Читаем без скачивания Кое-что ещё… - Дайан Китон

31 октября 2009 года ей бы исполнилось восемьдесят восемь лет. На прошлый Хэллоуин как раз было шесть недель с ее смерти. В этом году я прожила четыреста девять дней и ночей без мамы. Я думала, что время лечит любые раны. Вот сижу сейчас в машине у городского колледжа Санта-Моники, смотрю на соседнее кладбище и жду, пока у Декс кончатся занятия в бассейне. А у самой из головы не идет грустное лицо Дафны Меркин, с которой мы утром завтракали в “Поло лаунж”:

– Дайан, как ты думаешь, они к нам не вернутся? Неужели наши мамы никогда не вернутся?

Дафна, как бы я хотела, чтобы они вернулись! Все мамы всех детей на свете.

Съесть слона

Вуди не знал, чем я занимаюсь в уборных его пентхауса. Конечно, мой зверский аппетит не прошел мимо его внимания, и он не раз удивлялся и говорил, что я, наверное, могу съесть целого слона. Я же всегда была настороже и предпринимала всевозможные меры предосторожности, чтобы он меня не засек. Разумеется, Вуди видел, что у меня целая куча проблем психологического характера. Он знал, насколько я не уверена в себе. Наверное, непросто ему было постоянно подбадривать и хвалить меня. После того как “Сыграй еще раз, Сэм” сошел со сцены, я никак не могла найти работу. По-моему, чуть ли не все роли, на которые я прослушивалась, уходили либо Блайт Даннер, либо Джилл Клейберг, которые не были такими “заумными”. Целый год я сидела без работы и наконец докатилась до съемок в рекламе дезодоранта “Час за часом”, где я в обтягивающем трико кусаю мужа за ухо и шепчу: “Час за часом… что бы мы ни делали, он сохраняет свежесть”. В те дни я жрала, как не в себя. Меня мучили одни и те же мысли: что подумает обо мне Вуди, если узнает мой секрет? Что, если я так и не найду работу? Однажды я услышала фразу начинающей актрисы Ли-Энн Фейи о том, что “двадцать пять – это потолок”, и с тех пор она не шла у меня из головы. Мне уже было двадцать пять. Что же мне делать? Я не хотела быть просто девушкой Вуди Аллена. Что же со мной будет? Может, бросить сцену? Видя мои мучения, Вуди предложил мне сходить на прием к Фелисии Лидии Ландау – психоаналитику.

Каждый день с понедельника по пятницу я шла по Пятой авеню к пересечению Девяносто четвертой улицы и Мэдисон-авеню, поднималась на лифте на шестой этаж неприметного здания из красного кирпича, шла по узкому коридору и жала на звонок возле кабинета доктора Ландау. Она открывала дверь, я здоровалась и ложилась на кушетку. Лежа на спине, я смотрела в потолок и рассказывала историю моей жизни. У нас не было ничего общего: я – старшая дочь жизнерадостной пары из Южной Калифорнии, она – польская еврейка, чудом успевшая сбежать из страны накануне гитлеровского вторжения.

Спустя еще один год, который я провела без работы, в обнимку с унитазом и в разговорах с потолком в ее кабинете, я наконец выпалила:

– Три раза в день я засовываю палец себе в горло и вызываю у себя рвоту. Я занимаюсь этим уже много лет. У меня булимия. Ясно? И останавливаться я не собираюсь. Никогда. Зачем мне прекращать? Я не хочу. Я не собираюсь прекращать, понятно? Вот и все, конец. И что бы вы ни говорили, переубедить вы меня не сможете. Надеюсь, вы это понимаете. Понимаете, доктор Ландау, верно? Ну и отлично!

Спустя полгода я победила булимию. Однажды утром я подошла к холодильнику и не стала брать оттуда обычные полкило мороженого на завтрак. Не знаю почему. Я знаю только одно: все эти обрывочные фразы, бессмысленные жалобы и странные неоконченные монологи, которые пять дней в неделю по часу выслушивала пожилая дама с сигаретой, помогли мне. Я говорила, и это спасло меня, позволило забыть о зависимости от еды. Всего лишь разговоры, и ничего более.

Секреты

Я всегда думала о себе как о несчастной, прекрасной жертве обстоятельств. Никто и представить не мог, что на самом деле я – гигантская толстуха из цирка, из шоу уродов. Я успешно скрывала это от всех вокруг. Мой секрет порождал другие маленькие секреты и заставлял меня безостановочно изворачиваться и лгать. Я лгала себе и не могла остановиться. Я не хотела глядеть правде в лицо, не хотела видеть настоящий облик этого чудовища – булимии. Зато я отдала ему пять лет своей жизни. Скормила их ненасытному чудищу с неуемным аппетитом. Я жила в одиночной тюремной камере, которую сама же возвела из лжи, обмана и секретов.

В американской культуре шокирующие признания финансово выгодны, и, когда кто-то делает их так поздно, как я, это вызывает подозрение, но не интерес. Жаль, что я не набралась духу рассказать о своих проблемах маме до того, как она заболела Альцгеймером. Зато недавно призналась сестрам: Дорри мне посочувствовала, а Робин припомнила, что я и впрямь в то время поглощала немало бургеров, но особенного интереса это сообщение у них не вызвало. Кого интересует то, что было тридцать лет назад? Да никого. Семьдесят пятая строка в списке “Знаменитые булимики” – не особое достижение, так, маленькая сноска в файле под названием “Пищевые расстройства”. Так почему я об этом пишу? Отчасти потому, что чувствую свою вину, а отчасти – потому что о таких маленьких сносках нужно знать. Я понимаю, что мое признание не украсит мой образ, над которым я работала многие годы. Я не жду ни от кого сочувствия, симпатии или понимания. Я просто хочу скинуть с себя ношу лжи, которую таскала все эти годы.

Возможно

Я преодолела булимию, и это было почти так же странно, как и то, что я ей заболела. От моего прежнего безумного голода ничего не осталось. Скорее наоборот, я начала относиться с подозрением к процессу потребления чего бы то ни было. Я двадцать пять лет не ем мясо. Я не испытываю ни малейшего желания стоять у плиты. Я не хочу есть. Я наелась. Когда я болела, мне приходилось постоянно балансировать между импульсивной страстью к еде и контролем за своей жизнью. В каком-то смысле это заменило мне сцену. Как только я перестала вызывать рвоту, моя профессия снова стала мне интересна. Я начала ходить на занятия к Мэрилин Фрайд, которая вновь открыла для меня выразительное искусство. Мое желание работать и добиваться успеха было куда сильнее, чем в юности, когда я была слишком глупа и неопытна, чтобы воспользоваться возможностями, которые открыла передо мной театральная школа.

Сэнди Мейснер не раз говорил, что с возрастом и опытом наши актерские способности становятся только лучше. Сейчас мне столько же лет, сколько было Сэнди, когда он говорил, что полностью реализоваться может только зрелая личность. Сегодня жизнь кажется мне куда интереснее и непонятнее, и порой мне трудно поверить, что публику совсем не всегда интересуют накопленные мною знания. В общем, жизнь всегда подкидывает нам новые задачки. А актерское мастерство, как и булимия, парадоксально. Но в отличии от булимии оно не приводит к полной изоляции. Актерство – это захватывающая поездка на американских горках, на которые ты отправляешься вместе со своими коллегами по сцене. Может, мы и не всегда “искренне переживаем каждое мгновение воображаемой жизни”, как говорил Сэнди, но удовольствие от процесса получаем всегда.

Сейчас я учусь слышать с тем же нетерпением, с каким когда-то опустошала полки холодильника. Да, меня спасли разговоры, но умение слушать позволило мне стать частью сообщества. Может, добавив свое имя в список больных булимией – знаменитых или не очень, – я наберусь храбрости, перейду грань и стану наконец такой, какой всегда хотела быть? Такой, каким был Аттикус Финч в романе “Убить пересмешника”? Не знаю. В любом случае это лучше, чем то одиночество, на которое я обрекла себя тридцать лет назад.

Так давайте отдадим должное всем женщинам, обычным женщинам, в этом длинном-предлинном списке. Таким женщинам, как Кэролин Дженнингс, Стефани Армстронг, Элисон Крейгер Уолш, Кристен Меллер, Лори Генри, Марджи Ходжин, Гейл Шонбах, Шэрон Пикус и Дайан Китон Холл.

6. Карабкаться наверх и катиться вниз

Стиснув зубы

У меня была карьера. Был Вуди. Была доктор Ландау. Были мечты. Были дневники с особенно взволновавшими меня цитатами.

“Раньше я переживала, думала: каково это будет, жить, ничего не зная и не понимая? А теперь… Теперь я не переживаю”. Шестидесятилетняя жительница Кони-Айленд.

“Будьте добры, встаньте чуть поближе друг от друга”. Майкл Куртиз.

“Видишь кого-нибудь на улице, и первыми в глаза бросаются их недостатки”. Диана Арбус.

“Я хотел столького добиться. Но это невозможно. Я так и не научился любить, я лишь подражал звукам любви”. Записка самоубийцы.

“У тебя не так уж и много времени”. Уокер Эванс.

В Нью-Йорке я снова начала делать коллажи. Например, была у меня серия под названием “Стиснув зубы” – с фотографиями гнилых зубов, поверх которых я наклеивала надписи вроде “Ну надо же, сколько в зубах всего интересного”, “Пациент средних лет был доставлен в хирургическое отделение стоматологической больницы. Его заболевание представляет собой интереснейший случай волосатости языка” или “Так называемые «зубы Хатчинсона» – первый признак врожденного сифилиса”. Еще у меня был черный дневник, который я называла “похоронным”. Туда я вклеивала фотографии людей из журналов, стирала им лица, рисовала на их месте штампик “извещение о смерти” и подписывала разными именами. Ужас.