Читаем без скачивания Кошка дождя - Алла Лескова

Одна на всем длинном неуютном перроне, в форме, которая ей очень шла и красиво ее, миниатюрную, облегала.

Длинные кудрявые огненно-рыжие, естественного цвета, волосы.

Синие, настоящий синий редкий цвет, огромные глаза.

Ненакрашенные детские губы.

Очень грустная и красивая. Очень рыжая.

Я даже чуть остановилась, таких красивых и грустных рыжих проводниц я никогда не видела.

Что она делает в поездах?

Почему там?

Почему грустна и так красива?

Почему никто не подхватит ее на руки, такую миниатюрную и красивую и грустную, и не увезет навсегда в другую жизнь из этих пропитанных чужими запахами и судьбами вагонов?

Никогда не узнаю.

И это тоже

Наша кошка лежит на телевизоре и смотрит на меня.

А я смотрю на нее. Часто и подолгу смотрю.

А она на меня.

То сужает глаза, то расширяет.

То прикрывает их устало и вздрагивает во сне.

То внимательно смотрит совсем человеческими глазами и не моргает.

Они меняются, как у человека.

Я смотрю на нее и успокаиваюсь. И я думаю, какое счастье, что ты есть у нас.

Живая, веселая, хулиганистая, заботливая и ласковая. И все понимающая. Все. Даже не сомневаюсь.

А до этого почти двадцать лет был у нас Пушок.

Он тяжело умирал.

Сын делал ему уколы, стиснув зубы и сглатывая слезы.

Я видела, что это уже бесполезно, но молчала. Все равно бы делал. Все равно бы надеялся.

Он звонил из института каждые полчаса и спрашивал, как там Пушок, не лучше ли, не стал ли ходить и есть и пить…

А потом Пушок резко вскрикнул, невыносим был тот крик, незабываем… И обмяк. При мне.

Я была одна дома. Я позвонила сыну, и он примчался с другого конца города, клянусь, за пять минут.

А теперь на меня смотрит совсем другая, но такая же родная Муська.

А я смотрю на нее. И это тоже называется счастье.

Наша Маша

У Маши сегодня день рождения.

Она и так в тоскливые суровые будни обворожительная, а сегодня пришла – вообще!

Похудела за год на 20 кг, в платье красоты неземной, с новой негритянской прической и серьгами, повторяющими узор на платье, это же надо было так найти, так подобрать. Совершенна до неприличия.

Я ей так и сказала.

Что нельзя быть такой безукоризненной, нужно оставлять зазор, куда остальные женщины по работе могли бы влезть со всеми своими несовершенствами и килограммами.

Она расхохоталась и стала нарезать пирог с курицей и грибами из «Пирогового дворика» и рулет с яблоками и изюмом, оттуда же.

А потом ее пришел поздравлять наш юрист, бывший военный прокурор, который летом поперхнулся, увидев глубокое декольте другой именинницы, Лили, и тут же сказал, что Березовский вовсе не умер.

От смущения так сказал.

А сегодня просто онемел и не вспомнил ни одного олигарха.

Просто смотрел грустно на пирог и говорил:

– Какая ты, Машенька, все же. Какая ты…

– Да, я такая, – как всегда ответила Маша и начала фотосессию с бордовой герберой, которую утром я ей поставила в вазу.

А потом рассказала про вчерашний тайский массаж с настоящей таитянкой, которая все время, за сто долларов в час, смеялась, хотя щекотно было Маше, а не ей. И смеяться должна была Маша.

Но она сдерживалась, стыдно было перед таитянкой. Зато сегодня на работе посмеялась от души.

Хотя никто не щекотал, а просто было весело.

Вот это да

Считается, что с годами человека все труднее чем-то удивить.

Он как бы мудреет и успокаивается.

Он смотрит на эту жизнь всепонимающе, должен смотреть…

Он как бы давно не имеет претензий к миру и человечеству. Ему как бы все уже с ними ясно. С миром и человечеством.

Остается дожить свой век с полуулыбкой умеренных эмоций. Ровных и не новых уж точно.

Не получается так. У меня не получается. Наоборот.

С каждым годом я все больше начинаю удивляться всему, что происходит.

Глаза все больше расширяю, а руки все больше развожу в стороны.

Я удивляюсь и радуюсь. Или расстраиваюсь. Но каждый раз удивляюсь.

Как поразительно все же закольцовываются жизненные сюжеты.

На втором примерно курсе я зачитывала до дыр роман одного писателя. Перечитывала и спала с ним. И сегодня помню почти каждую страницу.

Прошло много лет, хотя на самом деле мало.

И вот мне пишет женщина с фамилией этого писателя и спрашивает, как купить мою книжку.

Женщина оказалась дочерью писателя.

И это мне не снится. Это так закручивается что-то новое в жизни, и у меня опять расширяются глаза и начинает биться сердце.

И потом мы общаемся, и она вдруг приезжает на один день в мой город из своего, на один день только. Чтобы повидаться, поговорить и подарить мне новые книги своего папы, которому уже много лет, но он работает, пишет и водит машину без очков.

И я открываю его новую книгу и читаю его пожелания. Мне.

И это опять не сон.

А когда она звонит папе, я стою рядом и слышу его голос.

И я говорю:

– Скажи, что я его люблю по-прежнему.

– Тебя Алла Лескова любит по-прежнему, – говорит она в трубку.

И передает его ответ:

– А я ее – с этой минуты.

И мы обе смеемся и понимаем, что это просто слова, которыми люди радуют друг друга. Просто так.

А потом он просит передать мне трубку, чтобы поздравить с книгой, и это снова не сон.

Но я краснею и отказываюсь.

И вся эта история прекрасна еще и тем, что я до сих пор могу стесняться и краснеть. А не только удивляться каждый раз и говорить: вот это да…

Для тебя

И вот мы сидим с подругой в армянском кафе, и она мне дарит суперблендер.

Теперь я буду, просто обязана и должна, делать фаршированную рыбу и всякие котлеты. Потому что немым укором будет стоять этот блендер и сообщать мне, что я плохая хозяйка.

А блендер подруга подарила мне на день рождения, который был полгода назад. Все нам недосуг встретиться было. Но это как раз хорошо. Потому что чувство вины у подруги росло все эти полгода в геометрической прогрессии и повлияло на количество и качество подарков.

Она не только блендер подарила, да еще какой, а много еще всего и еще какого.

А потом мы выпили по бокалу вина, и, понизив голос, подруга распоясалась и призналась мне, что любит иногда под настроение послушать песни и певцов, за которые исключают из приличного общества и не жмут больше не только руки.

А я, еще больше понизив голос, сказала… о ужас… что я по-прежнему, если слышу «Ласковый май» с их белыми розами и беззащитными шипами или песню Амирамова «Молодая», то делаю громче и чувствую, что моя душа полностью растворяется в этих ужасных песнях.

А подруга, еще больше понизив голос и на всякий случай оглядываясь, сообщает, что они как-то с мужем, кандидатом физмат наук, читающим лекции в Оксфорде, два часа лежали и смотрели концерт «Радио Шансон».

Признавшись в этом, подруга заказывает еще бокал вина и тут же от ужаса выпивает.

Я тогда заказываю тоже и, отхлебнув и набравшись духу, признаюсь, что мне ужасно нравится дурацкая песня Кати Лель «…мой мармеладный, я не права». И что-то там потом в припеве про джага-джага.

Очень нравится песня эта и как ее Катя поет – особенно.

Потом мы почти шепотом, обалдев от собственной смелости, признаемся друг другу, что когда моем посуду, то любим слушать Стаса Михайлова, вот эту – «…для тебя, весь мир для тебя» и что-то там… татататам… и опять – «…для тебя!».

Мы обе понимаем, что завтра нам будет стыдно, но пока нам хорошо, мы признались друг другу в самом страшном.

В том, о чем многие боятся даже самому себе признаться. И так и живут как-то, худо-бедно.

И вдруг я вспоминаю, что сама Дуня Смирнова, сама утонченная и беспощадная в своей утонченности Дуня, да, та самая учительница «Школы злословия», завуч практически, тоже не так давно призналась… Как на духу. Не знаю, с вином или без… что ничего с собой поделать не может, но берет ее за душу одна ужасная песня – «Ах, какая женщина, мне б такую».

И я говорю об этом подруге, и она расширяет зрачки и говорит:

– Дуня??????? Смирнова???????????

И на радостях и от облегчения дарит мне еще один подарок.

– Для тебя, для тебя, – говорит радостно. Весь мир для тебя, говорит. А потом просто начинает это петь.

И даже еще лучше, чем Стас Михайлов.

Утренняя собака

Ночью резко потеплело и стало душно.

Я открыла окно, но все равно не могла уснуть, совсем не спала, ворочалась. А утром встала рано на работу.

Вышла в тихий воскресный двор и ослепла от белого цвета.

Всю ночь, значит, шел снег.

Понятно, почему не спалось.

Уже давно я не могу уснуть, когда ночью идет снег.

Наверное, кто-то – кто? – как бы толкает меня специально, чтобы я не проспала эти мгновения.

Кто так нарисует? Никто. Быть может, лучше, но не так.

Долгие часы шел снег, всю ночь.