Читаем без скачивания Кубатура яйца - Виталий Коротич

Ах, как прекрасно я понимал, что вопрос не адресуется мне. Я знал, что профессор Генри Шапиро — так звали человека с вопросом — умышленно сеет в аудитории дезинформацию и злость, недовольный добрым тоном нашего разговора. И еще я знал, что в течение долгих лет профессор Генри Шапиро, преподающий сейчас в университете штата Висконсин, заведовал в Москве корреспондентским пунктом Юнайтед Пресс, распространяя информацию о нас по всему свету. Уж не он ли многие годы внушал моим слушателям, что киевляне пьют кровь еврейских младенчиков?

Не хочу больше об этом: добрых людей мне встречалось в Америке гораздо больше. И когда в бульварных газетках рисуют кровожадного комиссара с охапкой бомб в руках, я счастлив знать, что все меньше людей верит таким картинкам. И писаниям на уровне этих картинок.

Профессор Майклсон, чье имя я вспоминал в этой главе, — датчанин по происхождению («Как ваш Даль, составивший бессмертный Толковый словарь», — смеется Майклсон). Он одним из первых в Америке ввел основательное изучение советской литературы на кафедре в Канзасском университете.

Майклсон и его коллеги настойчиво ищут путей более глубокого и плодотворного знания, это стало профессиональным и жизненным принципом не только для них.

В Соединенных Штатах как нигде, пожалуй, важна роль профессора — или уж называйте преподающего человека как угодно. Стандартных учебников в этой стране практически никогда не существовало даже в школах; только для постижения школьного курса истории, например, существует больше двух тысяч различных пособий.

Тем выше значение человека, рассказывающего первым, первым направляющего внимание и ответственность слушателей своих.

Америка огромна. Переезжая из штата в штат, я ловил себя на мысли, что эти города, рощи, шумные университеты так далеки от моей Родины, так не похожи на наши и тем не менее близки мне. Люди, с которыми я встречался и перед которыми выступал; аудитории, где чужой язык пульсировал в гортани, отдавая мне самые важные слова для разговора о главном, — это было непростым и недоверчивым миром, все лучше понимающим, что ненависть убийственна и сеятели ее — враги.

Дезинформация — тоже ведь разновидность ненависти и страха; замалчивание — разновидность дезинформации.

Я начинал эту главу с терминологических уточнений и заканчиваю ими; есть ведь слово, очень авторитетное за океаном, — «знаток», то есть человек, хорошо разбирающийся в избранной области знаний, специалист.

Со всей убежденностью заявлял я на выступлениях, что нельзя считать себя знатоком современной советской поэзии, например, без знаний о Бажане, Тарковском или Абашидзе, Слуцком, Ахмадулиной, Марцинкявичюсе и Сулейменове, Кулиеве, Вациетисе, Севаке или Чиладзе, Виеру, Зиедонисе, Чарквиани, Каноате и еще многих, многих, многих советских литераторах, о которых мои слушатели, как правило, понятия не имели.

На этот раз я побыл в профессорах всего лишь два месяца и знаю, что не успел рассказать даже малой части всего, кажущегося мне столь важным для взаимного познания. Умная, думающая Америка — я выступал преимущественно перед такой — все интенсивнее записывает своих детей в начальные классы великой школы взаимопонимания и дружбы.

Дорога строится. Как на всякой дороге, здесь тоже порой взвизгивают тормоза и вмятые машины сбиваются в кучу — кто-то соорудил завал, кто-то нарушил правила, кто-то швырнул бревно поперек осевой линии. Преодолеем и это.

В Финиксе, штат Аризона, после выступления в университете мне сказали: «Здесь бывали уже поэты из разных стран — и советские; мы живем в сердце пустыни — видели? — но и в песках деревья проросли, люди поэтов слушают — все пустыни преодолимы…» Ведь вправду все пустыни преодолимы; вера эта прекрасна, стоит для нее жить и трудиться.

После такого, очень серьезного заявления я позволю себе закончить главу историями повеселее.

В Уэлене на Чукотке мне показали как-то очень красивую лайку с голубыми глазами и независимым колечком пушистого хвоста. Имя у лайки было довольно странным — Диверсант, — и я удивлялся ему, но узнал, что лайка перебежала на советскую территорию из Америки по льду.

Когда я рассказал об этом своим американским слушателям, они никак не могли поверить, что лайка, даже американская, в состоянии пересечь океан. Никто не помнил, что ширина Берингова пролива всего лишь несколько десятков миль. Тогда я нашел в своей папке американскую карту автомобильных дорог — все на ней было нарисовано точно, и сомнений в расстоянии больше не оставалось. «Да, — сказал один из моих студентов, — проморгали собачку с таким знанием географии… — Помолчал, подумал и сказал уже серьезно: — Я недолго поработал на Севере. Там в пурге и в ночи люди точно выяснили, что поодиночке выжить нельзя. Всегда, когда назревает опасность, народы ищут поддержки друг в друге. Вот пойду я на американский берег Берингова пролива, посвищу — может быть, лайка вернется и расскажет мне о том, что люди узнают и воспринимают столь трудно, такой дорогой ценой… — Взглянул на меня и добавил: — Вам же говорили, что это не только с вашей страной так? Вон Пьер Элиот Трюдо, премьер-министр соседней Канады, только что протестовал, так как у нас его официально назвали канадским президентом…» Что с другими странами бывает по-всякому — это факт; только что, бывши в Чикаго, вычитал в воскресном выпуске солидной «Чикаго трибюн» сообщение туристской фирмы, советующей съездить в Вену: «Теперь там все меню печатаются и по-английски, а не только на австрийском языке, как раньше…»

И все же — на всех языках сразу: «австрийском», «австралийском», «аргентинском» и «американском» в том числе, — надо говорить о взаимопонимании, мире и необходимости жить, сотрудничая, а не воюя. Да разверзнется слух у глухих, да замолкнут все те, кто неправ…

Мужчины и женщины

В последнем издании «Книги мировых рекордов Гинесса», очень популярного в США справочника, зарегистрировано, что мужчиной, бракосочетавшимся больше всех других (из жителей стран, где принята моногамия), является американский гражданин, некий Глинн де Мосс Вольф, официально вступавший в брак девятнадцать раз. Впервые он женился в двадцать три года, а последний (пока) раз — в шестьдесят один. Американский же миллионер Томас Ф. Менвилл, умерший десять лет назад, женился тринадцать раз, с последней из жен, двадцатилетней Кристин Папа, он сочетался в шестидесятипятилетнем возрасте. Среди женщин рекорд брачной неудержимости тоже принадлежит американке, барменше из Лос-Анджелеса Нине Эвери, к сорока восьми годам разводившейся шестнадцать раз. На суде барменша жаловалась, что пятеро мужей (включая последнего) ломали ей нос, а это само по себе может возбудить отвращение к жизни в супружестве.

И в то же время Соединенные Штаты далеко не однозначны в матримониальных вкусах своих подданных — по количеству разводов им очень далеко, скажем, до Швеции: в США разводов случается — на сто пар, вступивших в брак, — почти столько же, как в Дании, имеющей в этом смысле репутацию самую респектабельную. И даже развеселые женихи и невесты вроде названных мной вначале не в состоянии повлиять примером на множество американских семей. В конце концов, та же «Книга мировых рекордов Гинесса» сообщает, что супруги Холден из штата Кентукки отпраздновали 7 мая 1972 года восемьдесят третью годовщину со дня своей свадьбы.

Если измерять личную жизнь американцев параметрами, привычными для нас, то окажется, что в стране вполне достаточно счастливых супружеских пар, воспитывающих детей, следящих за своим домом и вообще живущих, как большинство известных нам супругов на свете. Среди моих американских знакомых у большинства семейная жизнь сложилась вполне традиционно; лишь один из них женился дважды, но и это не выходит за пределы норм — ни статистических, ни моральных. Итак, уже в начале главы я позволю себе заметить, что институт брака сохранился пока в Америке, несмотря на многоязыкие смачные репортажи о немыслимом американском разврате, едва ли не вошедшие уже в «порноиндустрию», подчас сочиненные ну прямо-таки с точки зрения потрясенного конотопского гимназиста, впервые увидевшего голую тетю, или президентского проповедника Билли Грехема, возопившего публично: «Грех грядет на род человеческий, отравляя кровь нашу…»

Я здесь не о грехе, хоть разговор о нем всегда весьма интригующ, особенно для публики непорочной. Я подумал сейчас, что лишь в Нью-Йорке, скажем, по статистике, около миллиона совершенно одиноких людей. Все грехи в моем представлении бледнеют перед грехом доведения человека до ненужности; подумалось: откуда ж столько одиночеств у людей пожилых, если в молодости всем так развратно, беззаботно и весело?

Всем? Так развратно, беззаботно и весело?