Читаем без скачивания Рождённый ползать… История преступления длиною в жизнь - Алена Бессонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так как в деле вашего мужа замешан Романовский, – не утерпела, поторопила вдову Ольга.
Аэлита Ильинична вернулась на своё место напротив гостьи:
– Как? – спросила она и Ольга заметила, каким отрешённым стало лицо вдовы Бориса Романовского. Много-много раз в жизни во сне и наяву, оставаясь одна в доме, Аэлита живо представляла себе, как это было в том далёком 1944 году в самом конце войны…
Тяжёлый трофейный «хейнкель» в составе аэросцепок, тащил на тросе гружёный боеприпасами и взрывчаткой планер для белорусских партизан. Когда разорвались первые снаряды «эрликонов»18, старший лейтенант Юрий Костюхин не дрогнул, руки спокойно лежали на штурвале, ну, может, чуть покрепче стиснули его, самолёт шёл по курсу, как на туго натянутой нитке. Потом взрывы приблизились. Нужно было произвести противозенитный манёвр. Попытался и не смог. Под огнём противника вместо рассредоточения аэропоезда сходились, необстрелянные лётчики жались друг к другу. Может быть, и не все, но справа и слева «хейнкель» подпирали аэросцепки, и старшему лейтенанту показалось, что вся эскадра сбивается в кучу, а в центре, как яблоко мишени, он. А тут ещё кто-то, нарушив радиомолчание, крикнул: «Мессеры!» Кого могли сбить в первую очередь немецкие ночные истребители? Конечно, его, летевшего на трофейном бомбардировщике, уничтожить из-за престижа. Позже, узнав, что истребителей в небе не было, Костюхин оправдывая себя тем, что это его первый полёт, обвинял начальство в слабой тактической подготовке лётчиков, выискивал и другие причины. Но это позже.
У старлея воля оказалась слабее воображения. Он увидел себя на земле в языках пламени, услышал треск, почувствовал смрад пожара.
Воображение раскалывало голову: отвратительный запах бензина, горелого сукна продолжал заполнять его ноздри, горло… Всё! Больше старлей выдержать не мог и дёрнул кольцо замка. Замок разомкнул железную пасть. Из-под хвостового обтекателя выпала заглушка с полукольцом и потянула трос вниз. Беспомощный планер остался в круговерти разрывов, а самолёт ушёл к земле и, таясь, повернул на восток. Уже за линией фронта, над каким-то чёрным безмолвным полем, он кружил невысоко и довольно долго, пока в светлеющем небе не увидел возвращающиеся самолёты эскадры, и незаметно к ним пристроился. Так и тащился последним. Надеялся, что планеристы благополучно посадят планер и останутся воевать в составе отряда партизан. Так оно до сего времени и было. Планер бесшумный, но одноразовый самолёт. А там глядишь война закончиться и ищи ветра в поле, но планеристы не вернулись. Они погибли, зацепившись тросом за верхушки деревьев и, клюнув носом, их машина развалилась при ударе о землю, похоронив вместе с собой и ребят. Он не знал тогда, что идущий рядом планер Романовского в ту ночь благополучно приземлился и Борис видел гибель своих товарищей. Костюхин не предполагал, что однажды Романовский возникнет на пороге его дома, вынет из полевой сумки тяжёлую металлическую заглушку с полукольцом и положит на стол.
– Давно не расстаюсь, – чуть вскинув подбородок, срываясь от волнения на петушиный крик, скажет планерист. – На железе выбит номер четыреста тридцать пятый. Перед отлётом вы расписались в ведомости именно против такого номера. Припоминаете? А на склад сдали другое кольцо. Ведь так? Фима Мессиожник с вами заодно? Запугали? Купили парня?
Старший лейтенант, не мигая, смотрел на заглушку. Протянул крупные тяжёлые руки, взял, понянчил на ладони.
– А если не отдам?
– От этого вам легче не станет.
Старлей нянчил заглушку. Небольшой кусок железа, чуть ржавый. Бывает же, идёшь по жизни солидно, беззаботно и вдруг спотыкаешься вот о такой маленький ржавый бугорок. Планерист, стоящий перед ним, не знал, как он, почти ползая на коленях перед товарищами, уговаривал их «запамятовать» происшедшее. Они промолчали и через несколько дней разными способами ушли в другие экипажи. При встречах не протягивают рук. Ждут, когда сам всё расскажет. А чего тогда выжидает он? А он знает: если факт отцепки подтвердится, его расстреляют!
Он помнит, как унижался перед Мессиожником, как со стороны деревни, примыкающей к аэродрому, разгребая снег, сползал к оврагу, как терзал тупой ножовкой стальные нити выброшенного на свалку троса, понимая, что это не нужно Мессиожнику. И когда пришёл к тому с заглушкой, покрытой ржой и кровью с рук, кладовщик сыграл комедию: развернул ведомость, сделал вид, что сличает номер на заглушке с записанным, поздравил «с благополучным возвращением!». Добавил: «запомни, птица, за тобой должок!»
При слове «птица» старлей вздрогнул. Это он смеялся над молодыми выпускниками планерной школы: «Курица не птица, планерист не лётчик!» Или, скромно потупившись, загадывал, пряча усмешку: «Не лётчик, а летает, не собака, а на привязи. Кто?» А на подмётках своих сапог рисовал изображение планера, попирая достоинство планеристов. Какие же они пилоты, если не от них зависит полёт крылатого аппарата?
Всю жизнь Юрий Костюхин мечтал высоко взлететь и в прямом, и в переносном смысле. Хотел в авиацию, но родители заставили поступить в институт и закончить его. Он стал филологом не потому, что любил литературу, он угождал родителям, получая высшее образование. Во всём городе дипломированных было немного.
Война разрушила размеренный ход жизни, но помогла всё-таки попасть в авиацию. Но он уже не любил её так, как в юности, она стала для него просто перспективным родом войск.
Тогда старлей, разглядывая заглушку, спросил надеясь:
– Ты представляешь, чем грозит обвинение моим товарищам по экипажу?
– Получат заслуженное, – планерист помолчал, потом сказал просто, – повинную голову меч не сечёт.
– Категорическое суждение юности, – грустно улыбнулся Костюхин. – Лита! – крикнул он молодой жене. – Гость немедленно уходит. Проводи.
Аэлита вышла из комнаты сразу. Стояла за дверью. Слышала всё. Голова гудела от постоянно повторяемой фразы «его расстреляют!». Взглянув на планериста отрешённо, проводила до двери в подъезд.
– Разговор возобновим через три дня, но тогда уже в другом месте, – крикнул непрошеный гость.
– Вы забыли на столе своё вещественное доказательство, Романовский, – глухо донеслось из комнаты.
– На память вам, – крикнул в ответ Борис.
Аэлита не помнит, как вернулась в комнату, не помнит, как, не говоря ни слова, собирала чемодан мужа, как тот звонил Мессиожнику и сказал всего несколько отрывистых фраз: «Романовский принёс кольцо. Через три дня пойдёт к командиру. Собирайся Фима… Двоим спрятаться легче…»
Она больше никогда не видела Юрия, даже весточек не получала. Через семь месяцев у неё родился сын. На крыльце родильного дома молодая мать не заметила ни одного знакомого лица, только в конце аллеи у лавочки с букетом стоял Боря Романовский – единственный человек, который не отходил от жены дезертира и военного преступника Юрия Костюхина. Она молча подошла и протянула ему завёрнутого в одеяльце ребёнка, спросила:
– Если до сих пор, как говорил, хочешь взять меня в жёны, то только с ним. Его зовут Юра.
– Он может вернуться… – произнёс Романовский, – ты разве не будешь ждать?
Аэлита резко развернулась и пошла к выходу из парка, окружавшего родильный дом. Романовский с ребёнком едва поспевал за ней. Она, не останавливаясь, жёстко бросала фразы, будто колола цемент отбойным молотком:
– Мне разъяснили: он не привёз на базу трос и будет отвечать по всей строгости. Его действия подпадают под действие приказа Верховного Главнокомандующего. Я запомнила его наизусть: за преднамеренную отцепку планера над территорией, оккупированной противником, повлёкшую за собой гибель экипажа планера или невыполнение боевого задания, командира и экипаж самолёта привлекать к строгой ответственности вплоть до применения высшей меры наказания… Если он вернётся когда-нибудь, его будут судить, как военного преступника. Его
