Читаем без скачивания Шевалье де Мезон-Руж - Александр Дюма

Жена Луве[13] жила рядом с Якобинским клубом на улице Сент-Оноре. Услышав крики, она спустилась вниз, вошла в клуб, и услышав предложение покончить с жирондистами, поспешно возвратилась домой, чтобы предупредить мужа. Вооружившись, Луве бросился от одного дома к другому, чтобы оповестить друзей, но никого не нашел. От одного из слуг он узнал, что все они у Петиона[14]. Тотчас направился туда и застал их спокойно обсуждающими декрет, который предполагалось представить на следующий день, в надежде, что, используя случайное большинство, удастся его принять. Луве рассказал, что замышляют против них якобинцы и кордельеры, и призвал принять действенные меры.

Тогда поднялся всегда спокойный и невозмутимый Петион, подошел к окну, открыл его, посмотрел на небо, протянул руки за окно и, взглянув на намокшую ладонь, сказал:

— Идет дождь. Сегодня ночью ничего не будет.

Через это полуоткрытое окно донеслись последние отзвуки часов, пробивших десять.

Вот что происходило вечером 10 марта и было причиной того, что дома, предназначенные для живых, в сыром мраке и зловещей

тишине, стали темными и немыми, как склепы, населенные мертвецами.

И лишь патрули национальной гвардии с разведчиками, идущими впереди со штыками наперевес, тесные ряды кое-как вооруженных волонтеров, жандармов, осматривающих каждую подворотню и заглядывающих в каждую приоткрытую дверь, можно было встретить на улицах, насколько все инстинктивно понимали, что замышляется что-то неведомое и ужасное.

Холодный мелкий дождь, тот самый, что так успокоил Петиона, усиливал скверное настроение и беспокойство патрулей. Каждая их встреча выглядела приготовлением к бою: с недоверием осмотрев друг друга, патрули неспеша и нелюбезно обменивались паролем. Потом, разойдясь в разные стороны, оглядывались, будто боясь внезапного нападения со спины.

В этот вечер, когда Париж стал жертвой паники, которая столь часто возобновлялась, что к этому в какой-то степени можно было привыкнуть, когда тайно ставился вопрос об убийстве умеренных революционеров, которые проголосовав за смерть короля, сегодня не соглашались на казнь королевы, заключенной в башне Тампль со своими детьми и золовкой, в этот самый вечер неизвестная женщина, закутанная в длинную сиреневую накидку, капюшон которой совершенно скрывал голову, кралась вдоль домов по улице Сент-Оноре, прячась в нишах дверей, за выступами стен, всякий раз, при появлении патруля, замирая, как статуя, сдерживая дыхание, пока патруль не пройдет, и тогда возобновляя свой быстрый и беспокойный бег до тех пор, пока новая опасность не принуждала ее к неподвижности.

Благодаря этим мерам предосторожности, она уже благополучно проскочила часть улицы Сент-Оноре, когда на пересечении с улицей Гренель наткнулась не на патруль, а на небольшую группу удальцов-волонтеров, пообедавших на Хлебном рынке, патриотизм которых был вдохновлен многочисленными тостами, поднятыми за будущие победы.

Бедная женщина вскрикнула и бросилась бежать в сторону улицы Кок.

— Эй! Гражданка, — закричал командир волонтеров. Поскольку потребность командовать так естественна для человека, то эти достойные патриоты уже именовали себя командирами. — Ты куда направляешься?

Беглянка не ответила, продолжая свой путь.

— Целься, — скомандовал командир. — Это переодетый мужчина, аристократ, спасающий свою шкуру.

Звук двух или трех ружей, беспорядочно вскинутых в немного дрожащих, не слишком уверенных руках, подсказал бедной женщине, что этот роковой момент может стать для нее последним.

— Нет, нет! — закричала она, резко остановившись и повернувшись. — Нет, гражданин, ты ошибаешься, я не мужчина.

— А ну, подойди, — приказал командир, — и отвечай прямо, куда ты идешь, очаровательная ночная красавица?

— Но, гражданин, я никуда не иду… Я возвращаюсь.

— Ах, так ты возвращаешься?

— Да.

— Для честной женщины в такое время возвращаться поздновато, гражданка.

— Я иду от больной родственницы.

— Бедная кошечка, — сказал командир, сделав жест, заставивший испуганную женщину быстро отступить назад, — а где же наш пропуск?

— Мой пропуск? Какой, гражданин? Что ты имеешь в виду, чего ты от меня требуешь?

— Ты разве не читала декрет Коммуны?

— Нет.

И не слышала о его провозглашении?

— Да нет же. О чем говорится в этом декрете, Боже мой?

— Ну, для начала напомню тебе, что «Боже мой» больше не говорят.

— Простите, я ошиблась. Это старая привычка.

— Плохая привычка, привычка аристократки.

— Я постараюсь исправиться, гражданин. О чем ты говорил?

— Говорил, что декрет Коммуны запрещает после 10 часов вечера выходить без пропуска. Есть он у тебя?

— Увы! Нет.

— Ты его забыла у своей родственницы?

— Я не знала, что нужно выходить с пропуском.

— Ну что ж, пройдем на ближайший пост. Там ты и расскажешь все это капитану, и если он будет удовлетворен твоими объяснениями, то прикажет отвести тебя домой в сопровождении двух патрульных или же оставит у себя до тех пор, пока не получит о тебе дополнительные сведения. В колонну по одному, ускоренным шагом, вперед марш!

По крику ужаса несчастной пленницы командир волонтеров понял, что именно этого она безумно боялась.

— О! — сказал он, — я уверен, что задержали какую-то важную птицу. Итак, скорее в путь!

Командир схватил пленницу за руку и потащил за собой на караульный пост во Дворец Равенства.

Они были уже почти у цели, когда какой-то молодой человек высокого роста, закутанный в плащ, повернул за угол улицы Круа-де-Рети-Шан как раз в тот момент, когда арестованная пыталась мольбами добиться свободы. Не слушая, командир волонтеров грубо потащил ее за собой. Женщина закричала от боли и ужаса.

Молодой человек увидел эту борьбу, услышал крик и, перескочив с одной стороны улицы на другую, оказался лицом к лицу с этой небольшой группкой.

— В чем дело, и что вы делаете с этой молодой женщиной? — спросил он у того, кто показался ему старшим.

— Вместо того, чтобы задавать мне вопросы, займитесь лучше своими делами.

— Кто эта женщина, граждане, и чего вы от нее хотите? — повторил молодой человек более настойчиво.

— А кто вы такой, чтобы нас допрашивать?

Молодой человек распахнул плащ, и все увидели, как блеснул эполет на его мундире.

— Я — офицер, — сказал он, — и вы можете в этом убедиться.

— Офицер… А каких войск?

— Муниципальной гвардии.

— Ну и что? Разве это что-нибудь для нас значит? — ответил кто-то из волонтеров. — Разве мы знаем офицеров муниципальной гвардии?