Читаем без скачивания Я – Шарлотта Симмонс - Том Вулф

Пролог

Человек из Дьюпонта

Всякий раз, когда дверь в мужской туалет открывалась, в помещение врывались сумасшедший рев и грохот: это группа «Сворм» давала концерт в большом театральном зале этажом выше. Каждая нота так называемой музыки словно пуля рикошетила от всех зеркал и выложенных керамической плиткой стен и пола. От этого казалось, что здесь, в замкнутом пространстве, она звучит вдвое громче. Впрочем, стоило пневматическому доводчику поплотнее прикрыть дверь, как звуки «Сворма» исчезали и в туалете вновь раздавались голоса студентов – опьяненных молодостью и пивом и стремящихся выразить свой восторг и веселье как можно громче, пусть даже дурацкими воплями прямо в стену, стоя перед писсуаром.

Двое парней нашли себе развлечение: они то и дело прикрывали ладонью фотоэлемент писсуара, отчего вода в фаянсовой чаше сливалась практически непрерывно. При этом ребята оживленно разговаривали.

– Да с чего ты взял, что она потаскуха? – обратился один к другому с вопросом. – Она сама мне на днях сказала, что ей операцию сделали – восстановление девственности. Это вроде называется рефлорация.

Это слово показалось приятелям до ужаса смешным, и оба согнулись пополам от хохота.

– Так и сказала? Рефлорация?

– Ну да! Рефлорация или антидефлорация, как-то так! В общем, как ни крути, а она теперь снова невинная девочка.

– Она, небось, думает, что это действует как те противозачаточные таблетки, которые на следующее утро надо принимать! – Приятели снова захохотали. К этому времени большая часть участников студенческой вечеринки была уже пьяна до такой степени, когда любая сказанная фраза кажется невероятно остроумной, и нужно только прокричать ее как можно громче, чтобы осчастливить всех окружающих очередным шедевром своего убийственного чувства юмора.

В писсуарах клокотали бурные водопады, приятели продолжали развлекать друг друга остротами, за дверцей одной из многочисленных кабинок кого-то уже выворачивало наизнанку. Потом входная дверь снова широко открылась, и помещение наполнилось оглушительным ревом «Сворма».

Ничто – никакой шум, никакие крики – не могло в эту минуту отвлечь одиноко стоявшего перед вереницей раковин студента, чье внимание было поглощено созерцанием своего собственного бледного лица, отражающегося в зеркале. В голове у парня сильно шумело. Отражение ему понравилось. Он оскалил зубы, чтобы получше их рассмотреть. Какие же они, оказывается, классные. Такие ровные! Такие белоснежные! Они просто блистали совершенством. А чего стоит эта крепкая, мужественная челюсть… а этот шикарный квадратный подбородок… а густые светло-каштановые волосы… а сверкающие, орехового цвета глаза… прямо отпад! И вся эта красотища – его! Вот она, в зеркале – и принадлежит не кому-нибудь, а ему! В какой-то момент парень почувствовал себя так, будто подсматривает через плечо за кем-то другим. Так вот, первый он был просто загипнотизирован своим собственным великолепием. На полном серьезе. Второй же, который внимательно следил за первым, подошел к созерцанию отражения более объективно и даже намеревался критически проанализировать представший перед ним образ. Однако он пришел к тем же выводам, что и первый молодой человек, позволивший так очаровать себя собственному отражению. В общем, смело можно было признать, что выглядит он шикарно. Потом оба придирчиво осмотрели в зеркале свои руки и предплечья, а также крепкие бицепсы, едва не разрывавшие короткие рукава летней рубашки-поло. Повернувшись боком, отражение выпрямило руку и напрягло трицепс. «Круто!» – пришли к выводу оба наблюдателя. Никогда в жизни эта двуединая личность еще не чувствовала себя такой счастливой.

Мало того, студент, стоявший перед зеркалом умывальника, вдруг понял, что вплотную подошел к какому-то очень важному открытию. К какому именно – он еще не знал, но был уверен, что оно как-то связано с одним человеком – тем самым, который, раздвоившись, смотрел на мир двумя парами глаз. О том, чтобы сформулировать это открытие сейчас, не могло быть и речи. Оставалось только надеяться, что память не подведет, и завтра, проснувшись, он сумеет записать свою новую формулу, переворачивающую мир. Или все же попытаться сегодня? Нет, невозможно. Вот если бы в голове шумело хоть чуть меньше, тогда можно было бы попробовать.

– Эй, Хойт! Ты чего, уснул?

Красавец отвел взгляд от зеркала и взглянул на Вэнса – блондина с вечно взъерошенными волосами. Они были однокурсниками и состояли в одной студенческой ассоциации; Вэнс даже числился там президентом. Хойт вдруг понял, что ему позарез нужно рассказать о своем открытии. Он открыл рот, но подходящих слов не нашлось. Впрочем, его голосовой аппарат вообще отказывался произносить какие-либо слова. Ему осталось только развести руками, улыбнуться и на всякий случай пожать плечами.

– Классно выглядишь, Хойт! – сказал Вэнс, направляясь к писсуарам. – Хорош, ничего не скажешь!

Хойт знал, что это имеет только один смысл: Вэнс удивляется, что он уже так сильно напился. Но в том возвышенном состоянии, в котором он находился, даже это звучало как похвала.

– Слушай, Хойт, – заявил Вэнс, стоя перед писсуаром, – я видел тебя там, наверху, на лестнице с этой стервозной девчонкой. Скажи-ка честно, ты в самом деле думаешь, что получится ее уломать?

– Нует… с ей лом выш, – выдавил из себя Хойт, пытавшийся сказать: «Ну нет, с ней облом вышел». Даже в том состоянии, в котором он находился, ему было ясно, что сформулировать свою мысль не удалось.

– Звучишь ты тоже классно! – заключил Вэнс. Он отвел было взгляд к писсуару, но потом снова взглянул на Хойта и проговорил уже совершенно серьезно: – Знаешь, что я тебе скажу? По-моему, на сегодня с тебя уже хватит. Шел бы ты домой, баиньки. Сейчас еще есть шанс дотопать самостоятельно, пока у тебя в башке совсем фары не погасли.

Хойт попытался оспорить это предложение, но не нашел нужных аргументов. Вскоре они вместе вышли из здания театра и направились к общежитию.

Стоял май, и даже ночью было тепло. Приятный мягкий бриз разогнал облака, и полная луна достаточно сносно освещала территорию университетского городка. На фоне неба вырисовывалась характерно изогнутая крыша театра, официально именовавшегося в университете Оперным театром Фиппса и являвшегося одним из знаменитых творений прославленного архитектора Эзро Сааринена. В пятидесятые годы оно считалось очень модерновым. От обрамленного множеством лампочек входа в театр тянулась через площадь дорожка света. Она доходила до выстроившихся ровной шеренгой платанов, обозначавших границу другой достопримечательности университетского кампуса – ландшафтного парка. Основавший университет сто пятнадцать лет назад Чарльз Дьюпонт – миллиардер, сколотивший состояние на производстве искусственных красителей (не родственник делавэрских дю Понтов), потребовал предусмотреть в проекте целый лесопарк, где, по его разумению, студенты и ученые могли бы прогуливаться, предаваясь созерцанию природы или размышлениям о предмете своих научных исследований. Для планировки парка был приглашен самый известный в то время ландшафтный дизайнер Чарльз Жиллетт. Он сумел добиться, чтобы весь университетский городок через некоторое время просто утопал в зелени. Разумеется, в центре кампуса оставалась пустой Большая площадь, обрамленная правильным каре старых общежитий, отдельной изгородью был обнесен ботанический сад, а все остальное место занимали лужайки, клумбы и оранжереи. Даже парковочные площадки для автомобилей делились на сектора не заборчиками, а рядами деревьев и кустов. И все же главным шедевром создателя парка следовало признать саму Рощу, благодаря которой любой человек, оказавшись в университете, забывал, что тот окружен по периметру трущобными, заселенными по большей частью чернокожими кварталами крупного города, а именно – Честера, штат Пенсильвания. Чарльз Жиллетт продумал, где посадить каждое дерево и каждый куст, где высадить вьющийся плющ, а где разбить клумбу. Все зеленые насаждения поддерживались в наилучшем состоянии вот уже на протяжении века. Единственное, что в парке не совпадало с первоначальным планом его творца, – это протоптанные студентами тропинки. Жиллетт прочертил на своем плане извилистые, порой даже спиральные линии, по которым, согласно его замыслу, и должны были неторопливо прогуливаться будущие поколения студентов и преподавателей. Но увы, праздные прогулки как-то не прижились, и студенты часто пересекали этот шедевр американского ландшафтного дизайна так, как им было удобнее: обычно по прямой – кратчайшему пути между двумя зданиями. Вот и сейчас Хойт с Вэнсом направились к общежитию напрямик через залитую лунным светом Рощу.

Свежий воздух, ночная тишина и покой огромных деревьев возымели некоторое положительное действие на Хойта. В голове у него слегка прояснилось. Он вдруг почувствовал, что находится в той идеальной точке графика опьянения, которая расположена на максимуме функции хорошего настроения и при этом не приближается к опасно низким значениям координаты здравого мышления… Говоря нормальным языком, в этом состоянии можно чувствовать себя веселым и счастливым без риска неожиданно вырубиться или наблевать где-нибудь в углу. В общем, как казалось в тот момент Хойту, ему удалось вовремя остановиться и спасти веселый вечер от перехода в тупую свинскую пьянку. Он даже все больше склонялся к мысли, что способность здраво, можно сказать, трезво рассуждать возвращается к нему прямо на глазах. Вместе с ней, понятно, должна была вернуться и способность связно излагать мысли и аргументировано убеждать собеседника в своей правоте. Оставалось подождать совсем чуть-чуть – пока не стихнет дурацкий шум в голове.