Читаем без скачивания Клеменс Меттерних. Его жизнь и политическая деятельность - Христиан Инсаров

И после своего падения Талейран продолжал тайные отношения с Александром через секретаря русского посольства в Париже – Нессельроде, или непосредственно сносясь с русским государем письмами, в которых он давал ему полезные указания относительно внутреннего состояния Франции, политики Наполеона и прочего. По каким побуждениям действовал Талейран? С одной стороны, он, вероятно, предвидел близкое падение Наполеона и хотел подготовить себе будущую карьеру, с другой же, эти сообщения приносили ему непосредственные выгоды, о чем свидетельствуют письменные просьбы о деньгах, которыми он осаждал своего царственного корреспондента[5] Благодаря покровительству Александра Талейран сделался главою временного правительства до возвращения Бурбонов, а потом министром последних.

Новый пост Талейрана налагал на него и новые обязанности; он принял их так же легко, как легко забыл свои старые обязательства. Теперь, по крайней мере, временно, его личные интересы были солидарны с интересами Бурбонов. Поэтому все его действия на Венском конгрессе были направлены к тому, чтобы приобрести для них то почетное место, которое они должны были занимать как владетели великой державы.

Отлично зная людей и события, Талейран быстро ориентировался в пестрой космополитической толпе государей и дипломатов, собравшихся в Вене. Уже в первый момент своего появления он принял гордый, полный достоинства тон и стал разыгрывать “министра Людовика XIV”, как выражался Александр. Это ему было тем легче, что Франция, не имея возможности требовать каких-либо территориальных вознаграждений, смело могла выступить в роли защитника международного права и сделаться, таким образом, своего рода третейским судьею между борющимися государствами.

Очень характерна как для личности Александра, так и для личности Талейрана, беседа, описываемая самим Талейраном и произошедшая между ним и царем вскоре после приезда первого. “Теперь, – сказал царь, – пора поговорить и о наших делах. Нужно, чтобы мы их здесь покончили”. – “Это будет зависеть от Вашего Величества. Они кончатся легко и скоро, если Ваше Величество выкажет то же благородство и величие характера, какое оно показало в делах Франции”. – “Но нужно, чтобы все получили удовлетворение своих интересов”. – “А также и всех своих прав. Ваше Величество должно желать сохранить только то, что приходится ему по праву”. – “Я действую в согласии с великими державами”. – “Не знаю, считает ли Ваше Величество среди них тоже и Францию?” – “Да, несомненно. Если вы не желаете, чтобы каждый обеспечил свои интересы, то чего же вы можете желать?” – “Я ставлю прежде всего права, а потом интересы”. – “Интересы Европы – это ее права”. – “Это не ваши, государь, слова. Они вам чужды, ваше сердце их порицает”. – “Нет, я повторяю: интересы Европы – это и ее права”. Тогда я, – продолжает Талейран, – повернулся к столику, возле которого сидел, оперся головой на руку, ударил по столу кулаком и произнес: “Европа, Европа, несчастная Европа!” Затем, обращаясь к императору, я спросил: “Разве вы согласитесь быть причиной ее гибели?” – “Скорее буду воевать, но не уступлю того, что занимаю”. Я молча развел руками, приняв выражение очень огорченного человека, готового сказать: “Что же, если война будет, то не по нашей вине”. Царь несколько минут оставался в раздумье, потом начал повторять: “Да, скорее война!” Я продолжал молчать. Тогда он стал размахивать руками – таким я его никогда не видел – и этим живо напомнил мне конец речи о Марке Аврелии. “Уже время спектакля, – сказал император. – Я должен идти, так как обещал это императору Францу, который дожидается меня”. Он ушел. Через несколько минут дверь снова отворилась, он вошел, обнял меня и, прижав к груди, сказал изменившимся голосом: “Прощайте, прощайте, мы еще увидимся”.

При другом случае Талейран заговорил с Александром о польском вопросе, предлагая поддерживать его, если он серьезно желает восстановления независимой Польши. “Быть может, – отвечал царь, – наступит время, когда окажется возможным восстановить Польшу, но теперь об этом нельзя и думать”. Когда при третьем разговоре Александр сказал, что следует наказать саксонского короля, присоединить его территорию к Пруссии за то, что он изменил интересам Европы, Талейран ответил с иронией: “Государь, это только вопрос времени”. Такой же отпор встречала политика Александра и со стороны Англии.

“Мы хотим сделать хорошее и благородное дело, – говорил Александр английскому уполномоченному лорду Стюарту. – Мы восстановим независимость Польши и дадим ей в государи либо одного из моих братьев, либо мужа моей сестры” (Ольденбургской герцогини). – “Я в этом не вижу независимости Польши”, – ответил Стюарт.

При таком настроении дипломатов заседания конгресса легко принимали очень бурный характер. Когда в первый раз Талейрану удалось попасть на одно из предварительных собраний, 6 октября, он заметил, что против принятого регламента возле немецкого министра Гарденберга сидит еще какой-то прусский чиновник, – как оказалось потом, это был Гумбольдт. Талейран сердито спросил: “А этот господин что делает здесь?” – “Гарденберг глух, – объяснил кто-то, – и Гумбольдт приставлен к нему в помощники”.

Талейран, хромой от рождения, топнул своей больной ногой и сказал: “Если недуг дает право на это, так я тоже требую себе помощника”. На этом заседании должен был быть определен окончательный порядок занятий конгресса. Талейран в пику Пруссии потребовал, чтобы внесли в протокол как предварительное замечание, что конгресс будет руководствоваться постановлениями международного права. Это предложение вызвало бурную трагикомическую сцену: “Г-н де Гарденберг, – пишет Талейран, – встал и, опираясь кулаками на стол, начал кричать громко, как все люди, страдающие глухотою: “Нет, милостивый государь... международное право... это бесполезно. К чему говорить, что мы будем руководствоваться международным правом? Это само собою понятно!” Я ему ответил: “Если это понятно на словах, то будет понятнее на письме”. Г-н де Гумбольдт вмешался: “Какое дело до нас международному праву?” Я же ответил: “Оно дает вам возможность быть здесь”.

Талейран добился своего, а Генц, постоянный секретарь конгресса, вставая, сказал: “Господа, это заседание будет записано на страницах истории, но, конечно, не я стану его записывать...”

Вернемся теперь к Меттерниху.

Мы видели, что его первые действия были направлены против Талейрана. Он отлично знал его силу и боялся, что Талейран составит себе партию из мелких властителей Германии и Италии, с которыми у Австрии было немало спорных вопросов. Суждения Талейрана о Меттернихе в эти первые дни его пребывания в Вене тоже были проникнуты враждебным чувством. Он его называет в своих письмах “недорослем”, “человеком изворотливым, меняющим свои убеждения еженедельно”. Но скоро события их сблизили.