Читаем без скачивания Арена XX - Леонид Гиршович

– Вы были бы готовы отдать тело Манфреда фон Шписса на растерзание диким зверям?

– Накормить им льва в зоопарке? Мне это безразлично. Я скормил его своей ярости на глазах у тысяч людей».

Медицинское освидетельствование признало Берга вменяемым, даже о временном помутнении рассудка не могло быть речи. Но его выходка не подпадала ни под одну из статей действующего уложения о наказаниях. Ни уголовное право, ни гражданское право, ни общественное право, ни частное право – какие уж там еще есть – нарушены не были. Попытки присвоения чужой собственности не было. «Мудроу» материальный ущерб не причинен. О нанесении каких-либо телесных повреждений (в смысле телу Манфреда фон Шписса) говорить затруднительно. Неясно, был ли нарушен – цитируем – «регламент движения уличных поездов, омнибусов, грузовых, легковых, других колесных транспортных средств, включая мотоциклы, педально-ножные велосипед и инвалидную коляску, повозки, приводимые в движение живой тягой, в том числе посредством использования мускульной силы одного и более лиц…» Быстрота передвижения злом не считалась. Наоборот. Автомобили для того и существуют, чтобы быстро ездить – сигары для того и существуют, чтобы их курить. Мир был устроен просто. Колеса должны крутиться, сигары должны куриться, женщины должны упираться, мужчины должны их домогаться, дети должны рождаться, солдаты должны сражаться. Это было время двоесветия («дневного – и от лампады на блюдце»), когда официальная отмена «благонамеренности» не отменяла официального вывешивания по праздникам второго флага, на котором «черно-красное освящено белым».

В действиях Берга не нашли состава преступления. Был бы он на государственной службе – подвергся бы дисциплинарному суду с последующим отчислением из рядов доблестного германского чиновничества. А так получил банальный расчет. И шестеро товарищей по чужому несчастью – Готтов, Кошник, Сарториус, Краузе, Оболенский, Божич – только качали головами: да, в тихом омуте…

Промысел ночного таксиста превратился в основное занятие. Меньше времени оставалось для общения с музой. И хорошо. Безудержное обладание ею изнурительно, гениальным творцам не позавидуешь. К тому же жизнетворчество представляет собой общественную опасность.

Берг повторно свел знакомство с полицией, когда та занялась поисками такси, которое телефонный аноним видел ночью в Грюневальде. Во все времена методы сыска обусловлены его задачами и, следовательно, неизменны. Круг профессионального общения у сыщиков типологически ограничен, незнакомая мишень – редкость. Еще большая редкость – «незнакомая мишень» со второй попытки. «Проверьте, фрейлейн Штрумпф[13], в нашей картотеке… Что? Снова он? Тот самый, который отличился на похоронах? Гм…»

Все тот же «он».

Выписывавшего «шайну» Берга вдруг попросили в диспетчерскую.

– Господин Берг? Инспектор Носке, комиссия по расследованию убийств и других особо тяжких преступлений.

В допенициллиновую эру люди одевались теплей и строго по сезону. И вообще строже соблюдались внешние приличия. На инспекторе Носке толстое пальто, под самой грудью перехвачено поясом, концы завязаны узлом, пряжка небрежно висит – как у Пола Хенрайда в фильме, где он играет фальшивомонетчика.

– Рад познакомиться, господин инспектор.

«Реакция положительная, – думает инспектор. – В пособиях по судебной психологии такая определяется как “вызывающее поведение”. Правда, у русских лица другие, и кураж у них в натуре».

– Обыкновенно люди пугаются, когда их допрашивают в связи с убийством. А вас это не пугает, господин Берг? Ну хорошо…

Полиция может работать быстро, но плохо. Может работать с равным успехом медленно. Полиция может все. Кроме одного: найти тело Вилли Брудергерца. Уже летняя одежда уступила место демисезонной, а комиссия по расследованию убийств и других особо тяжких преступлений только сейчас вышла на Берга. Так заблудившийся ягодник выходит осенью из лесу, стучится в избу: «Вас не пугает мой вид? Я заблудился в лесу».

Была проделана кропотливейшая работа: составлен список всех работавших в ту ночь таксистов.

– Имя Брудергерц вам что-нибудь говорит?

– Само собой разумеется. «Людоеды среди нас: Гельмут, где брат твой Вилли?» Но потом Гельмута отпустили.

– Вы возите по ночам, как и многие отставные русские…

– Это вы замечательно сказали, господин инспектор: «отставные русские».

– А кто вы? России больше нет. В каком вы подданстве?

– Ключи от сгоревшего дома не перестают быть ключами.

– Не умничайте, Берг. Ваше такси стояло в лесу без света. Нам все известно.

– От меня. Это я звонил.

Наступило молчание.

Тихо:

– Зачем вы это сделали?

(Голос в трубке и правда говорил с тупорылым славянским акцентом, предположительно с русским. Смотри материалы следствия. Столько времени потеряно, столько сил впустую.)

В ярости:

– Вы направили следствие по ложному следу!

– Я хотел довести до сведения полиции…

– Что вы хотели довести до сведения полиции? Что вы… зачем-то ночью торчали в лесу?

– Я хотел, господин инспектор, чтобы вы, как сейчас, могли сказать: нам все известно. Избыточного знания не бывает. Сведения, которые сегодня представляются ненужными, завтра могут оказаться бесценными. Никто не знает, что будет завтра. Сегодня во всех оперных театрах Германии итальянская опера исполняется по-немецки. Вы можете поручиться, что когда-нибудь, и скоро, может быть, их не будут петь на языке оригинала? «Когда-нибудь и скоро, может быть, тебе все это царство достанется».

– Что вы мне тут поете? Зачем надо было звонить анонимно?

– Вы сами сказали: люди пугаются. Другой бы и звонить не стал.

Идиот. А крыть нечем.

(Звериное чутье «сыграло в ассоциацию»: ночное такси – дежурная аптека. Инспектор Носке превыше всего ценил в себе зверя. Сколь же возросла его самооценка, когда у «Льва» вспомнили по записи в гроссбухе: да, в то утро приблизительно часа в три в дверь позвонил человек в шоферской кепке. «Вот запись, извольте убедиться, господин инспектор…» – «Что же он купил?» В ответ провизор, помимо того что воспользовался общепринятым эвфемизмом, еще и понизил голос: «Пакетик за четыре пфеннига. В этой графе указана цена».

«Избыточного знания не бывает». Инспектор Носке все записал и приобщил к материалам следствия. Что-то выстраивалось.)

– Господин Берг, это пассажир послал вас в аптеку?

– Так точно-с.

– А что происходило в Грюневальде на пустыре?

– Я выполнял желание пассажира.

– Что?!

– Это была дама. А вдалеке я разглядел какого-то человека. Он тоже чем-то занимался.

– Один?

– Было еще темно. Пассажирка предположила, что он этим занимался с трупом.

– Она так и сказала?

– Да. Он был далеко и не обращал на нас внимания.

– Вы бывали там прежде, с другими… пассажирками?

– Никогда, господин инспектор. Она мне сказала, куда ехать. Она ездила сюда на своем шофере.

– У нее есть шофер?

– Да. Но тут он понадобился ее супругу. У них один шофер на двоих. Я думаю, он знает все пустыри в Берлине.

– Вы можете назвать адрес, по которому отвезли потом даму?

– Мы вернулись в Берлин-митте. Она велела остановиться у «Романского кафе», и там взяла другое такси. Она боялась, что я буду ее шантажировать. Но я знаю, как зовут ее шофера. Гейнц.

Призвание сыщика – искать, вынюхивать. Собачья радость: ему дали след. Чей – неизвестно. Гейнц, говоришь? Больше половины всех преступлений раскрывается явочным порядком. Преступники сами о себе дают знать. Главное, находящийся в разработке объект должен быть развернут на сто восемьдесят градусов. И тогда ракоходное движение окажется поступательным. «Вперед, в веселые тридцатые годы!» – как писал кто-то когда-то.

Кому как не отставным русским праздновать отставной новый год. Он пришелся в ночь на пятницу. Совдепия по григорианскому календарю в ногу с остальным человечеством чеканит шаг, чувствуя под сапогом родную землю. А не касаясь чужой земли, в полувершке над нею обретаются привидения – в своем бывшем настоящем. И наблюдают они в параллельном времени свои праздники.

Смолкли средь ухоженных сугробов рождественские шарманщики, навевавшие сентиментальную слезу своими мелодиями. Потом петардами громыхал «сильвестр». В полночь миллион уст пожелал, чтоб «хорошо скользило»[14]. К утру отстрелялись. А тринадцать дней спустя отставники, привидения, самые свободные в мире рабы – они чокнулись копеечным своим «спуманте», которое величали «шампанским»: «С наступающим тридцать третьим годом… С новым счастьем…» Как говорится, ваши слова да Богу в уши. По традиции спели: «Быстры, как волны, дни нашей жизни».

Днем раньше Берг привез пассажира к поезду. Открывает багажную дверцу… носильщик выжидательно смотрит на Николая Ивановича, который взялся за костяную ручку баула да так и застыл. «А?..» Не глядя, отдает носильщику баул – стародавний, местами протертый до фанеры. Не глядя, опускает в карман несколько монет – с таким же успехом пассажир мог расплатиться с ним фасолью. И вдруг прорвало стихом: