Читаем без скачивания Кошка дождя - Алла Лескова

А сын говорит:

– Розочки? В жизни на розочки не лягу… Я что, баба, что ли?

– А что ты хочешь? – спрашиваю. – Чтобы там ноутбуки нарисованы были? Или футбольные мячи? Или гантели?

– Ну не розочки же..

А я ему:

– Ну возьми изобрети постельное белье для мужчин! Вон Цукерберг в твои годы уже фейсбук придумал…

– Мама, не морочь голову со своими розочками и гантелями, тут «Реал» с «Атлетиком» играют…

И пошел на мой диван, уже розочками покрытый, Лигу чемпионов смотреть. Дико заорал раза два, спустившись на пол и обхватив голову руками, потом опять заполз задом на диван и опять заорал еще раза два. Итого, четыре гола, наверное, было. Или не было.

Так и уснул, счастливый, на моих розочках. Как миленький.

Так и не поцеловал

Ох, зачем я вспомнила вдруг Хампердинка?

Сто лет не вспоминала и вдруг вспомнила и нашла и стала слушать. Столько сразу всплыло…

Таллинский период.

Белые ночи и озеро Харку недалеко от дома.

Там лодки ночью спят и небо алое с серым, не темнеет. И я всю ночь на лодке с красивым юношей, нам по семнадцать, второй курс.

Аполлон просто, а за ночь ни разу не поцеловал, хотя Аполлон, правда. Свитер и куртку свою на меня накинул, чтобы не замерзла, но не поцеловал. Правда, дрожал немного, от ночной прохлады с озера, думала я тогда.

И на третью ночь в лодке не поцеловал, и на десятую.

Вы такое видели? Я – да.

Думала, что сама виновата, крокодил я, наверное… А он говорил, что нет, не крокодил, а наоборот, а я не верила. Вот если бы поцеловал…

Потом на дачу пригласил, сказал, что родителей не будет.

Землянику мне собирал и приносил в ладонях, в тазик воду теплую налил и ноги мыл мои грязные от дождя и дачных грядок, чтобы не простудилась. Но опять не целовал.

Вообще не трогал, ужас.

А ведь Аполлон, правда, красивый и умница, но не целовал.

Потом что-то… не помню, а помню, как уже женатым и при ребенке вдруг пришел ко мне на работу.

Сказал, что мама умерла.

Я сказала:

– Боже… Ты как?

– Нормально, – ответил он.

Он спортивный был, сильный, красивый, не плакал, просто пришел ко мне.

Через много лет мне написали, что видели его, такой же красивый, поседел, развелся, женился второй раз на какой-то экзотической женщине и ребенок там тоже есть. А меня ни разу не поцеловал.

Я написала – встретите, передайте ему, что никогда не прощу. Что так и не поцеловал. Ответили мне – все передали. Дословно.

Он рассмеялся и сказал: зато я никому больше ноги не мыл. В тазике, теплой водой.

Чтобы не простудилась.

Я вас тогда люблю

Подо мной сломалось рабочее кресло.

Одно колесико обломилось с хрустом, а второе отлетело и покатилось по полу. Это я так решила потянуться и откинуться на спинку, и вот результат.

Перед этим сотрудница почти насильно угостила меня рулетом с маком и сказала:

– От одного куска не потолстеешь.

Но, видимо, я сразу потолстела, потому что – вот…

Я расстроилась и решила срочно худеть, потом позвонила завхозу Вите и сказала:

– Не убивайте меня, я сломала два колеса, а одно с корнем… Выручайте, мне еще десять часов работать… И вообще, ужас.

Виктор сказал:

– Да вы не переживайте, это такие колеса хуевые, совсем хлипкие, щас приду сделаю.

Я почти закричала:

– Так это не я толстая?! А колеса хлипкие?!

– Конечно, не вы. Это колеса. В смысле хлипкие. А вы нет.

– Я вас люблю тогда, Виктор, – сказала я и отломила еще один кусок макового рулета.

Плакал и плакал

Я живу в пятиэтажке.

Мне здесь очень нравится.

Наши несколько пятиэтажек стоят параллельно друг другу, и я вижу свет в окнах напротив вечером и редкие желтые окна ночью.

Одни и те же окна ночью светятся, почему-то всегда это вызывает тревогу… Здесь совсем другая жизнь, чем в панельных высоких и длинных многоэтажках.

Все знакомы, все подвальные кошки кормлены и поглажены, летом под окнами разбиты клумбы, для себя и для людей.

Много зелени и даже дикие вишни с маленькими красными вишенками. В Петербурге.

Очень напоминает детство все вместе.

Часто кто-то громко, для всех, включает музыку, и этот кто-то, невидимый, с хорошим вкусом.

Сегодня полдня парил над дворами дудук.

Дудук! Полдня!

Плакал и плакал.

Рвал душу.

Да ну вас всех

Неделю я носила в себе страшную тайну, государственную.

Это было очень тяжелое испытание, это совсем не то, что никому на работе не проговориться, что Ирка влюбилась в гражданина Бангладеш. Хотя и это тяжело, про Ирку и Бангладеш молчать.

А тут такое!

Тайну мне выдала женщина в очереди к зубному.

Она из тех женщин, которые тайны не выдают только в зубном кресле, потому что рот открыт и там посторонние предметы.

Женщина оказалась супругой (именно супругой, настаиваю) какого-то крупного человека из военной промышленности.

Я сразу поняла, что муж у нее крупный, по ее расслабленности, беззаботности лица и постоянным позевываниям.

В общем, проговорилась супруга, что муж только на пенсию вышел, а его тут же возвернули назад, поскольку пошли большие заказы из Пакистана на наши ракеты, номера не помню ракет.

– Так что теперь квартиры новые детям купим, а свой таунхаус внуку отдадим, – сказала супруга.

Я подумала, что муж ее ночью проговорился, наверное, во сне, и что она теперь по всем зубным коридорам несет эту военно-промышленную тайну моей страны.

Неделю я ходила с проглоченной тайной и боялась заснуть на работе, чтобы не проговориться.

Тайна подпирала меня изнутри и мешала дышать и думать о чем-то другом, более низменном, чем ракеты.

А вчера я включила телевизор, а там один гость в студии вдруг так спокойно берет и МОЮ тайну всем выбалтывает.

То есть вот прям так и говорит про заказы, Пакистан и ракеты.

Я так и села.

Потом расслабилась и подумала – да ну вас всех.

Не ешь

Каких только диет мне не предлагают.

Справа, слева, сверху, снизу…

Всплывают окна с разными диетами. И все потому, что всего один раз за долгую жизнь я зашла на сайт одежды для пышек.

Теперь я обречена, помечена, занесена и вовлечена.

Диеты есть разные. Одна лучше другой.

Просто не ешь.

Ешь, но не просто.

Не ешь.

Ешь что хочешь, все равно похудеешь.

Не ешь после шести. Считай калории.

Калории считать не надо, надо просто есть, но только жиры. Только. А углеводы и белки не надо.

Диета Пугачевой и Милявской.

И даже диета Валерии.

Валерии! Диета!

И все во имя чего?

Во имя того, чтобы сбросить свои сто кг и с ужасом обнаружить, что ничего – ничего! – в твоей жизни не изменилось. Ничего. Ничегошеньки просто.

Счастья не меньше.

Горя не больше.

Любят не меньше.

Завидуют больше, потому что еще и худая.

Во имя чего тогда?

Чтобы сесть легко и воздушно в кресло, подпереть опавшую в пять раз щеку, закинуть похудевшие ноги одна на другую, как в «Основном инстинкте», и заплакать.

Горькими и светлыми, как и раньше, слезами.

Очищенными, правда, от шлаков.

Ничего не понимаю

Я слышу польскую речь – и каждый раз реагирую. Всем существом.

Потому что мои предки польские евреи.

Я слышу украинскую речь – и слышу музыку.

Могу долго слушать.

Потому что мама из Николаева, а папа из Запорожья.

Они учились в украинской школе и в их речи до сих пор украинизмы.

Я слышу узбекскую или таджикскую речь – и становлюсь ребенком, потому что там я родилась и выросла.

Я слышу иврит – и со мной происходит что-то невероятное. Потому что много веков назад у моих праотцов все было по-настоящему и навсегда.

А русский просто мой родной язык и самое большое удовольствие.

И я себя спрашиваю – о какой независимости друг от друга мы все говорим?

Мы связаны веками, историей, слезами, радостью и кровью крепче любых деклараций о любых зависимостях, независимостях и созависимостях.

А в остальном я ничего не понимаю.

Снаряды и сердца

В нашем городе дождь.

Я люблю дождь.

Больше, чем солнце.

Но дождь можно любить, когда солнечно в душе.

А когда нет – затяжной дождь вытягивает остатки души и не оставляет надежды.

Но у нас всего лишь идет дождь, подумаешь…

А тоже у нас, только все называют это место, где война, по-другому, просто ад.

Так что пусть идет дождь и днем и ночью.

Пусть вытягивает душу.

Остатки ее пусть рвутся.

Только пусть не рвутся больше снаряды и людские сердца.

Скорбные лица счастливых

Есть люди, которые рождаются со скорбным лицом и одновременно с как бы брезгливым…

Они скорбно и брезгливо проходят по родовым путям, скорбно и горестно сидят на горшке в яслях, скорбно отдаются и наслаждаются… И вообще – с отвращением читают жизнь свою. И с завистью – чужую…