Читаем без скачивания Демон против люфтваффе - Анатолий Минский

Латынь — мёртвый язык добрую тысячу лет, если не больше. Он же — всеобщий разговорный в преисподней, изменяется, развивается. Мёльдерс специально или рефлекторно сказанул про руку Божью на латыни двадцатого века! Не утруждаясь виражами вокруг да около, я спросил на том же загробном диалекте:

— Имя в прошлой жизни, быстро! Дата смерти?

— Манфред фон Рихтгофен, погиб 21 апреля 1918 года. Простите, а вы? Только не надо — «здесь я задаю вопросы». В преисподней наслушался.

— Скажу чуть позже… коллега. Вы — Красный Барон?!

— К вашим услугам.

— Ранены?

— В ногу и в поясницу. Зажило.

Значит, не такой я безнадёжный стрелок. Если из четырёх стволов да с тридцати метров.

— Последний вопрос: кто и зачем вас подселил к Мёльдерсу?

Лётчик улыбнулся и промолчал. Губа, кстати, у него тоже разбита.

— Подсказываю: семнадцатая канцелярия шестого небесного уровня.

— Нет. Соотечественники. Провели тайный обряд, призвали. Теперь в случае смерти я не вернусь преисподнюю, в германский сектор, а в другого аса вселюсь.

— Кого уничтожать приказано? Русских? Испанцев?

— Русских. Точнее — советских. А также французов и англичан, если они выступят врагами Рейха. Остальных сбивать по необходимости. Вы обещали информацию о себе.

— Начальник отряда. Задание противоположное — мочить немцев. Слушайте, барон, нас стравили между собой… Зачем?

— Не могу знать, — снова лёгкая улыбка на синеватых губах. — Я же не вертухай, простой зэ — га. Способности, полученные благодаря преисподней, имеются, но не чета вашим. Зато истребительный опыт больше.

Снова башня, более тонкий обряд. Вызвать молодую грешную душу неизмеримо проще, чем ветерана с моим послужным списком. Затем запихнуть её в тело избранного живого, не считаясь с уровнем греховности, как отправивший меня щепетильный ангел. Технически это возможно. Неужели в Анэнербе смогли восстановить обстоятельства моего вызова, учесть опыт и снова нашалить?

— Позвольте предположить: кроме магического приказа ещё морально мотивировали?

— Так точно. Рассказали про красный террор, коллективизацию, планы мировой революции. А также британскую и французскую угрозу Германии в ответ на нарушение Версальских условий. Разве враньё?

— Нет, — я вцепился пальцами в стриженый ёжик на голове, основательно пропотевший, несмотря на холод в открытой кабине «Фиата». — И у нацистов, и у большевиков масса мерзких качеств. Вот и разбирались бы друг с другом. Но кто‑то из преисподней лоббирует, чтобы такие вызовы продолжались, а мы быстрее взаимоуничтожались.

— Ничего не могу поделать. Если меня расстреляете, вселюсь в другого пилота, — напомнил Мёльдерс.

— Слышал. Убивать не буду. Знайте же — ваши подвиги здесь наверняка увеличат срок до Благодати.

Мёльдерс — Рихтгофен напрягся, потом оценил откровенность и проявил благородство.

— Запомните: Эрик Хартманн. А на вашей стороне кто?

— О других не знаю. Не могу гарантировать, что их нет. Прощайте.

Я вышел из караулки натурально на ватных ногах. Красная Россия, меня с тобой ни хрена не связывает, кроме разве что пассажира в голове. Ну, пытал тысячи твоих покойных граждан, какая разница? Отчего же мерзко на моей бесовской душе при известии, что Анэнербе на борьбу с тобой мобилизует загробный мир?

Глава восьмая. Щедрости советской нет границ

Добиваясь от Ванятки адекватного поведения, перевёл ему беседу с Мёльдерсом. Парень врубился, что дело плохо, но не осознал — до какой степени.

«Ты тупой? Представь, что на Советский Союз двинет армия бойцов, которым пуля в почку не больнее царапины на пальце».

«Их же двое…»

«Откуда ты знаешь? Короче, я к себе мотнусь, постараюсь навести справки. Могу наше тело парализовать, поскучаешь пару часов. Или можно тебе доверить?»

«Конечно! — тут Ивана вдруг в сторону увело. — А ты Ленина видел? Можешь ему передать, что мы все как один, да по его заветам и за его дело…»

«Цыц! Это лишний час займёт. Можешь не сомневаться, в преисподнюю постоянно свежие жмуры сыплются, новости несут. Он прекрасно осведомлён».

Квартирант вдруг насупился.

«А ты его не…»

«Не истязал? Нет. Клянусь — не тронул ни единого волоса на его лысине».

«Ладно. Обещаю не создавать проблем. Знаю уже, что меня ждёт потом».

Вот и хорошо. Разумеется, я не стал объяснять, что вождя мирового пролетариата каждые сутки отдают в руки грешников, чьи семьи погибли от красного террора, продразвёрстки и Гражданской войны, потом Ильича реанимируют и — по новой. Его действительно никто не пытает… из администрации зоны.

Я нашёл себя или, правильнее, военлёта Бутакова в обществе двух очаровательных девиц и пустой бутыли из‑под самодельного вина. Беглый просмотр его памяти показал, что он выболтал им наши секреты, но девочки ни слова не поняли по — русски. Он обиженно взвизгнул, когда Мария (так в Испании каждую третью зовут) и Хуанита очутились в моих объятиях.

«Ты — женат, Ванятка. У тебя — Лиза».

«Так чо сам их лапаешь?»

«А я не женат. И от своего имени могу. Тоже грех, но не смертный, как в твоём случае. Разрешаю подглядывать».

Отстранённый от браздей… браздов правления, Ванятка засмурнел. Потом спросил:

«Больно ты весёлый вернулся. Узнал чо?»

«Не много. Армия почти бессмертных, с вселёнными в них жмурами, нарушает правила. Босс согласился и отослал запрос наверх. Думаю, примут меры».

«Рихтгофена отзовут?» — с надеждой спросил пассажир, прозрачно намекая — и тебя тоже.

«Вряд ли. Что с воза упало… Там какие‑то законы странные, проще перетерпеть его переползание в следующего грешника, нежели срочно выдёргивать обратно на зону. Кстати, в преисподней считают, что в ближайшие десять лет большая война непременно разразится».

При упоминании о десяти годах Ванятка тоже разразился, правда — словесами. Надеялся раньше избавиться? Терпи, грешник!

Героические полёты вокруг Альбасеты на этом закончились, потому что командование ВВС решило экспроприировать единственный «Фиат» для изучения основного истребителя противника. В уцелевший «Ньюпор — Деляж» не только меня, но и Копеца не загонят никакие силы рая и ада. Поэтому — бак с вином на дорогу и в Картахену. Как раз после обычного утреннего налёта «Кондора».

Алонсо на прощанье подарил мне нелепый «маузер» на ремне и в большой деревянной кобуре.

— На память, камарад. Читал, что в Мировую войну русские пилоты «маузерами» вооружались. Пятая колонна лютует в тылу, а у вас даже ТТ нету. Фелис бьяхэ! Счастливого пути!

— Адиос!

Где логика? Я ему самолёт разбил, а он мне свою артиллерию отдал. Ещё придумать надо, как оружие пристроить. Велик слишком пистоль. Пока обернул его коричневым пиджаком ОГПУ и забрался в кузов. Зато Ванятке понравилось. Он разговор сбоку завёл, издалека.

«Ты, как я понял, в Иерусалиме жил. Ну, где сказки про Христа всякие. А умер когда?»

«В шестьдесят седьмом году. Без тысяча девятьсот. Говорю — не люблю вспоминать».

«Наверно, странно тебе — современная техника. Тот же „маузер“. У вас не было таких».

«Это — частности. В большинстве войн противники имели примерно равное вооружение. Важно не само оружие, а то, что оно убивает людей и отправляет души в чистилище. И без пушек — винтовок — танков на поле боя погибали десятки тысяч».

Грузовик тормознул на улице Альбасеты, показав глубину моей неправоты. Техника двадцатого века придала смертоубийству новые черты. Здесь порезвились «Юнкерсы», их я при самом большом умении не смог бы остановить единственным «Фиатом». Конечно, и раньше страдали нонкомбатанты, Иудейская война — не исключение. Но авиабомбы сказали новое слово в создании сопутствующего ущерба.

Страшное слово.

Духэтажные жилые дома, обыватели из которых не разбежались при гуле авиационных моторов. Голые стены, иногда две стены с пустым проёмом вместо окна, остальное — щебень, обгоревшие доски и балки перекрытий, лохмотья кровли и обугленных человеческих тел. Обезумевшая испанка, баюкающая чёрную головешку словно ребёнка. Присмотрелся — это и правда ребёнок, немного от него осталось.

Копец, чуть пьяный от молодого вина, остолбенел. Ваня внутри — тоже. Вылез Григорьевич. Мы обменялись с ним взглядами. «Теперь ты понимаешь, почему я здесь», — сказали его глаза.

Большую часть тел вытащили, разложили, прикрыли тканью. Некоторые короткие — малые дети или обгорелые. Много таких. Квартал бедноты, здесь всегда было тесно, поэтому единственный фугас забрал столько жизней.

За девятнадцать веков я видел чрезвычайно много покойников. Сначала — мёртвые тела, потом грешные души. До собственной гибели убивал без малейшего сомнения и жалости. Почему в этот момент, когда под контролем тело Бутакова, к горлу подступил комок? Я знаю ведь: не смогли дети много нагрешить, срок их в чистилище будет мизерным, потом — Божья Благодать. И ничего не могу с собой поделать. Даже столетия за чертой не вытравили… что? На мёртвых еврейских младенцев смотрел спокойнее. И лишь себя пытаюсь обмануть, будто забыл Иерусалим.