Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эти мысли так же распространены в мужских постиндустриальных головах, как Макдональдсы в мировых столицах. Так же как мечта запечного Ивана о череде царевен. В России Мураками стал особенно популярен потому ещё, что понятия сентиментального стиля у нас не было — с тех пор как ушла мода на Ремарка и Хемингуэя. Герои Мураками — это явная неспешность и ничего не делание — наследство Ремарка.
09 августа 2003
История про дневник одного цензора
Сегодня, с подачи dp прочитал фрагмент дневника цензора Никитенко о Пушкине — и испытал очень странное ощущение. Читая о его, Пушкина последних часах, я, с интересом подумал: умрёт или не умрёт? И с большой заинтересованностью продолжил читать этот абзац. Да.
10 августа 2003
История старая, уже рассказанная, но не потерявшая актуальность
Давным-давно, кажется уже в прошлой жизни, я долго тупо глядел в телевизор. Гостиничный номер был универсален и похож на миллионы гостиничных номеров по всему миру. Переключая каналы, я нашёл, наконец, фильм на понятном мне языке. Если отвлечься от тарабарщины субтитров, что ползла внизу экрана, то можно было вполне спокойно посмотреть фильм «Непристойное предложение». Сюжет этого фильма известен, известна и проблема.
Постановка проблемы в этом фильме мне напомнила известную историю про Льва Толстого. В Ясной поляне к нему пристал некий человек с критикой теории непротивления злу.
Этот диалог протекал так. Человек приставал к Толстому с тем, что, вот если на него нападёт тигр, что и в этом случае он будет следовать непротивлением злу насилием?
— Помилуйте, где же здесь возьмётся тигр? — отвечал Толстой.
— Ну, представьте себе тигра…
— Да откуда же возьмётся в Тульской губернии тигр?…
И так до бесконечности.
Понятное дело, нормальному человеку — такому, как я, и такому как ты, мой читатель изо дня в день нужно решать сотни проблем, которые отфильтрованы, выкусаны, извлечены и вырезаны из жизни кинематографических героев. Понятно, что мы с тобой, дорогой друг, воем на луну и на её отсутствие, считаем деньги и ковыряемся в носу, ненавидя эти простые операции. И уже понятно желание проститься с этим безобразием, и как-нибудь, хоть задёшево, продать душу.
Ну откуда же возьмётся Роберт Рэдфорд с миллионом долларов? Ниоткуда.
Поэтому некоторые моральные выборы совершенно бессмысленны.
13 августа 2003
История про фотографии
Однажды я попал на выставку «Русский Модерн» — давнишнюю, с Врубелем, Бенуа, киотами и резным буфетом. Всё это происходило в зале, похожем на плоскую пачку иностранных сигарет.
По выставке ходили посетители будничного дня — мать с чрезмерно развитым сыном лет восьми (он длинно стрижен и мусолит в руках тетрадку для записей). Ребята в свитерах, полубогемные бабы и архитектурные студенты.
Девушка в пончо, с распущенными волосами и прокуренными пальцами.
Совокупление её со спутником кажется вписанным в расписание занятий.
Перед этим я долго гулял по соседним залам, где висели картины молодых — смесь Босха и соцарта.
Чем-то этим творения напоминали латвийские календари «365 сексуальных поз» — видимо по одной на день, оставляя, однако, покупателя в недоумении — что же делать в високосном году?
Все это была выставка «Религиозное пробуждение», и ходил я по длинной цепочке пустых комнат, увешанных картинами пробудившихся живописцев.
А ходил, между прочим, с одной довольно красивой женщиной.
Говорила она, остановившись перед какой-то акварелью, так:
— А вот формы-то нету! Пятен накидал, а вот формы-то нету! А-аа, ничего, парниша интересный, может научится…
И, уже перебравшись ближе к Серебряному веку, впилась, как вампир, в Сомова.
Нет, не о том я, не о том. Я говорю о фотографиях.
Итак, я, незаметно сделав несколько шагов в сторону, поднялся на балкон и обнаружил там Великого Дмитриева, Нордмана — серые, бежевые пейзажи Волги.
Как это у них получалось, мне было совершенно непонятно. Может дело в нынешнем недовложении йодистого серебра?
Зимний лес на старом снимке, отчётливый до боли в висках, прописанный фотографическим перышком, тонкой кисточкой, как лежавший там же под стеклом портрет Бакста.
Дагерротипы.
Альбомы в плюше, с золотыми замочками. Девушки в блузках, высоких ботинках на шнуровке, со странными прическами и странными шляпками. Кавалеры в мундирах, с ярлычками орденов…
Что-то есть странное в отсутствии ракурса в этих снимках, в вечном фасе серьезных лиц.
Даже собаки сидят офицерами.
А за альбомами — толстый журнал с непонятными подписями, глянцевой обложкой, под которой спрятался Синявский, подпирающий гроб Пастернака, Бродский, зажавший ладонью рот — над мёртвой Ахматовой.
Но душу мою тревожит рассматривание и других, совсем нехудожественных снимков. На крашеных полах стоят женихи с невестами — одни постарше, другие помоложе. Сейчас уже перестали выставлять вперёд руку с часами, сообщая точное время работы фотографа.
Бездомные фотографии, покинутые фотографии.
Деревенские снимки — их я видел в брошенных поселках на Севере. Впрочем, их полно и в Центральной России.
Эти фотографии переворачивает ветер, а лица на них повторяются, повторяются фигуры — в пиджаках, платьях, военной форме, военной форме и снова в пиджаках.
В городах они другие. Дедушки, протянувшие руки к своим внукам, те, застывшие на подворачивающихся ножках, школьные стриженые головки, белая рубашка с тёмной кляксой пионерского галстука, размытые туристические свидетельства с наползающим носом байдарки.
В моём шкафу лежит коробка с сотнями метров ничейных старых плёнок. Но на них — мой отец, мать, я сам. Какие-то дома, стоящие, наверное, и поныне — в разных городах, и уже умершие дома. Выловленные рыбы. Кот, собака — чужая случайная живность. Там сотни лиц, и никто уже не узнает, кто они.
Это любительская история. В ней появился профиль и анфас, но главное там — стол. Люди, вошедшие в неё, эту историю, как правило, сидят за столами. Рюмка в руке, наколот грибок…
Нет, снимались и у случайных подъездов, загсов, институтских дверей. Но за столом — непременно. Частные фотографии — всегда застольные.
Они как бы говорят вечности — да, жили, жевали и пили, возвышенности салатов, пики бутылок и тарелочные равнины удостоверяют это, становятся главным пейзажем.
Серебра, впрочем, нет.
В этой сервировке его не предусмотрено.
14 августа 2003
История про Мураново
Я расскажу, как попал я Мураново. Ехал я туда странно и странно
