Читаем без скачивания Бейкер-стрит и окрестности - Светозар Чернов

Особое место занимали драпировки. В 1860–70-х драпировали все: цветочные горшки, лампы, часы, зеркала, каминные полки и даже ножки фортепиано. Как вспоминала американка Сара Данкан, «единственной вещью в комнате, которая не пыталась одеться, была кочерга, и по контрасту она выглядела совершенно голой».

Окна зашторивались одной или несколькими занавесками. В 1850-х годах повсеместно стали применять украшенные узорами позолоченные деревянные или штампованные металлические карнизы, украшенные оборкой с фестонами или кружевами, — «ламбрекены». Ближнюю к окну штору изготовляли, как правило, из швейцарского или гардинного ноттингемского тюля. Внутренние гардины делали из более плотного непрозрачного материала. Большая часть гардин изготовлялась из хлопка, полотна или шерсти. Если позволяли средства, для придания гостиным и столовым более респектабельного и богатого вида использовали шелковую парчу, хлопчатобумажный дамаст — ткань белого цвета с блестящим цветочным узором по матовому фону; атлас, тафту, чинтс — лощеный английский ситец с рисунком из цветов и птиц, репс, плюш и бархат. К дорогим внутренним гардинам из парчи, шерсти и шелка подшивали слой фланели. Поскольку шелк был слишком дорог, в гостиной у Холмса гардины были, скорее всего, из шерстяных тканей, тогда как в спальнях занавески были холщовые либо из вощеного или набивного ситца. В семидесятых годах было все еще модно иметь гардины такой длины, чтобы они, даже перевязанные или собранные при помощи особых булавок на высоте около метра, касались нижним краем пола и подметали пыль всеми многочисленными кисточками, лентами и гирляндами, которыми обычно украшались. Однако к началу 1880-х мода на перевязывание штор и на длинные занавески прошла. Летом богатые тяжелые гардины полагалось заменять на белые муслиновые. Кроме тюля и гардин многие окна защищались деревянными венецианскими подъемными жалюзи. Чтобы избежать преждевременного выцветания ковров и драпировок под солнечными лучами, жалюзи и занавески старались большую часть дня держать опущенными или полузадернутыми.

Известный парковый и интерьерный дизайнер первой половины XIX века Джон Клодьюс Лаудон писал: «Гардины придают комнате такую атмосферу комфорта, как для зрителя снаружи, так и для обитателя внутри, что мы могли бы пожелать, чтобы ни один коттедж, какой бы скромный он ни был, не обходился без них. По той же самой причине мы должны пожелать окнам коттеджа быть большими, чтобы можно было показать гардины, не слишком мешая свету».

18 апреля 1881 года в «Таймс» появилось письмо к редактору, озаглавленное «Здоровый дом» и написанное без указания имени неким врачом-консультантом, членом Королевского колледжа хирургов, который тоже проживал в Портмановских владениях, т. е. неподалеку от Бейкер-стрит. В нем он описывал меблировку своего дома, приобретенного им за 10–12 лет до того, и те опасности, которые сулил традиционный подход к этому.

Рисунок из журнала «Punch». 1892

«Я меблировал дом обычным для жилья его класса образом, — писал автор письма. — Были шторы на окнах в гостиной, шторы на окнах в консультационной комнате, шторы на окнах в столовой, шторы на окнах в спальнях. Были ковры на всех полах; были незащищенные обои на стенах; были платяные шкафы и другие образцы мебели, которым увеличили их несомненную высоту карнизами, внутри которых были полые пространства, по-видимому сделанные нарочно, чтобы образовывать пристанище для грязи. Были массивные книжные полки, содержавшие огромное количество печатанного хлама и еще более огромное количество пыли. Стены были старые, с неровными поверхностями, и к этим шероховатым поверхностям грязь цеплялась с почти трогательным упорством. Были всякого рода пушистые вещи, которые считались декоративными, модные циновки и тому подобное, которые чернили пальцы любого достаточно смелого, чтобы дотронуться до них. И, наконец, но не в последнюю очередь по значению, были постоянно увеличивающиеся скопления мусора, вроде старой одежды, старых игрушек, старых книг и брошюр, старых газет, старых нот и разной дряни всех видов. На все эти вещи грязь лондонской улицы сыпалась без перерыва. В сухую погоду пыль находила свой путь через каждую щель; во влажную погоду ноги посетителей приносили грязь, которая быстро высыхала в пыль. Если бы дети поиграли в течение десяти минут в покрытой коврами комнате, пыль лежала бы толстым слоем на столах и стульях, когда они закончили. Грязь, казалось, была вездесущей и всепроницающей. Она изобиловала в воздухе, которым мы дышали, она смешивалась с пищей, которую мы ели, и с жидкостями, которые мы пили.

Дом, таким образом устроенный, был сценой бесконечных недугов и болезней. Кто-нибудь всегда имел „насморк“ или головную боль; первая болезнь, как теперь считается, имеет мало общего с температурой или с охлаждением, но вызывается ядовитым влиянием на слизистую оболочку дыхательных проходов зараженной пыли, которую люди вдыхают и которую, в большинстве случаев, они выбивают из своих грязных ковров. Дети проводили в Лондоне большую часть года; и было совершенно необходимо часто отправлять их подальше от города для смены обстановки, на побережье или в сельскую местность, где они вскоре меняли бледность щек на румянец. Две смерти произошли среди них, в обоих случаях от болезней, происхождение которых, казалось, невозможно проследить. В начале прошлого года другой ребенок страдал от опасной и продолжительной болезни; и после этого микробы болезни, которая слишком скоро оказалась смертельной, развились у моей жены».

В изданной в 1883 году книге «Наши дома, или Как сделать их здоровыми» Ширли Мерфи, в 1890-х старший медицинский чиновник Совета Лондонского графства, описывал другой источник опасности, таившийся в домах. Подлежащие окраске стены грунтовались обычно в два слоя свинцовым суриком и свинцовыми белилами; в краску для основного слоя также подмешивали свинцовые белила. Когда влажная краска впитывалась через кожу, она вызывала у маляров своего рода паралич. Обои тоже были ненамного безопаснее: для получения более насыщенных оттенков желтого, красного и зеленого часто использовались краски, сделанные с употреблением соединений мышьяка, и в сыром климате плесневый гриб Penicillum brevicaule перерабатывал мышьяковистые краски в ядовитый газ с чесночным запахом — триметиларсин. Опасными были обои, розовые, сиреневые, различных оттенков синие и «французский серый», но особенно зеленые, «зелень Шиля», швейнфуртская (венская, императорская) зелень, парижская зелень — в их состав входили аурипигмент, мышьяковистый ангидрид или кислая медная соль мышьяковой кислоты (в некоторых случаях ее содержание достигало 59 %). Кроме того, ярко-красная краска разбавлялась обычно свинцовым суриком. В 1860–1870-х обои, в состав которых входил мышьяк, были объявлены вне закона в Пруссии, Баварии, Швеции, России и Франции, но до конца 1880-х они все еще были распространены в Великобритании. Оскару Уайльду приписываются слова, сказанные им якобы за несколько дней до смерти в 1900 году: «Я веду со своими обоями поединок не на жизнь, а на смерть. Кто-то из нас должен погибнуть».

Если миссис Хадсон была молодой вдовушкой, она должна была придерживаться более прогрессивных взглядов на убранство комнат и прислушиваться к советам медиков. Ковер в этом случае занимал бы только центр комнаты. Доктора рекомендовали заменять шторы и гардины на жалюзи, предпочтительно из глазированной (лощеной) ткани, которую можно было вытирать, или устанавливать в окнах матовые либо цветные стекла. Как бы то ни было, еще до женитьбы Уотсона на мисс Морстон в гостиной на окнах висели жалюзи, но из контекста непонятно, были они деревянными или тканевыми. Также можно было последовать одному из многочисленных советов по проверке обоев на содержание мышьяка и купить безопасные для здоровья. Сжорее всего, после воскрешения Холмса в квартире производился ремонт, и на стенах появились обои с большими рисунками и цветным бордюром, который стали выпускать в виде отдельных бумажных лент.

Рисунок Сидни Паджета к рассказу «Скандал в Богемии». Журнал «The Strand Magazine». 1891

Главным украшением гостиной был камин. Это было весьма неэффективное и дорогое средство обогрева. Однако идея камина как центра и символа дома преодолевала все его очевидные недостатки, и англичане предпочитали жариться с одного бока и замерзать с другого, но не переходить на континентальные печи. Как писал Ширли Мерфи, «открытый огонь имеет то преимущество, что один человек может греться у него и находиться так близко к нему, как ему нравится, а другой может держаться подальше от его лучей и все же находиться в обществе тех, кто пользуется его теплом. В комнате, обогреваемой железными дымовыми трубами или нагретым воздухом, такого не бывает».