Читаем без скачивания По колено в крови. Откровения эсэсовца - Гюнтер Фляйшман

— Пусть в Стумун войдут наши пехотинцы, — обратился герр генерал ко мне. — А ты поедешь за ними вместе с мотопехотинцами на полугусеничном тягаче и танкистами на «тиграх III».

И тут же распорядился отпустить гражданских лиц.

— Герр генерал, а может, есть смысл придержать их как заложников? — обратился к Роммелю оберштурмбаннфюрер Шпайт. — А вдруг они лгут?

Роммель, услышав вопрос Шпайта, рассвирепел. И не терпящим возражений тоном повторил мне:

— Отпустить их!

Потом, повернувшись к Шпайту:

— Уважающий себя офицер никогда не позволит брать в заложники гражданских лиц.

Последовала пауза, после которой Роммель продолжил:

— Полагаю, что вам, принимая во внимание вашу репутацию, это хорошо известно. Можете идти, Шпайт.

Потом приказал нам с Крендлом сесть на мотоцикл, следовать за полугусеничными вездеходами в город и постоянно держать его в курсе обстановки. Связь по «Петриксу».

Въезд в Стумун практически ничем не отличался от въезда в Филипвиль. Почти все окна домов были забиты досками. Неудивительно — обычная мера предосторожности, иначе взрывной волной выбьет стекла. В Сен-Юбере мне довелось видеть изуродованных осколками стекла представителей местного населения. Пехотинцы СС и вермахта входили в город раздельно. Крендл двигался вслед за пехотинцами и мотопехотинцами по главной улице города. Колонны время от времени останавливались, приходилось сверяться с обстановкой.

В Стумуне все вроде было спокойно, но тут в «Петриксе» раздался крик:

— Назад! Всем назад! В городе засада!

У меня не было времени на выяснения, но все стало понятно уже несколько секунд спустя. Не имея достаточно горючего на совершение маневров, французы, проломив танками задние стены домов, расположили свои «гочкиссы» внутри их, направив орудия на главную улицу. Через забитые досками окна их практически не было видно. Наблюдатели, следя за нашим продвижением через щели между досок, корректировали огонь. «Гочкиссы», открыв по нас стрельбу из орудий и пулеметов, нанесли нам страшные потери. Один из снарядов «гочкисса» угодил прямо в отсек с боекомплектом полугусеничного вездехода. Последовал взрыв такой силы, что заднюю часть вездехода швырнуло вверх метров на 40, потом раскаленные обломки металла рухнули вниз, уничтожая все живое. Крендл слетел с сиденья мотоцикла, а мне сорвало со спины мой «Петрике». Я был весь в крови, форма враз превратилась в лохмотья, однако боли я не чувствовал. Я увидел Крендла, неподвижно лежавшего на левой стороне улицы. Стараясь перекричать гул моторов я заорал:

— Крендл, ты жив?

Вопрос, конечно, звучал по-идиотски. Мой друг не шевелился. По нас вовсю палили «гочкиссы», вездеходы неуклюже пятились задом, отступала и пехота. И вот посреди этого кошмара, этого хаоса мне предстояло отыскать рацию и помочь своему товарищу.

Мы все оказались в отчаянном положении, предстояло срочно проинформировать герра генерала, что мы попали в засаду, что «гочкиссы» хитроумно спрятались в жилых домах.

Выслушав меня, Роммель сказал:

— Отходите со всеми, а я найду способ покончить с этим дерьмом с помощью 8,8-сантиметровых.

Когда я подошел к Крендлу, тот зашевелился. Он тоже был весь в крови.

— Идти сможешь? — спросил я.

Усевшись на тротуар, он увидел отступавших пехотинцев и улыбнулся.

— Какое там идти — тут бежать надо! Бежать! — выкрикнул он.

Мне чудом удалось прямо на ходу перевалить его через борт полугусеничного вездехода и вывезти из Стумуна.

Когда наши части покинули город, герр генерал сначала не решался приказать мне соединиться с батареей 8,8-сан-тиметровых орудий. Стоя рядом со своим «Железным Конем», он, приставив правой рукой бинокль к глазам, левой задумчиво почесывал подбородок.

— Ну, вот что, рядовой, дай-ка ты мне батарею 8,8-сантиметровых. Сам буду с ними говорить.

Из разговора Роммеля с командиром батареи я понял, отчего герр генерал не доверил мне разговаривать с артиллеристами.

— Но, герр генерал, — пытался возражать командир батареи, — там ведь на улицах полно наших раненых!

— Вы получили приказ, — непреклонно произнес Роммель. — Продолжать огонь. Выбор цели по вашему усмотрению.

Схватив рацию за обрывок кожаного ремня, он подал ее мне. Я заметил, что он избегает смотреть мне в глаза. Без единого слова Роммель взобрался на своего «Железного Коня» и, хлопнув люком, исчез в башне.

Вскоре воздух сотрясли разрывы снарядов 8,8-см зенитных орудий, и Стумун скрылся в дыму пожарищ. Я и не знал, что у нас столько 8,8-см снарядов в запасе. Мне показалось, что артобстрел продлился вечность. Наконец командир батареи стал вызывать Железного Коня. Герр генерал, не вылезая из танка, распорядился снова обстрелять город.

И вдруг какие-то солдаты, буквально повалив меня на землю, принялись срывать с меня одежду.

— В чем дело? — не понял я.

И только разглядев нашивки санитарной роты и повязки с Красным Крестом, я сообразил, что все-таки ранен. В горячке я даже позабыл об этом. И тут же почувствовал боль в груди, руках и ногах.

— Подумать только, Томас, — чуть насмешливо произнес один из санитаров. — Перед нами радист, которому гарантирована нашивка за ранение!

И оба от души расхохотались.

Мне, конечно, было лестно слышать, что я нежданно-негаданно удостоился нашивки за ранение в бою. К тому же это означало, что я всего лишь ранен, но никак не убит.

Правда, я не знал, насколько серьезно полученное мною ранение.

Сами раны болели, но не очень. Боль я испытал тогда, когда военврач стал вытаскивать из меня осколки. Эфира у них под рукой не оказалось, так что мне вместо наркоза предложили хлебнуть водки. Я хлебнул мерзкой жидкости, после чего доктора решили продезинфицировать ею же мои раны. Мне было велено не орать и не дергаться — как-никак они вытаскивают осколки у меня из ран. Скажите, а разве можно не орать и не дергаться, если у тебя в ранах шуруют пинцетами? Но я, насколько помню, не дергался и не орал. И даже не стонал. Поскольку сам по себе факт того, что радист вдруг заработал себе нашивки за ранение, был примечательным, я поклялся не дать им повода для насмешек и пересудов по поводу моего поведения во время хирургической операции. Потом меня перевязали и отправили служить дальше. Я спросил, что с Крендлом. Мне было сказано, что у него контузия и растяжение связок голеностопного сустава. Когда мы с Крендлом добрели, наконец, до нашего радиоприцепа, 8,8-сантиметровые уже утихли.

— Нам теперь медали дадут! — не скрывал гордости мой водитель.

Меня поразило, как может он после всего, что нам выпало пережить, думать о каких-то там наградах. А что произошло с оставшимися лежать на улицах Стумуна нашими ранеными? Ведь, по сути, мы же их и прикончили снарядами 8,8-сантиметровых орудий. Я не осуждал герра генерал за такое решение. Не мне учить офицера, как действовать в том или ином случае. Погибли экипажи нескольких вездеходов, многие пехотинцы, а мой водитель пытается представить это чуть ли не как хохму. Возможно, конечно, он просто не знал обо всем этом, поскольку был без сознания, но даже это не могло служить оправданием.