Читаем без скачивания Величие и проклятие Петербурга - Андрей Буровский

Да и не селились отродясь крестьяне в местах, где невозможно или очень уж затруднено земледелие. И ес­ли задолго до Петра распахана была практически вся нынешняя территория города, это о чем-то да говорит.

Наводнения? Пронзительные, рвущие душу истории про крестьян, которые не строили прочных изб, а строи­ли только сооружения, которые при наводнениях можно было быстро разобрать, сделать на них плоты и уплыть.

Ну и что, эти истории тоже кто-то принимает всерьез?

Нет слов, наводнения были, что там говорить... Но это еще одно доказательство того, что селиться в пойме Невы — стоило. Если бы угроза наводнений не искупа­лась бы выгодой жизни здесь, если бы между наводне­ниями не наживали больше, чем теряли во время ката­строфы — тогда никто бы и не селился, уверяю вас. Земли хватало.

Все это заставляет критически относиться к класси­ческому мифу про «пустое пространство», которое Петр «вызвал к жизни». Дельта Невы была заселена и освоена, что называется, искони веку. Что место было глухое, ма­лолюдное — это уже другой вопрос. Но к 1703 году на территории будущего Санкт-Петербурга жило никак не меньше 5—6 тысяч человек, крестьян и горожан. Здесь шумели города, шла торговля, процветали ремесла; это совсем не «бедные челны» первобытных людей.

Глава 6

МИФ ОТСУТСТВИЯ ВЫБОРА

И погнал я коней

Прочь от мест этих

Гиблых и зяблых.

            В. Высоцкий

Возникает, впрочем, естественнейший вопрос: если место это было такое гиблое и зяблое, почему же строительство велось именно на нем?! Официаль­ная легенда объясняет, что надо было противостоять шведам. Для этого нужно было построить крепость, а ни в каком другом месте строить ее было почему-то нельзя.

А поскольку единственно возможное место для воз­ведения крепости, Заячий остров, было топкое и не­удобное, то «пришлось» построить целый город, чтобы он «подпирал» собой крепость.

Есть, впрочем, и другое объяснение, тоже вполне приемлемое для официальной легенды: необходимо бы­ло перенести столицу из Москвы, чтобы прервать куль­турную традицию Московии и «начать историю снача­ла».

Оба объяснения абсолютно несостоятельны. Если цель была в том, чтобы обозначить свои завоевания, показать серьезность намерения выйти к морям, — во-первых, такая задача не требует ни возведения города, ни тем более — перенесения в него столицы.

Во-вторых, строить и крепость, и город можно было и в более крепких местах — или на берегу Финского залива (хоть на гранитном севере, хоть на давно осво­енном русскими юге), или там, где выходит из Ладоги Нева. В обоих случаях декларируемая цель была бы достигнута.

В-третьих, на балтийском побережье было много городов, которые могли бы сыграть роль столицы ни­чуть не хуже Петербурга. А то и получше.

Если даже крепость обязательно должна была располагаться на Неве — то и тогда Петр выбрал едва ли не самое скверное изо всех возможных мест.

Не было никакой необходимости строить Петербург именно на Заячьем или на Васильевском острове. Если Петру необходим был порт на Балтике, почему бы ему не пользоваться уже захваченным Ниеншанцем? Или не ставить новый город в крепком месте, где Нева вытека­ет из Ладожского озера? Любой из этих вариантов был бы лучше, удобнее выбранного, и приходится прийти к выводу, что Петр хотел строить новый порт именно там, где он его затеял строить.

1 мая 1703 года русская армия взяла Ниеншанц. «Мал, далек от моря и место не гораздо крепко от нату­ры» — написано в походном журнале Петра, после чего Ниеншанц решено сровнять с землей.

После чего уже 16 мая начинает строить крепость Санкт-Питерь-Бурьх на Ени-саари, Заячьем острове, — в месте более плоском и хуже укрепленном, чем устье Охты, еще менее «крепком от натуры», лишенном даже таких укреплений, как у Ниеншанца. Ближе к морю? Да, на целых 10 километров по прямой.

В 1714 году Ниеншанц осмотрел мекленбургский посланник Вебер и нашел там только несколько разва­лин, глубокие рвы, колодцы, подвальные ямы. Все же строительные материалы пошли на возведение петер­бургских строений.

Не проще ли было воспользоваться Ниеншанцем вместо того, чтобы тащить его камни и бревна на дру­гое место, и там опять укладывать их в правильном по­рядке?

Официально создавался миф о неизбежности по­стройки именно в этом месте. На самом деле можно бы­ло выбрать место и получше (Ижора, Орешек, Лодейное Поле) — то есть в местах, где хотя бы нет ежегод­ных разливов Невы.

Что касается создания столицы, то тут все вооб­ще «не так»: нет вообще никаких рациональных причин переносить столицу именно в Санкт-Петербург.

Если уж необходимо перенести ее «поближе к Ев­ропе» и на Балтику, то перенести столицу можно было в уже существующие и уже отбитые у шведов в 1710 го­ду Ригу или Ревель. Оба эти города были портами, име­ли мощные оборонительные укрепления, которые мож­но было еще усилить по мере необходимости.

Многие историки, по крайней мере, со времен В.О. Ключевского обращают внимание — мол, само возникновение Петербурга случайно; город этот возник в тот краткий момент, между 1701 и 1710 годами, когда первые захваты земель на побережье Балтики уже со­вершились, а будут ли новые — еще совершенно не было известно. В 1703 году у Петра еще могло поя­виться рациональное, логически осмысленное желание построить новый город на уже отбитых у шведов зем­лях. После 1710 года, когда в его руках были и Ревель, и Рига, никакой реальной необходимости строить такой город уже не было.

И совершенно прав Владимир Осипович Ключев­ский и в другом — если речь идет о необходимости порта на Балтике, то с захватом Ревеля и Риги стро­ить ничего уже было не нужно. Даже если необходи­мо было перенести столицу на Балтику, и тогда вполне годились бы и Ревель, и Рига, и Ниеншанц, и Нотебург...

Петр откровенно хотел строить новый город. Не просто порт или даже не просто новую столицу, а СВОЙ город. Только свой, город только Петра, и по­строить его по своему усмотрению. Чтобы никто, кроме него, не имел бы никакого отношения к возведению этого города. В этот замысел входило и построить его в максимально неудобном, самом трудном для возведения месте. В таком, чтобы трудностей было побольше, и противопоставление природного и созданного челове­ком — максимально. Город — символ своего могущест­ва. Город — символ своей империи. Город — памятник своему создателю. Город, в котором он сможет жить и после того, как умрет.

Известно, что Петр обожал Петербург, называл его «парадизом», то есть раем, и был к нему совершенно некритичен. Механик Андрей Нартов, знакомый с Пет­ром лично и часто общавшийся с ним, передает, что ко­гда «по случаю вновь учрежденных в Петербурге ас­самблей или съездов между господами похваляемы бы­ли в присутствии государя парижское обхождение, обычай и обряды... отвечал он так: «Добро перенимать у французов художества и науки. Сие желал бы я ви­деть у себя, а в прочем Париж воняет». Петербург, по-видимому, издавал благоухание...

Пленный швед Ларс Юхан Эренмальм передает, что «царь так привязался всем сердцем и чувствами к Пе­тербургу, что добровольно и без сильного принужде­ния вряд ли сможет с ним расстаться». Далее Эрен­мальм передает, что царь не раз и не два говорил, целуя крест, что он легче расстанется с половиной своего царства, чем с одним Петербургом.

Впрочем, есть немало и других свидетельств, и рус­ских, и иностранных свидетельств того, что Петр про­тивопоставлял Петербург не только ненавистной Моск­ве, но и вообще всему миру — и Парижу, и Лондону, и Стокгольму, и ... словом, всему на свете.

Эта судорожная, некритичная, доходящая до край­ности любовь не совсем обычна и для порта, и даже для собственной столицы, но объяснима для своего де­тища, для города, создаваемого как место для жизни и место последнего упокоения.

Самодурство? Видимо, и без него не обошлось. Но даже и это желание любой ценой завести не какой-ни­будь, а «собственный», Петром же и построенный град-столицу, не дает ответа на вопрос: ПОЧЕМУ ВЫБРАНО ИМЕННО ЭТО МЕСТО?!

Ведь что бы ни строить — а оно одно из наихудших.

В создании Санкт-Петербурга именно там, где он был создан, есть нечто в полной мере мистическое. То есть постройка крепости на Заячьем острове спустила механизм причинно-следственных связей. Если кре­пость перерастала в город, тем более — в столичный город, то уже совершенно закономерно центр этого го­рода перемещался на Адмиралтейскую сторону. И в дальнейшем город тоже рос по своим законам естест­венной истории городов.

Но в том-то и дело, что не было никакой необходи­мости строить ни крепость, ни тем более город на За­ячьем острове. Я совершенно серьезно утверждаю, что в этом выборе Петра есть нечто вполне мистическое, не объяснимое никакими рациональными причинами и не сводимое ни к какой военной или государственной не­обходимости. Не объяснимое даже блажью или само­дурством Петра. Действительно — а почему его приво­рожило именно это место? И с такой силой приворожи­ло, что до конца своих дней он обожал свой «Санкт-Питерь-Бурьх»? Это непостижимо.