Читаем без скачивания Армадэль, или Проклятие имени - Уилки Коллинз

Возвращаясь назад, я зашла в квартиру Бэшуда в городе. Его не было дома, и я оставила записку, в которой велела ему прийти поговорить со мной вечером. Я намерена освободить его от обязанности подсматривать за Армадэлем и мисс Мильрой. Я еще не придумала способ разрушить ее надежды в Торп-Эмброзе так, как она разрушила мои. Но когда наступит время и я придумаю – не знаю, до чего доведет меня оскорбленное чувство – и тогда, может быть, неудобно, а может быть, и опасно иметь поверенным такую мокрую курицу, как Бэшуд.

Я подозреваю, что более расстроена всем этим, чем предполагала. История Мидуинтера опять начинает преследовать меня без всякого к тому повода.

Тихий, торопливый стук в дверь с улицы! Я знаю, кто это. Только рука старого Бэшуда может стучать таким образом.

Девять часов.

Я только что отвязалась от него. Он удивил меня, явившись в расстроенном виде.

Оказалось (хотя я его не приметила), он был в большом доме, пока я гуляла с Армадэлем, и видел, как мы разговаривали на дорожке, а позже слышал, что говорили слуги, которые также видели нас. Мудрое мнение в людской состоит в том, что «мы помирились» и что господин их, вероятно, все-таки женится на мне. «Он влюблен в ее рыжие волосы», – вот какое изящное выражение употребили на кухне. «Барышня не сможет сравниться с ней, и худо придется барышне». Как я ненавижу грубые привычки низкого класса!

Пока старик Бэшуд рассказывал это, мне показалось, что он конфузился и терялся более обыкновенного. Но я не приметила того, что с ним было в действительности до тех пор, пока не сказала ему, что он должен предоставить дальнейшее наблюдение за мистером Армадэлем и мисс Мильрой мне. Вся кровь, которая только была в слабом теле этого старика, как будто сбежала с его лица. Он сделал необыкновенное усилие над собой; он имел такой вид, как будто был готов упасть мертвым с испуга от своей собственной смелости; но он все-таки задал вопрос, лепеча и заикаясь, и отчаянно комкая в обеих руках свою отвратительную шляпу.

«Извините, мисс Гуи… Гуи… Гуилт! Неужели вы выходите замуж за мистера Армадэля?» Ревнует – если я видела ревность на лице мужчины, то я видела ее на его лице, – он ревнует к Армадэлю, в его лета! Если бы я была в духе, я захохотала бы ему в лицо. Теперь же я рассердилась и потеряла всякое терпение. Я сказала ему, что он старый дурак, и приказала ему спокойно заниматься своим обычным делом, пока я не пришлю ему сказать, что он мне опять нужен. Бэшуд покорился по обыкновению, но было что-то необъяснимое в его водянистых старых глазах, когда он простился со мной, чего я еще никогда не примечала в них прежде. Любви выпала честь производить в людях всякого рода странные изменения. Неужели это действительно возможно, что любовь сделала мистера Бэшуда настолько мужественным, что он даже рассердился на меня?

Среда.

Мое знание привычек мисс Мильрой вызвало у меня вчера вечером подозрение, которое я сочла нужным проверить сегодня утром.

Она всегда имела обыкновение, когда я жила в коттедже, гулять рано утром перед чаем. Когда я сообразила, что часто пользовалась этим самым временем для тайных свиданий с Армадэлем, и мне пришло в голову, что моя бывшая ученица, может быть, вырывает лист из моей книги и что я могу сделать какие-то полезные открытия, если направлю свои стопы к саду майора в этот ранний час. Я не принимала капель, чтобы проснуться рано, провела вследствие этого, ужасную ночь, встала в шесть часов и пошла из своей квартиры к коттеджу по свежему утреннему воздуху.

Не пробыла я и пяти минут у забора сада, как увидела, что она вышла. Мисс Мильрой также, по-видимому, провела дурную ночь: веки ее были припухшие и красные, а губы и щеки как будто тоже распухли, точно она плакала. Очевидно, у нее было тяжело на душе; что-то, как скоро выяснилось, заставившее ее выйти из сада в парк. Она шла (если только можно назвать ходьбой походку с такими ногами, как у нее!) прямо к беседке, отворила дверь, перешла через мост и все быстрее и быстрее направлялась к нижней части парка, туда, где деревья гуще. Я шла за ней следом по открытому пространству, по-видимому, совершенно неприметно для нее – она была так озабочена, – а когда она замедлила шаги между деревьями, я тоже была между деревьями и не боялась, что она увидит меня.

Скоро послышались тяжелые шаги, приближающиеся к нам через густой кустарник. Я знала эти шаги так же хорошо, как и она.

«Вот я здесь», – сказала она слабым голосом.

Я стояла за деревьями в нескольких шагах, не зная, с которой стороны выйдет Армадэль из кустарника. Он вышел со стороны, противоположной тому дереву, за которым я стояла. Они сели вместе на валу. Я села за деревом и смотрела на них сквозь кустарник и слышала без малейшего затруднения каждое слово, произнесенное ими.

Разговор начался его вопросом о том, почему она кажется сегодня не в духе и не случилось ли чего неприятного в коттедже. Хитрая девчонка, не теряя времени, произвела нужное впечатление на него: она начала плакать. Он, разумеется, взял ее за руку и старался по-своему грубо и прямо утешить ее. Нет, ее нельзя было утешить. Ее ожидала жалкая перспектива; она не спала целую ночь, все думая об этом. Отец призвал ее в свою комнату вчера вечером, говорил с ней о ее воспитании и сказал ей, что она должна поступить в школу. Место найдено, условия подходят, и как только будут готовы ее платья, она должна ехать.

«Пока эта противная мисс Гуилт была в доме, – говорила эта образцовая девица, – я охотно поступила бы в школу, мне хотелось поступить, но теперь совсем другое, я думаю теперь не так: я слишком стара для школы, у меня разбито сердце, мистер Армадэль».

Тут она остановилась, как будто хотела сказать еще что-то, и бросила на него взгляд, ясно завершавший фразу: «У меня совсем разбито сердце, мистер Армадэль, потому что теперь, когда мы опять стали друзьями, я должна уехать от вас!» Такой наглости, которой постыдилась бы взрослая женщина, способна выказать только молодая девица, на «скромности» которой так упорно настаивают противные сентименталисты настоящего времени!

Даже олух Армадэль понял ее. Запутавшись в лабиринте