Читаем без скачивания Цветок Тенгри. Хроники затомиса - Александр Беляев

– Ну да, Меровинги, – произнес Андрей никогда не произносимое ранее родовое имя, – кстати, хоть Толкиена я в этой жизни не читал, тем не менее, хорошо знаю эту историю. Именно на том основании, что неизвестные ранее знания теперь раскрываются передо мной самым чудесным образом, я считал, что если бы человечество стояло перед роковым выбором, я бы об этом знал. Однако никакого сигнала на этот счет мне не поступило.

– И, тем не менее, я прошу тебя поверить, твое неверие может слишком дорого обойтись для судеб земли в целом.

– Хорошо, допустим, я верю, ну и что мы должны делать дальше? Мне это совершенно непонятно. Обучать меня дальше науке Живого мира, как я понял, теперь не имеет смысла, а пробуждать взрослого Андрея Данилова из магистрального событийного потока, после вселения его души в меня, невозможно. Но о какой тогда миссии возможно говорить?

– Не все так просто, – сказала Аня несколько рассеяно, словно прислушиваясь к чему-то, – я не обо всем могу говорить вслух, я уже предупреждала тебя о неком провиденциальном принципе, который напоминает эффект сглаза и самосглаза. Но о каких-то ближайших шагах я смогу тебе сказать, хотя на данный момент у меня нет уверенности в том, что делать дальше, тут возможны варианты, но в любом случае я должна посоветоваться с Варфушей. Да, кстати, вот мы и пришли, ты тут займись чем-нибудь, а я какое-то время «поментаю».

Андрей осмотрелся: действительно, похоже, это было то самое место, где они вчера наблюдали шмеля, превратившегося в забавного человечка, который, в действительности, оказался то ли домовым, то ли посланником богов.

«Господи, – подумал Андрей, – это случилось только вчера, а теперь все изменилось настолько, словно бы я прожил целую большую жизнь… нет, множество жизней. Думал ли я еще вчера утром, что со мной такое может случиться? Да любого, кто бы мне это сказал, я бы счел сумасшедшим. Теперь же – новая напасть: оказывается, мы с Аней призваны человечество от чего-то там спасать, хотя вначале она ничего мне об этом не говорила. Впрочем, теперь меня уже и это не удивляет, скорее, удивляет то, что из моей чудесной вставки на этот вопрос ответа не приходит. На все остальные приходит, а на этот – нет! А если она меня для каких-то своих целей использовать решила с моими новыми возможностями? Нет, что я такое думаю, как такое в голову прийти может!»

Тем временем Аня села в клевер недалеко от пересечения двух проселочных дорог, определенным образом подогнув под себя коленки, прикрыла веки и застыла неподвижно.

«Вирасана, – мысленно прокомментировал Андрей, произнеся незнакомое ранее слово, – вообще-то всякие ментальные манипуляции обычно в падмасане делают. Интересно, этот ее домовой опять в виде шмеля явится или как-то иначе?»

Андрей осмотрелся. Шмелей, привлеченных душистым клевером, было хоть пруд пруди, – а так же пчел, бабочек, ос, стрекоз и кузнечиков, но, судя по всему, все это царство инсектов не имело к таинственному наставнику Ани никакого отношения. Вчерашний шмель был каким-то не таким, с каким-то разумным взглядом, который скорее ощущался, чем имел внешние характеристики. Андрей сдвинул точку сборки, чтобы посмотреть, чем на ментале занимается Аня, и с удивлением отметил, что она как бы пропала, то есть физический план он перестал воспринимать, перейдя на другой диапазон восприятия, а на тонком плане она не появилась, что было Андрею непонятно.

«Ого, – подумал Андрей, – похоже, она сейчас на таком уровне работает, который мне не удается уловить, либо вообще делает что-то мне непонятное! Похоже, я ее недооценивал! Ну ладно, она меня в этот раз совместно медитировать не приглашала, может, не доверяет после моих выступлений… а, собственно, что я такого сказал! По-моему вполне здравые сомнения, чего ради я обязан кота в мешке покупать!»

Андрей, продолжая оставаться в восприятии тонкого плана земных стихиалей с удивлением наблюдал струистый, живой, постоянно меняющийся мир, заполненный человекоподобными и совсем не человекоподобными призрачными существами, сменивший привычный, фиксированный, воспринимаемый обычным зрением мир. Он подумал было пообщаться с кем-нибудь из полевых стихиалей, например струистой Вайитой, напоминающей чем-то воздушную горную речку, которая одухотворяла летние освежающие ветра над полями и равнинами, либо с более приземленной, напоминающей стайку цветастых бабочек, Фальторой, пестующей флору и фауну тех же лугов и полей, но тут ему пришло в голову, что нечто подобное он уже делал и это слишком просто. Вот было бы интересно вызвать сезонную природную стихиаль, которая здесь не присутствует. Хватит ли его могущества на то, чтобы вытянуть в ближайшее отражение какую-нибудь зимнюю стихиаль, к тому же было бы интересно посмотреть, к чему это приведет. Нет, разумеется, зону надо ограничить площадью, допустим метров в десять-пятнадцать, а то мало ли что. Лель ведь четко сказал, что погода изменится. Андрей, которому всегда было присуще недовольство текущим моментом: зимою хотелось лета и наоборот, – подумал, что ему уже изрядно надоела летняя, то истомная, то будоражащая атмосфера, и неплохо было бы охладиться и погрузиться в зимнюю предновогоднюю праздничность и ожидание сказки.

«Конечно, – думал Андрей, – насчет снега этот Лель, конечно, загнул, это в принципе невозможно, а вот прохлада бы не помешала».

Андрей, мысленно очертив вокруг себя определенного размера круг, начал настраиваться на те хорошо памятные ощущения, которые возникали у него в канун нового года, и тут в сознании его неожиданно всплыло красивое, поэтическое слово «Нивенна». Затем сами собой возникли строчки, которые, очевидно, должны были вызвать эту зимнюю стихиаль из какого-то собственного пространственного слоя, в данное время не пересекающегося с той географической широтой, на которой находился Андрей.

Я предпраздничных святок крылатая дочь,

Подметаю сугробы в Крещенскую ночь,

И гадалка, вглядевшись в зеркал коридор

В нем заметит мой нежный туманный повтор.

Мне приятна снежинок беспечная речь,

И когда разворчится, закашляет печь,

Я люблю начертать на оконном стекле

Сказ о том, как лютует мороз в феврале.

Я рождественской тайны несу аромат,

И когда новогодние свечи горят,

Из стеклянных игрушек, украсивших ель,

Извлекаю бубенчиков звонкую трель.

Если вдруг среди веток в застывшем лесу

Ты увидишь зайчонка, слона и лису

Или россыпь алмазов на снежном ковре

Ты помыслишь о ветре и света игре.

Но за каждой бессмысленных вихрей игрой

Ощутишь дуновенье Нивенны земной,

И за каждой причудою зимних стихий

Ты заметишь мои скоморошьи штрихи.

И когда ты сойдешь на седые снега

Я в твоей диадеме зажгу жемчуга

И осыплю снежком на тропинке лесной…

Как еще мне порадовать Навну зимой.

«Опять какая-то Навна, – подумал Андрей, закончив мысленно произносить ранее неизвестные строки. Хотя, почему какая-то? Что-то я о ней знаю». – Тем не менее, он не успел выудить из своей чудесной вставки сведения о Навне, поскольку его отвлек феномен, явившийся, очевидно, ответом на только что придуманное стихотворение. Андрею показалось, что он словно бы глянул в очень глубокий, темный и студеный колодец, на дне которого вроде бы поблескивала отражающая небо и звезды вода (говорят, в глубоком колодце даже днем можно увидеть звезды). А может, это была и не вода, потому что через минуту скважина колодца начала затуманиваться и возникло чувство, что нечто начало подниматься из этой прямо-таки межпространственной глубины. Не прошло и нескольких минут, как колодец исчез, и на месте его в эфемерном небесном окне странно мерцало и покачивалось удивительное белоснежное существо, напоминающее нечто среднее между снегурочкой и полностью засыпанной снегом елью с бледным юным лицом, окутанным клубами морозного пара, голову которой украшала алмазная (или ледяная?) диадема, сияющая разноцветными лучами холодного зимнего света. При этом если Лель, с которым Андрей общался сегодня утром, бодрствовал и был активен, чудесная Снегурочка-ель, по-видимому, спала – глаза ее были закрыты, Андрея она, похоже, не замечала и дышала ровно и глубоко, как спящая. Появление зимней стихиали, хоть и спящей, тут же привело к изменению окружающей среды: воздух наполнился изморозью, а затем тот мысленный экран Андрея, которым он, как Хома Брут святым кругом, отгородился от внешнего пространства, стал вдруг виден, покрываясь, как оконное стекло, расписными узорами инея, которые быстро превращались в ледяную корку. Андрей почувствовал, как колкие, холодные лучи диадемы просто пронизывают холодом. Пространственный ментальный цилиндр, очерченный Андреем, заполнился сначала морозными клубами пара, какие врываются в деревенскую баню, когда открываешь двери зимой, затем пар распался на веселые, играющие в лучах чудесной диадемы, снежинки, и они с веселым шепотом закружились в восходящих потоках смерча, возникшего, очевидно, от резкого перепада температур. При этом Андрею слышался то мелодичный звон нарядных новогодних шаров, то потрескивание поленьев в печи, то ударял в нос дивный морозно-смоляной запах только срубленной ели, и всплывали в памяти какие-то фрагменты совсем уже ранних воспоминаний о Новом годе, когда еще жила вера в Деда Мороза и Снегурочку, и детское сердце улавливало дух Рождественской сказки в обыденных вещах.