Читаем без скачивания Кошка дождя - Алла Лескова

Долгие часы шел снег, всю ночь.

А утром снег очень белый, высокий и рыхлый, и осторожно ставишь ногу, потому что под такой красотой почти всегда опасность – лед или ямы. Как под любой красотой.

Но сегодня я шла по следу и не боялась.

След проложила утренняя собака, она пробежала как раз по той тропинке, которая ведет к моей остановке. И я шла точно по ее маленьким круглым следам, как по следам ангела-хранителя, если бы он мог летать по глубокому снегу.

Кто знает, кто знает…

Пока, Толя

Она вошла в спящий холодный автобус, дыша духами и туманами. И села у окна. И взяла мобильник и позвонила Саше.

– Саша, я тебе говорила сегодня, что люблю тебя? Нет? Вот. Люблю.

И отключилась.

Потом позвонила Игорю.

– Игорь, я говорила уже сегодня, что люблю тебя? Нет? Ну, вот говорю. Пока.

Потом набрала Лешу.

– Леша, я говорила, что я ведь тебя люблю. Сегодня еще не говорила, вот, говорю. Ну, пока…

Народ в автобусе начал открывать один глаз за другим.

Когда она позвонила Юре, все уже проснулись и пытались определить – это наяву или во сне.

– Толя, я тебе говорила сегодня, что я тебя люблю? Так вот, я тебя люблю. Пока, Толя.

Народ стал поворачивать затекшие шеи в сторону духов и туманов.

Это было наяву.

Она продолжала звонить, и голос у нее был, как у женщин, которые ничего никогда не умеют сами и не собираются уметь.

Ни гвоздь забить, ни коня на скаку, ни сумку с продуктами поднять и в горящую избу внести, ни сготовить. Ничего.

Не умеет, не будет уметь и не собирается.

Для этого есть мужчины.

Игорь, Леша, Толя, Юра… Любимые как один.

Такая женщина с духами и туманами. В холодном неуютном зимнем автобусе. Сегодня.

Медсестра запаса. Еврейка

Ой, а у меня тоже есть военный билет, военной кафедрой университета выданный.

Я там молодая и красивая и медсестра запаса. И еще там национальность написана.

Забавно так читать – медсестра запаса, еврейка.

Это мелкое уточнение в свое время сыграло решающую роль в приеме наших семейных документов в консульстве Германии. Правда, мы потом передумали ехать туда на ПМЖ, но не об этом.

Помнится, я тогда принесла двадцать пять кг доказательств того, что я еврейка, но консульские дамы требовали еще и еще.

Они выпили всю мою кровь и кровь моего русского, по несчастью, мужа, с которым мы к тому времени прожили много лет и имели детей.

Они требовали доказать, что муж не прибился ко мне когда-то с целью стать сумрачным германским гением, а любит меня бескорыстно. И не является вшивым любовником, да еще русским, а является мужем.

Я им пыталась объяснить, что муж не может не быть любовником, но окончательно их запутала и нарушила их четкое консульское мышление своим поганым языком и шутками.

Они разозлились окончательно и снова потребовали новых доказательств моего безоговорочного и так еврейства.

И тут я вытащила дубликатом бесценного груза свой военный билет, где я молодая и красивая и медсестра запаса, еврейка. И они сдались. Капитулировали.

Все-таки военные билеты на них магически действуют.

Вы этого достойны

Знакомая, сорока с лишним лет, полная жизни, веселая и грустная одновременно, устроилась на новую работу.

Там она должна обзванивать всякие фирмы и приглашать на разные семинары.

Приходит в огромный ангар-офис, а там молодые манагеры в мониторы дружно смотрят, глаза у всех белые, лица одинаковые, живы или нет – не очень понятно. Но одна рука точно жива, которая мышкой водит.

На ее приветствие никто не отреагировал.

Между собой не общаются, с ней, новенькой, тоже.

Ну ладно, что делать.

Новое поколение, пепси обпилось, оно этого достойно.

Стала знакомая себя сама развлекать, с монотонией бороться.

Звонит по фирмам и при этом всякие рожицы корчит в телефон, артистичная очень.

Голос модулирует, мимику.

Надоедает же по сто звонков в день делать.

Молодые манагеры повернулись дружно к ней, посмотрели белыми глазами и опять в монитор.

Не выдержала знакомая, спрашивает у рядом сидящего:

– А чего это никто у вас не смеется и даже не улыбается?

А тот говорит:

– Вы ошибаетесь. Все улыбаются, я сам сегодня сто смайликов друзьям отправил.

Он светится

Моя маленькая дочка подобрала на пыльной дороге от автобуса до колонии яркого разноцветного перламутрового жука и отдала его на свидании Сашке.

Сашка забрал его, положил на ладонь, долго рассматривал и сказал:

– Красивый какой… Я его возьму с собой. Там у нас красивого мало.

Сашка очень любил мою дочку и, когда мы приезжали к нему, отдавал ей все, что я ему привозила вкусного. Говорил, что ей витамины нужны, она маленькая еще. Ни в какую не брал.

И все равно я каждый раз привозила ему вкусного и полезного в надежде, что все же возьмет, а он не брал.

Только смотрел на нас во все глаза, наглядеться не мог, успеть бы, времени на свидание час…

И снова отдавал дочке – и персики, и конфеты, не помню, что еще…

Ему было 16, и он мечтал, чтобы его перевели во взрослую колонию, там будет легче, говорил он.

Когда-то я забрала его из зала суда, детдомовского пацана, и привела к себе домой, идти ему было некуда.

Ему тогда дали условный срок.

Я что-то говорила на суде, меня от газеты послали, пацан хороший, сказали, надо спасать…

Помогла и приручила и отвечала потом еще долго как за прирученного. Не по закону отвечала, конечно.

Все равно сядет, говорили мне все, знающие.

И он снова сел, через два года после того как.

Мне позвонил ночью прокурор района и сказал:

– Вашего взяли… мы же вам говорили… мы этот контингент знаем.

И потом мы стали с дочкой ездить к нему.

Больше у него никого не было, если не считать мамы, которая была жива, но пила и лишилась Сашки давно и по закону.

Она была несчастная, эта Галя.

Я ее нашла.

Она долго плакала и не сразу согласилась встретиться с сыном-преступником в колонии через столько лет. Но согласилась.

Всю дорогу нервничала.

А когда приехали, я осталась на улице, чтобы мать побыла вместе с сыном наедине, без меня.

Через час она вышла и сказала:

– Идите, он меня увидел и сразу спросил, где вы, почему не приехали… И все смотрел, когда вы появитесь. Мимо меня смотрел…

Я чуть не умерла в тот момент, так исчезнуть захотелось и так жаль ее было, и его, Сашку, и как будто я им мешаю и все испортила со своим никому не нужным добром… Которым все равно выстлалась дорога в колонию. И из-за которого пацан спрашивает, где чужая я, а рядом сидит родная мать.

Галя тогда молча села на рейсовый пыльный автобус и уехала.

Не попрощалась.

Что ж ты так, Саша… Так обидел ее… Зачем про меня тут же спросил?

Сашка молчал.

Он вообще больше молчал, глаза только были выразительные, очень.

Он молчал, а потом невпопад сказал:

– А тот жук красивый еще жив, я его прячу, а по ночам рассматриваю. Он светится.

Рыба к пиву

Отправляла на почте книги.

Их было много, поэтому мужичок, который стоял за мной, все время вздыхал и говорил:

– Ну что ты будешь делать, зачем столько книг людям…

И матерился одним и тем же словом.

Я спросила:

– Куда вы спешите, не спешите. Сегодня суббота… Снег идет…

– Как не спешить, сын рыбу ждет… – сказал мужик.

Я повернулась и увидела в его руках скомканный черный пластиковый пакет, там и была рыба…

– Сын рыбу ждет? – переспросила я. – А что за рыба и зачем она ему?

– Сын рыбу ждет, к пиву, только освободился… – с вызовом как-то ответил мужик.

И я его пропустила.

Сын, который освободился и ждет рыбу к пиву от отца из другого конца страны, это сюжет гораздо сильнее всех моих сюжетов вместе взятых.

Женя

У девочки Жени из моего умственно отсталого девятого класса всегда был открыт рот.

Ее никогда не покидало хорошее настроение, это только у умственно полноценных оно всегда плохое.

Они, мрачно усмехаясь, называют это «горе от ума».

Женя радовалась всему.

Особенно новым платьям, которые ей покупала мама.

Платья были все аляповатые и с бисером, но Женя так была счастлива и так всем спешила показать новое платье, что хотелось нашить еще сто тысяч блестящих бусинок, только бы она не переставала радоваться.

Ей уже исполнилось 18, а она все сидела в школе, без учебников и тетрадей, потому что мама работала с утра до вечера, чтобы покупать Жене красивые платья и туфельки, но даже в них Женю с ее открытым ртом и вечной радостью от жизни не брали ни на какую работу…

У Жени было полное доверие к миру, поэтому орлы из моего же класса, которые совсем не были дураками, а попали в школу за хулиганство, прижимали ее по углам для своих неумолимых целей, а Женя не роптала и получала удовольствие.