Читаем без скачивания Мегрэ у коронера - Жорж Сименон

— Вы женаты? — спросил Meгpэ Коула.

— И отец троих детей. Они дома, в Новой Англии. Я же здесь всего на несколько месяцев.

В глазах Коула была тоска по дому.

— Как вам понравился клуб? — поинтересовался он в свою очередь.

— Я даже не предполагал, что он такой роскошный.

— Бывают и получше. В «Кантри», например, есть площадка для гольфа, несколько теннисных кортов и великолепный бассейн.

Сделав бармену знак подлить, Коул продолжал:

— Кормят в клубах гораздо лучше и куда дешевле, чем в ресторанах. Все самого высшего качества. Только, знаете, все это… В английском нет подходящего слова. Кажется, по-французски в таких случаях говорят ernmerdant[8], да?

Забавный народ! Навязали себе жесткие правила и старательно следуют им каждый час, каждый день, каждую неделю — всю жизнь.

Интересно, они все испытывают желание время от времени вырываться из-под гнета этих правил?

Много позже, перед самым закрытием, Коул, уже изрядно выпивший и не такой агрессивный, как обычно, начал вдруг изливаться перед Мегрэ.

— Знаете, Джулиус, как бы там ни шли дела на свете, человеку необходим определенный жизненный стандарт. И вот у человека есть уютный дом, набитый всевозможной электрической техникой, роскошный автомобиль, прекрасно одетая жена, которая дарит ему отличных детишек и заботится о них. Он ходит в свою церковь и в свой клуб. Зарабатывает деньги и вкалывает, чтобы в будущем году заработать еще больше. Разве во всем мире не так?

— У вас, пожалуй, это наиболее законченно.

— Потому что мы самые богатые. У нас даже бедняки имеют машины. Чуть ли не у каждого негра, который собирает хлопок, есть старый автомобиль. Мы почти уничтожили нищету. Мы — великая нация, Джулиус!

Мегрэ согласился — и не только из вежливости:

— Убежден в этом.

— Но изредка бывают такие моменты, когда кажется, что уютный дом, улыбающаяся жена, чистенькие детишки, клуб, контора, счет в банке — это еще не все. У вас там такое случается с людьми?

— Думаю, такое случается с каждым человеком.

— Тогда, Джулиус, дарю вам рецепт, который у нас знают и используют миллионы. Нужно зайти в бар, безразлично какой — они все одинаковы. Бармен обратится к вам по имени. Возможно, назовет и чужим именем, если не знает вас, но это не имеет значения. Потом поставит перед вами стакан, и всякий раз, как стакан опустеет, вы будете делать знак.

Через некоторое время кто-нибудь незнакомый хлопнет вас по плечу и начнет рассказывать о себе. Скорей всего покажет фото жены и малышей, а кончит признанием, что он страшная свинья.

А может быть и так: вы не понравитесь какому-нибудь типу, меланхолически накачивающемуся виски, и он безо всякой видимой причины врежет вам по физиономии.

Но это пустяки. Все равно все кончится тем, что в час ночи вас выставят за дверь, потому что таков закон, а закон не перескочишь.

Вы постараетесь вернуться домой, не сшибив по дороге ни одного уличного фонаря, иначе вам грозит отсидка за управление машиной в нетрезвом состоянии.

А утром — маленькая голубая бутылочка (вы с ней уже познакомились). После нее небольшая отрыжка, отдающая виски. Горячая ванна, холодный душ — и мир снова свеж и чист. Улицы хорошо убраны, машина катит бесшумно, в конторе кондиционированный воздух. И жизнь, Джулиус, прекрасна!

Мегрэ глянул в угол, где стоял музыкальный автомат: обе пары смотрели на них.

Итак, жизнь прекрасна, а Бесси мертва!

Глава 8

Выступление негра

Все пятеро в голубой арестантской форме уже стояли на галерее второго этажа. От частых стирок ткань их одежды полиняла и стала такой же бледно-синей, как мясо сардинок или чистое утреннее небо.

В тупичке, где была тень, еще сохранилось воспоминание о ночной предрассветной прохладе, но стоило пересечь границу тени, и сразу же сверкающая волна зноя обжигала кожу.

Скоро, когда солнце поднимется по небу чуть выше, один из пятерых, возможно, будет обвинен в убийстве или в доведении до смерти.

Интересно, думают они об этом? Те из них, кто убежден в своей невиновности, пытаются угадать имя убийцы? А может быть, даже знают его, но молчат из чувства товарищества или корпоративности?

Поразительна их отчужденность друг от друга!

Они служат на одной базе, в одной части. Вместе выходили в город, вместе пили, вместе развлекались. Звали друг друга по имени.

Но с самого начала расследования между ними воздвиглись незримые стены; сейчас кажется, что они незнакомы между собой.

Обыкновенно они старались не смотреть друг на друга, но если это случалось, взгляды у них были тяжелые, жесткие, исполненные подозрительности и злобы.

Им приходилось сидеть бок о бок, касаясь друг друга, но контакта от этого не возникало.

Однако между этими людьми существовали связи; Мегрэ с первого дня догадывался о них, а сейчас даже начал понимать.

К примеру, они четко делились на две группы — не только после службы, но и в казарме.

Сержант Уорд и Дэн Маллинз составляли одну группу. Они были старше (хотелось сказать, взрослее), и рядом с ними трое других выглядели новичками, младшеклассниками, У этой троицы, словно у новобранцев, сохранилась какая-то недотепистость и неуверенность; в их глазах читалось смешанное с завистью восхищение перед ветеранами.

Однако между Уордом и Маллинзом выросла самая глухая, самая непроницаемая стена. Разве мог Уорд позабыть, что Маллинз обладал Бесси в кухне у музыканта, чуть ли не у него на глазах, что он был последним ее мужчиной?

А он, Уорд, чтобы обладать ею, обещал развестись, что означало расстаться с детьми. Он готов был пожертвовать всем, а его приятелю достаточно было только глянуть на нее своими фатовскими глазами.

Уж не подозревал ли Уорд Дэна в чем-то гораздо более серьезном? Возможно, он совершенно искренне утверждал, что уверен, будто ему тайком вкатили наркотик?

Он внезапно заснул, но самомнение человека, умеющего крепко выпить, не позволяло ему признаться, что его свалила чрезмерная доза. Он не помнил, сколько времени проспал. Мегрэ сделал забавное наблюдение: всякий раз, когда этих парней спрашивали точное время, они отвечали: «У меня не было часов».

Это ему напомнило, как он сам отбывал воинскую повинность: в ту пору солдаты получали по одному су в день, и через несколько недель все часы их полка оказались в ломбарде.

Разве Уорд мог быть уверен, что Маллинз спал рядом с ним в машине?

Коул разбирался в наркотиках: это ведь его специальность, и Мегрэ спросил у него:

— А у музыканта не могло оказаться сигарет с марихуаной?

— Могу сказать почти с полной уверенностью: нет. Даже имей он их, марихуана не вогнала бы Уорда в сон, как он это утверждает. Напротив, он должен был бы почувствовать неестественное возбуждение.

Может быть, Маллинз тоже подозревает Уорда в том, что тот воспользовался его сонливостью и ходил на железную дорогу?

Тем не менее ни один из них ни разу не бросил на другого ненавидящий или обвиняющий взгляд. Казалось, они, насупившись, наморщив лбы, пытаются отыскать разгадку тайны.

Среди «младшеклассников» Ван-Флит был самый нервный. Этим утром у него были такие глаза, словно он всю ночь не спал или много плакал.

Взгляд у него застывший, тоскливый. Ван-Флит, казалось, предчувствует неминуемую беду: ногти у него обкусаны до мяса. Задумавшись, он начинает их грызть, но спохватывается, мгновенно прекращает и пытается взять себя в руки.

У О'Нила лицо хмурое, упрямое; как обычно, он похож на отличника, которого несправедливо наказали. У него, единственного из всей пятерки, тюремная одежда не по росту и висит мешком.

Во взгляде У Ли, в мягких чертах лица, в поведении сквозит такая невинность, что его, как ребенка, хочется погладить.

— Последний день! — радостно произнес кто-то над самым ухом у Мегрэ, отчего тот даже вздрогнул, Это был старик присяжный с лицом, словно вырезанным офортной иглой. Его глаза, окруженные сетью тонких глубоких морщин, светились лукавством и в то же время простодушием. Он видел, как внимательно и напряженно слушает Мегрэ, чувствовал его заинтересованность и, видимо, решил, что комиссар разочарован тем, что сегодня все кончится. Неужели этот старик, вовсе не кажущийся обеспокоенным, уже составил себе мнение по делу? Ван-Флит, стоявший неподалеку и прислушивавшийся к ним, снова принялся грызть ногти, а сержант Уорд хмуро рассматривал толстяка, говорящего с иностранным акцентом, который, бог весть почему, тратит на них время.

Все пятеро были свежевыбриты, а Уорд даже пострижен: на затылке и около ушей у него появилась белая полоска кожи, контрастирующая с загорелым лицом и шеей.

Происходило что-то непонятное, Было уже без двадцати десять, а Иезекииль еще не созывал присяжных на заседание. И стоял он не на галерее, а внизу, у газона — курил возле закрытой двери Ни коронера, ни атторнея, ни О'Рока не было видно, хотя раньше они обычно мелькали в коридоре.