими, как они есть, без гнева и без иллюзий. Когда-то говорили: «Delenda Carthago»;[49]теперь надо сказать: «Servanda Gallia». [50]

Когда рана нанесена Франции, кровоточит вся цивилизация. Умалена Франция — и свет померк. Против Франции было совершено преступление. Короли заставили ее испытать всю меру страданий, какую только можно причинить народу. Короли должны искупить свои злодеяния — вот что вызовет войну, а народы должны найти выход из этой войны — вот что породит братство. Этот выход — объединение народов. Все завершится Соединенными Штатами Европы. В конечном счете победу одержит народ, а следовательно, Свобода, и бог, а следовательно, Мир.

Будем же надеяться!

Дорогие сограждане всемирной родины, примите мой сердечный привет.

Виктор Гюго.

1875

В ЗАЩИТУ СОЛДАТА

26 февраля 1875 года

Очень желательно, чтобы факт, о котором вы прочтете, не прошел незамеченным.

Солдат по имени Блан, фузилер 112-го линейного полка, дислоцирующегося в Эксе, только что приговорен к смертной казни «за тяжкое оскорбление, нанесенное старшему в чине».

Объявлено, что в ближайшем будущем этот солдат будет казнен.

Эта казнь кажется мне невозможной.

Почему? Вот почему:

10 декабря 1873 года руководители армии, заседая в Трианоне в качестве верховного военного трибунала, приняли важное решение.

Они отменили смертную казнь в армии.

Перед ними стоял человек; то был солдат, самый ответственный из всех, — маршал Франции. Этот солдат в самый решительный час, когда совершалась катастрофа, дезертировал со своего поста; он бросил Францию наземь перед Пруссией; он перешел на сторону врага при самых чудовищных обстоятельствах: имея возможность победить, он позволил себя разбить; в его руках находилась крепость, самая неприступная крепость Европы, — он ее сдал; в его руках находились знамена, самые гордые знамена в истории, — он их отдал; он командовал армией, последней из армий, отстаивавшей честь нации, — он связал ее по рукам и ногам и предоставил немцам возможность изувечить ее фухтелями; славу Франции, связав ей руки за спиной, он отправил, как военнопленную, в казематы Шпандау и Магдебурга; имея возможность спасти свою родину, он ее погубил: отдав нетронутым город Мец, он отдал и героический город Париж. Этот человек умертвил отечество.

Высший военный совет счел, что он заслуживает смерти, и объявил, что он должен остаться в живых.

Что же совершил военный совет, поступив таким образом? Повторяю, он отменил смертную казнь в армии.

Он установил, что отныне ни измена, ни переход на сторону врага, ни убийство родителей (ибо убить свое отечество — то же самое, что убить свою мать) не будут наказываться смертью.

Военный совет поступил хорошо; и мы во всеуслышание поздравляем его.

Бесспорно, многие соображения могли подсказать этим мудрым и храбрым офицерам необходимость сохранения смертной казни для военных. В будущем предстоит война; для этой войны нужна армия; армии нужна дисциплина; наивысшая форма дисциплины — честность; самая нерушимая форма субординации — верность знамени, самое чудовищное преступление — измена. Кому нанести удар, как не предателю? Какого солдата наказать, как не генерала? Кого должен поразить закон, как не начальника? Кто может служить примером, как не вышестоящий? Судьи сказали себе все это; но они подумали, и мы хвалим их за это, что виновного можно примерно наказать иным способом, что настала пора заменить в военном уставе устрашение более достойным солдата чувством, восстановить военный идеал и на место вопроса жизни поставить вопрос чести.