Читаем без скачивания Братья-рыцари и камни Гроба Господня - Алекс Никмар

Только что прочитанный раздел лежащей перед Филиппом книги, а это был трактат Пьера дю Буа «Supplication du peuple de France au roy contre le pape Boniface le Ville» — «Мольба народа Франции королю против папы Бонифация ле Виля», навел короля на мысли о его ближайших советниках.

Мысли эти нынешним утром пришли к нему не впервой. Он думал о своих советниках постоянно, ибо был не только «красив», как считал его народ, но и достаточно «мудр», как считал он сам или — «хитёр» — как считали его враги.

На убеждённый взгляд Филиппа Красивого, его ближайшее окружение тем-то и отличалось от его дальнего окружения, где были одни лишь только враги — явные и скрытые, что оно… — было к нему «ближе». Один раз кто-то из его братьев — принцев крови — то ли Людовик д’Эвре, то ли всё подмечающий Карл Валуа — метко пошутил насчёт этого, сказав, что разве то окружение, что «ближе» — можно считать менее опасным, если это всё равно — «окружение»?..

Филипп эту шутку воспринял всерьёз и хорошо запомнил. А запомнив, со временем сделал выводы и выработал определённый план действий. Да, за последние десять лет он много сделал для того, чтобы в его окружении постепенно появились люди, чьё благосостояние напрямую зависело от его воли. Для существовавшей в Западной Европе практики укрепления монаршей власти это был очень сильный ход, воспринятый и понятый далеко не всеми, но от этого не ставший менее сильным.

Однако «старая» знать всегда оставалась для него опасной — своими заговорами, претензиями, своей кровью… именно поэтому он, год за годом, упорно ограничивал её, лишая части привилегий и упорно окружал себя «новой», благодарной ему за это знатью. И пусть острословы, такие как «необузданный правдолюбец» Жоффруа Парижский и сочиняли про него незлобные памфлеты, в которых говорилось, что «государь окружил себя рыцарями с кухни», на этих самых безродных рыцарей, Филипп Красивый, как раз и полагался больше всего.

На них, да ещё на ближнем доверенном круге из таких же, верных ему «рыцарей с кухни» и «советников с пекарни», всё и держалось. Взять хотя бы Гийома де Ногаре — поднявшегося до главного королевского советника из рыцарей Тулузы или того же Ангерра́на Мариньи — вышедшего родом из мелкого норманнского рыцарства — более преданных ему людей, чем эти двое, королю Франции найти было трудно, однако…

Однако государство Филиппа Красивого росло и крепло. При Капетингах оно расцвело, стало сильнейшим и самым организованным королевством Западной Европы. Как следствие этого: им нужно было непрерывно и качественно управлять — ежедневно контролируя и надзирая за всем, начиная от неспокойных границ и заканчивая финансовыми потоками и духовной жизнью.

Делать это из одного Консьержери, опираясь лишь только на таких, как де Ногаре и Мариньи, становилось всё труднее, поэтому число людей, в руках которых, благодаря усилению государства, сосредотачивалось всё больше и больше власти, постоянно росло.

Такая тенденция настораживала Филиппа и всё чаще заставляла его, вот как сейчас, серьёзно задумываться: «Довольно странно получается: чем сильнее моя власть, чем сильнее трепещут предо мной мои враги — тем выше себя возносят мои бальи, сенешали и советники! Неужели они не понимают той простой истины, что они сильны лишь при сильном короле и никак не наоборот?! Надо будет напомнить — и им, и баронам, и этим, всегда всем недовольным клирикам — о том, что „король не обязан своей королевской властью никому, кроме своего меча и самого себя“. Да… пожалуй, я так и сделаю… — для этого мне нужен лишь повод и тот, на чьём примере я им всем преподнесу сей жестокий урок…»

На этой мысли Филипп IV перевернул прочитанную страницу трактата и пробежал глазам заглавие очередного раздела. Решив проигнорировать недавний стук, он вновь постарался сосредоточиться на тексте — иначе весь смысл чтения пропадал — но настроение читать так полюбившийся ему труд и дальше, у него неожиданно пропало.

Погрузиться в текст королю мешали мысли о том, что всё написанное в трактате продолжало оставаться важным для него и сейчас, хотя на первый взгляд, оно уже несколько лет как должно было стать неактуальным. Подумав об этом, Филипп Красивый нехотя, с явным сожалением, закрыл книгу.

Книга эта, на взгляд французского короля, была не просто хороша. Она была крайне важна описанными в ней возможными перспективами последовательной и бескомпромиссной политики по укреплению королевской власти. Причём перспективы эти описывались в ней не с философских позиций уже давно канувших в лету римлян, чьи императоры по праву рождения пользовались всей полнотой как светской, так и духовной власти.

В этой книге они опирались на реалии христианской Европы, где «Святой» папский престол всё ещё небезосновательно надеялся на скорый политический реванш. Этого, конечно же, нельзя было допустить ни при каких обстоятельствах, ибо было понятно, что получив верховную власть над христианскими государями, Папы её уже никогда не выпустят из своих цепких рук…

Именно потому, он — волею Господа, законный король Франции — уже однажды глубоко изучив эту книгу, иногда снова, в который уже раз брал её в руки, чтобы пролистать и освежить в памяти некоторые, из особо понравившихся ему концептуальных идей.

Автор «Мольбы…» — Пьер дю Буа — был не только королевским прокурором Франции, но и его верным сподвижником в борьбе с католическим клиром, и это для французского короля было определяющим, ибо мысли, выложенные дю Буа на бумаге, во многом были рождены в его откровенных разговорах с самим Филиппом Красивым.

Прошло уже три года, как Бонифаций VIII, получив навсегда вошедшую в историю полновесную пощёчину латной перчаткой де Ногаре, умер «от сильных переживаний» за такое неслыханное, нанесённое папскому престолу оскорбление. Однако даже с учётом этого, основные идеи, заложенные в этом блестящем труде, были для короля Филиппа актуальны как никогда прежде.

Казалось — что этот, преподанный клиру невиданный доселе урок с показательным арестом понтифика, достаточен для того, чтобы Папы, наконец, заняли отведённое им место на духовном престоле и не нависали своей довлеющей тенью на престолы светских монархов, но на практике всё было иначе.

Хотя зловредный и самонадеянный папа Бонифаций VIII, одержимый идеей всемирной власти и такой далёкий от канонов христианского смирения, был королю Франции уже не страшен, его