Читаем без скачивания В споре со временем - Наталья Решетовская

"Расчёт был у Шухова простой: не подпишешь - бушлат деревянный, подпишешь - хоть поживёшь малость. Подписал".

Главное, что "избежал кого-нибудь посадить. А близко было".

Знакомясь с обвинительным заключением, Солженицын узнал, что имеет право приносить письменные жалобы на неправильное ведение следствия. Он хочет воспользоваться этим правом и написать жалобу. Он недоволен жёсткими, казёнными формулировками, в которых следователь излагал его ответы. Ему не отказывают. "Ну что ж, давай всё сначала!" - говорит ему следователь.

...Сначала?! Нет. Лучше умереть... Где-то май... На бронзовые часы на камине упал первый луч... Впереди всё-таки обещалась какая-то жизнь... И Солженицын подписал и обвинительное заключение. Он признал себя виновным по пунктам 10 и 11 58-й статьи. Первый из них предусматривал наказание за антисоветскую агитацию, второй - за создание или попытку создания для этой же деятельности организации, группы.

Итак, следствие закончено. Солженицын в кабинете прокурора подполковника Котова, который должен наблюдать за правильностью ведения дела. Тот лениво перелистывает папку с протоколами и вещественными доказательствами. Усталость Котова передаётся Солженицыну. И он попросил только снять одиннадцатый пункт. Какая же группа - ведь по делу проходят только двое! Подполковник Котов разъясняет, что даже полтора, мол, больше одного. А значит - группа!

Так описывает следствие Солженицын. Кажется, что всё просто и понятно. И согласуется с тем, что я знала и раньше... Но почему же январской ночью 1974 года, когда я слушала по радио главу "Следствие" из "Архипелага", текст её в чём-то прозвучал для меня по-новому?..

"Слава богу, избежал кого-нибудь посадить. А близко было!"... Что значит... "близко было"? Прежде я как-то никогда над этим не задумывалась и считала даже эти строки некоторым преувеличением.

А как непохожа на весь облик Александра Исаевича эта просьба: не бросать камень в тех, кто оказался слаб на следствии!

Не только мне известно, как нетерпим Александр Исаевич к малейшим проявлениям слабости, как требует ото всех и каждого беспрестанных жертв, отказывается прощать что бы то ни было кому бы то ни было.

Не так давно он обрушился на Якира и Красина за то, что они "раскололись". Не оклеветали кого-нибудь, не подписали ложные показания, а просто раскаялись в совершённом ими. А известное письмо к Патриарху, где служителям культа ставятся в пример первые христиане, готовые жертвовать жизнью в яме со львами!

Уже поселившись в Европе, Солженицын упрекает то одного, то другого в тех или иных "грехах" - истинных или мнимых: то Медведева, то Ростроповича, то Решетовскую...

А здесь, при описании собственного следствия,- такая апелляция к терпимости, прощению, кротости!..

Раньше всё казалось понятно. А теперь?..

И, вдруг, из глубин памяти выплыл очень грустный и очень радостный день, когда пришло мне в Ростов первое, сложенное маленьким треугольничком письмецо от мужа-заключённого, нацарапанное плохо отточенным карандашом...

Нет, всё-таки побеждала не грусть, а радость! А мама почему-то ещё и испугалась. В письме были строки: "Сколько неизъяснимой радости доставили мне листики, написанные твоей рукой. Я узнал таким образом, что ты жива, здорова и свободна..."

- Как он может так писать! - воскликнула мама.- Значит, тебя тоже могли арестовать?.. Почему ты вдруг могла быть "несвободна"?

Мне же эти слова показались совершенно естественными. Арест, как я догадывалась, был связан с перепиской между мужем и Виткевичем. Поэтому Солженицын вправе был предположить, что интересовались и другими его корреспондентами. Может быть, ему даже говорили на следствии, что я арестована. Понятно, что он нервничал. Теперь успокоился.

Тогда я думала так...

Перебираю пачку писем 1945 года. Вот и треугольничек. Перечитываю его в который раз... Ещё в том же письме: "...до сих пор не знаю, разделил ли мою судьбу сэр или нет?" Сэр - это Николай Виткевич. Как же так: в середине августа Солженицын не знает, арестован Виткевич или нет!.. А по версии "Архипелага" он уже в апреле или самом начале мая говорил Котову, тому самому подполковнику, что по делу их проходит двое.

И ещё одно письмо. И ещё одно...

Саня буквально бомбардирует (сначала тётю Вероню - связь с ней установилась раньше, чем со мной) вопросами: где Кирилл? где Лида? что слышно о Николае? - "Отвечайте хоть коротко, самое необходимое..." "Десять дней с нетерпением жду известий". "От всей души желаю, чтобы Кока и Кирилл избежали моей участи..."

Почему мы должны были исчезнуть? Письма? Но в наших ничего не было... Почему такое беспокойство за нас в июле - августе? Ведь знал же ещё в мае, что "проходят двое", только двое.

Ещё одно "открытие". Самое горькое.- "Если писем от него (Николая.- Н. Р.) нет с начала - середины июня, то так и знайте, что он повторил все мои злоключения..." Раньше для меня не было разницы между "разделил" и "повторил". Теперь задумываюсь: почему "повторил"?.. И почему лишь после окончания солженицынского следствия? Неужели, если следствие пошло бы другим путём, Николая могли бы и не посадить?!

Каким же путём могло идти следствие?

Я просматриваю письма мужа последнего года войны. Фразы, которые когда-то не заставляли задумываться по-настоящему: "война после войны", "...начало колоссальной партийно-литературной борьбы, в которой, может быть, не все члены нашей пятерки будут идти моим путём". Да, наверно, тогда, в 1945 году, эта мальчишеская бравада могла показаться не столь уж безобидной...

Письмо, в котором идёт речь о "первом марксистском документе" "резолюции номер один" - Солженицын всегда носил её при себе в планшетке и её отобрали при аресте. Да ведь я же читала эту "резолюцию", когда была у мужа на фронте! Там, в числе прочего, говорилось, что нужно будет после войны искать понимания и поддержки в студенческих и литературных кругах, привлекать на свою сторону влиятельных людей.

Я представляю себе следователя, на столе которого лежат эти документы. Так вот откуда статья 58 пункт одиннадцатый - умысел на организацию группы. Вовсе не потому, что "даже полтора человека больше одного. Значит группа". И как бы мог подполковник Котов так ответить? Ведь именно в этот момент он листал дело, в котором были подшиты и "Резолюция номер один" и такого рода письма, вернее, их фотокопии.

Почему же никогда не шла речь о главном содержании обвинения?

И почему Николая не обвинили по пункту 11-му? Неразбериха военного времени?..

Почему Солженицыну дали восемь лет, а Виткевичу десять? - Мало ли каких несправедливостей не было в те времена...

И хотя ни одно из моих недоумений не было решено, старалась больше не думать о каких-то "белых пятнах" главы "Следствие" в "Архипелаге". К чему ломать голову над вопросами, на которые всё равно никогда не получишь однозначного ответа?..

Прошло совсем немного времени, когда вечером, поймав американскую радиостанцию, я подумала, что ослышалась: диктор назвала фамилию Виткевича.

Сообщения - то была краткая сводка новостей - повторялись, и до меня донеслось, что Николай Виткевич (о нём упоминается в "Архипелаге") обвиняет Солженицына в "ложном доносе" на него, данном во время следствия. О подробностях не сообщалось.

Я не видела Николая почти десять лет. Но не мог же за этот срок такой человек, как он, потерять всю свою честность и бескомпромиссность? Описывая наши студенческие годы, я вспоминала о том, каков был характер Виткевича.

"Ложный донос на следствии"... Не верить Виткевичу?..- Невозможно.

Стараюсь вспомнить, что говорил мне муж о своих показаниях насчёт Николая. Практически ничего. А вот относительно Кирилла у нас с мужем разговор был...

То ли в 57-м, то ли в 58-м году я узнала от Лиды, что Кириллу давали читать какие-то Санины показания против него. Кира был возмущён их содержанием. Я спросила у Сани, что бы это могло значить, будучи уверена, что услышу, что это недоразумение, а может быть, и подделка...

Но Александр не стал отрицать, что бросил какую-то тень на Симоняна. Он объяснил, каким трудным было его положение во время следствия. После того, как версия о том, что Солженицын перемудрил от чрезмерной своей книжности, не нашла признания у Езепова, Александр решил создать о себе впечатление как о неком обывателе, по-мелкому недовольном властью, но в сущности безвредном.

Александр даже говорил следователю, что был рад "...аресту в начале 1945 года, а не в 1948-м или 1950-м, ибо не знает, на какую глубину залез бы он в статью 58-10 в обстановке столичной жизни, в литературных и студенческих кругах". (Об этом он писал мне в августе 45-го года.)

Естественно, что, рисуя себя таким "нытиком и ворчуном", он и на своего друга Кирилла, с которым делился своими настроениями, невольно бросил тень...

Рассказав мне об этом, муж добавил:

- Может быть, я плохо придумал. Но я хотел сделать лучше. Но в общем-то ничего страшного не было. Кирилла-то не посадили...