Читаем без скачивания Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908 - Цзюн Чан

Цыси четко осознавала себя маньчжуркой, тем более что маньчжуры составляли в Китае такое национальное меньшинство, что существовал постоянный риск подавления его со стороны многочисленных ханьцев. Своим придворным дамам, которые практически все были маньчжурками, она постоянно говорила: «Мы – маньчжуры». И пусть она не владела маньчжурским языком, этот пробел в своем воспитании возмещала беспрекословным следованием прочим внешним признакам принадлежности к данной национальности: при дворе неукоснительно соблюдались маньчжурские обычаи, все придворные без исключения носили маньчжурскую одежду и прически. Ее дипломаты, представленные главным образом ханьцами, просили разрешения поменять свои маньчжурские халаты на костюмы европейского кроя, но им в ответ поступил отказ. Об их желании избавиться от пресловутой косички даже речи не шло. У Цыси отсутствовало какое-либо предубеждение против ханьцев; на самом деле она беспримерным образом продвигала ханьских чиновников по службе, назначала их на ключевые посты в государстве, раньше предназначавшиеся маньчжурам. К тому же ханьцев совсем не обходили привилегиями, да и их уровень жизни ничем не отличался от уровня жизни маньчжуров. Просто она всеми силами хотела сохранить маньчжурский престол.

Именно по этой причине вдовствующая императрица сопротивлялась допущению ханьских государственных деятелей к своему двору на равных. Боцзюэ Ли Хунчжан при всех его единственных в своем роде отношениях с Цыси и заслугах перед империей не удостоился места в Верховном совете. И впрямь до 1907 года, когда Цыси наконец-то назначила в Верховный совет генерала Юань Шикая и наместника Чжан Чжидуна, там отсутствовали представители ханьской элиты. Несколько раз, в том числе весной 1898 года, когда начинала свои реформы, она подумывала о назначении наместника Чжан Чжидуна в Верховный совет, однако всегда воздерживалась от такого шага, так как боялась утратить престол в пользу этого беспримерно способного мужчины вообще. Своим упорным стремлением к сохранению престола за маньчжурами Цыси удалось подорвать веру в парламентскую монархию и предложить вместо нее народу республиканскую альтернативу.

Тут появился предводитель республиканского движения с оговорками Сунь Ятсен, последовательно выступавший за свержение Маньчжурской династии вооруженным путем. В 1895 году он предпринял безуспешную попытку вооруженного восстания, а в начале нового века организовал серию мятежей. По масштабу они получились весьма мелкими, но Цыси отнеслась к ним с предельной серьезностью. Она упрекала провинциальных руководителей за отсутствие достойной оценки того, что «от тления этих очагов может разгореться большой пожар», и слала им телеграмму за телеграммой с требованием «погасить их; не позволить их распространения».

В тактике республиканцев большая роль принадлежала покушениям на жизнь сановников, и этот факт подтверждается подрывом поезда смертником в 1905 году. Два года спустя местный полицейский начальник в провинции Чжэцзян на востоке Китая некто Сюй Силинь практически в упор застрелил генерал-губернатора провинции маньчжура по имени Эньмин, прибывшего для инспекции полицейского училища. Эньмин считал Силиня близким по духу сторонником реформ, приблизил его к себе и поручил ему воспитание сотрудников правоохранительных органов. В соответствии с традиционным моральным кодексом Силинь должен был почитать своего благодетеля, а он вместо этого его убил только потому, что генерал-губернатор был маньчжуром. Находясь под арестом, Силинь заявил во время допроса, и его слова опубликовали в газетах, что свою цель он видит в том, чтобы «убивать всех маньчжуров до последнего». Убийцу обезглавили. Солдаты, преданные погибшему генерал-губернатору, в качестве жертвоприношения вырвали у него сердце, то есть выполнили древний, наводящий ужас обряд, служащий символом абсолютного отмщения. За десять лет до данного случая убийцу наместника Ма Синьи подвергли точно такому же истязанию.

Убийство генерал-губернатора Эньмина планировалось в рамках мятежа, одним из организаторов которого числилась женщина. В свое время эта революционерка по имени Цю Цзинь училась в Японии, а теперь учила девочек в китайской провинциальной школе. Она считалась красивым и утонченным человеком и одной из первых в Китае возглавила феминистское движение. Отвергая предписанные в ее стране правила поведения женщин, она открыто появлялась в обществе в мужском платье и носила с собой трость. Она начала издавать газету феминистской направленности и выступала с публичными речами, встречаемыми рукоплесканиями, «напоминающими сотни весенних гроз», как писали восхищавшиеся этой женщиной репортеры. Ее привлекало насилие, она попыталась изготавливать взрывные устройства для мятежников и при изготовлении одного из них получила увечье обеих рук. Цю Цзинь арестовали и прилюдно казнили – но сделали это до восхода солнца.

Если бы нечто подобное случилось всего лишь на несколько лет раньше, средний китаец и бровью не повел. Внесудебные расправы над взявшими в руки оружие мятежниками воспринимались народом как должное возмездие. Однако теперь представители прессы на эту казнь откликнулись валом осуждений властей. Газетчики разразились предположениями о том, что оружие, обнаруженное в доме Цю Цзинь, ей подкинули сыщики, а ее признание вины, ставшее достоянием публики, сфабриковали прокуроры. На страницах даже отличавшихся умеренностью газет появились заявления о полной невиновности бывшей учительницы и о том, что она стала жертвой мести со стороны представителей местных реакционных сил. Ей посвящали многочисленные хвалебные очерки, приписывали красивые стихи и вообще представляли героиней своего народа. В этом образе она и дошла в памяти народа до наших дней. Ее соратник, упомянутый выше полицейский начальник, тоже пользовался практически безграничным сочувствием газетчиков. В прессе задавался вопрос, как случилось, что у него вырезали сердце, ведь подобные зверские методы приведения приговора в исполнение находились вне закона, а пытки в ходе дознания запрещались. Сообщество газетчиков разминало мышцы и занималось формированием общественного мнения: они назвали и осудили чиновников, причастных к делу Цю Цзинь, и на них обрушилась ненависть читателей. Когда кого-то из них переводили в другие районы страны, местные власти отказывались принять их на службу. Уездный воевода, приговоривший Цю Цзинь к смертной казни, не вынес всеобщего осуждения и удавился.

С обретением влияния и доверия масс пресса превратилась в страшную силу, особенно с точки зрения надзора за деятельностью правительства. Цыси даже не пыталась ее обуздать, невзирая на откровенную настроенность этой прессы на свержение маньчжуров (в ней, например, не появилось ни слова сочувствия к застреленному маньчжуру генерал-губернатору). Тем не менее на насилие революционеров вдовствующая императрица ответила с крайней жестокостью. С получением подробного отчета о случае с Цю Цзинь, из которого безошибочно просматривалась ее роль как вожака мятежников, Цыси одобрила принятые меры и продолжила жестко подавлять любые попытки баламутить народ. Так она действовала до конца своих дней, и в газете «Нью-Йорк таймс» за 1908 год появилась такая реляция: «Опасаться крупных беспорядков в Китае не приходится. В этой стране спокойно как никогда с 1900 года». Но все-таки республиканские настроения никуда не уходили, и их носители ждали момента, когда вдовствующей императрицы не станет.