Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Медведица, увидев страшную морду, злобный оскал и собственные длинные когти, поспешила убраться восвояси».
29 сентября 2003
История про Ясную Поляну (часть шестая)
Итак, мы с очаровательной дамой гуляем по полям и, наконец, находим ясную полянку. Трава на ней скошена, но достаточно давно, так что она не колет ноги.
Мы снимаем обувь, я стелю на поляне плед, вынутый из сумки.
В какой-то момент моя спутница кладёт мне ладонь на грудь, расстегнув предварительно рубашку.
Рот её полуоткрыт, и налитые чувственные губы особенно прекрасны в этот момент.
Вскоре мы путаемся в застежках, она, наконец, откидывает голову себе на локоть…
Мы занимаемся любовью прямо под клёкот трактора, вынырнувшего из-за пригорка.
Тракторист приветливо машет нам.
Нет, так не годится…
Куда же идти? Заблудившись, я начал тупо глядеть на солнце.
«Оно сейчас на западе», — размышлял я, «оно на западе, а мне надо… Куда же мне надо? На север? Или…».
Я вслушивался в шумы. Нет, это не шоссе. Кажется, это вертолёт. И вот, махнув рукой, я зашагал куда глаза глядят.
Глядели они туда, куда нужно, и вскоре показались зелёные указатели с загадочной надписью: «к любимой скамейке».
Такие надписи в мемориальных парках всегда приводили меня в трепет.
В Михайловском, например, они сделаны на мраморных кладбищенских плитах, и, прогуливаясь поздним вечером, я часто испуганно вздрагивал: что это там, у развилки?
Ближе становился различим белеющий в темноте квадрат и кляксы стихов на нём.
Несмотря на величие пушкинского слова, хотелось убежать от проклятого места.
29 сентября 2003
История про Ясную Поляну (часть седьмая)
Тут я даже побежал.
Почему-то на бегу я опять вообразил себе несущегося по лесу Льва Николаевича. Нет, лучше Салтыкова-Щедрина, которого мои школьные приятели называли просто — Щедрищин.
Да, воображаю себе, как он, бывший генерал-губернатор, махая лопатистой бородой, кричит:
— Воруют, все воруют! Что же сделали с моей страной?
И поделом. Нефига губернатором служить. Сиди и не высовывайся, а коли капнут на лапу, так молчи. Тогда-то уж чего высовываться!?
В уме я сопоставляю публицистику Толстого и Щедрина и никак не могу понять, что получается в результате.
Щедрин — тут всё понятно, а Толстой…
Я думаю о Толстом — всё же я приехал в Ясную Поляну, а не в какую-то заштатную Карабиху или Спас-Клепики.
Зачем ему все эти утренние забавы помещика? Зачем весь этот босоногий пахотный идиотизм? Зачем неприличное писателю возмущение общественными нравами?
Я, кстати, заметил, что как только писатель начинает кого-нибудь обличать, а, хуже того, изъявляет желание пахать землю или встать к какому-то загадочному станку, его литературный путь заканчивается.
Хотя нет… Тут я в испуге остановился.
А вдруг, этот помещик, юродствующий во Христе, оказался прав? Вдруг?
И, между прочим, я давно замечал за собой желание опроститься, очиститься для лучшей жизни…
Тут выныривает откуда-то из-за куста моя эфемерная знакомая.
Фу, не буду я на неё смотреть, не буду смотреть на её тонкие музыкальные пальцы с аккуратными ногтями, на её французскую кофточку, на стройные лодыжки.
— Хрен тебе! — говорю я ей. — А ты займись мозольным трудом, вложи в руку электродоильник! Что!?
Лик моей спутницы растворяется в заповедной растительности.
30 сентября 2003
История про Ясную Поляну (часть восьмая)
Скоро за деревьями показались белые строения.
Первым делом я обошёл музей.
Было пустынно.
Рядом, отделенное металлической сеткой, стояло освежёванное сухое дерево. В нём неестественным образом торчал Колокол Нищих.
Некогда нищие приходили и брякали в этот колокол.
Из дома появлялся некто и давал нищим нечто.
Или ничего?
Огромная глыбища этого дерева стоит у дома матерого человечища.
Дерево росло и всасывало в себя колокол. Теперь он торчит почти горизонтально.
Ещё у колокола нет языка.
Как нынче ведут себя нищие, мне неизвестно.
По парку ездил на жёлто-синем мотоцикле милиционер и проверял поведение посетителей.
Но посетителей уже не было.
Один я шёл к выходу.
Я сижу на занозистом продуктовом ящике и голосую попутку.
За надорванную пачку сигарет грязный ассенизационный МАЗ вёз меня к тульской окраине. Солнце пробивает кабину, и шофёр, отворачиваясь от него, рассказывал про систему отсоса всякой дряни из частных выгребных ям. После этого он принялся рассказывать мне анекдоты. Помнил он их плохо и часто останавливался на полуслове.
Тогда анекдот сдувался как воздушный шарик.
Впрочем, потом мы заговорили о духоборах. Эти духоборы давным-давно уехали на Кавказ. Там, на границе между Грузией, Арменией и Турцией они и жили целый век — и на всех рынках Тбилиси молочные ряды были духоборские. А потом детей от семи до семнадцати привезли в Ясную поляну. Они многого пугались — в Ясной поляне они впервые увидели, как растут яблоки. Радость этих людей была лишь при виде коней, поскольку заняты мальчики в прежней жизни были только джигитовкой. Из-за инцестов дети были некрасивы.
В Грузии стало жить тяжело, и вот КАМазы заревели по грузинским дорогам, а в домах за Кавказским хребтом остались только старухи — умирать в пустых огромных домах. Умирать рядом с родными могилами — что куда лучше, чем доживать без них.
30 сентября 2003
История пр Ясную Поляну (часть девятая)
В Тульском университете дали подержаться за реликвию, потрогать пальцем подпись Толстого под собственной фотографией. Сделана она тушью, оттого выпукла и светло-коричнева. Видел я там и желтую книгу «Воскресенья», что издана в Нью-Йорке, и деньги от которой перешли к тем самым духоборам.
Несколько лет назад ходил в Туле к церкви. Это был Никола Зелёный, где настоятелем был альпинист, и во время ремонта штурмовал крышу вместе с друзьями. Всё там было из чугуна — полы, престол. Это был чугунный храм — и всё оттого, что Демидовы занимались литейным делом.
Внутри стояли коробки с каким-то оливковым маслом. Кому одно предназначалось, было неясно. Да всё тут было к Богу. Эту церковь ещё пасли, а я застал ещё пустые храмы, белые, высветленные ветром…
Церковная казначейша рассказывала про исцеления. Исцелился даже какой-то психиатр. Казначейша, её звали, кажется, Марина, стояла в притворе и говорила:
— Вот у нас есть такая прихожанка, такая она русская-народная, такая сдобная, что прямо с изюмом.
Развиднелось. Солнце сочилось сквозь высокие окна. Нас пустили молиться и, шагая по холодному и гулкому чугуну, мы приблизились к иконам.
А в этот момент, когда я преклонил колена в этом храме, первый «Боинг» делал
