Читаем без скачивания Кое-что ещё… - Дайан Китон

В каком-то смысле Ал всегда напоминал мне Рэнди – чувствительного настолько, что он не обращал внимания на окружающих. Странно, наверное, говорить такое про Крестного отца, но лично мне иногда казалось, будто Ала вырастила стая волков. Он был не знаком с некоторыми совершенно обычными концепциями – например, мысль о том, что можно ужинать в компании с друзьями, никогда не приходила ему в голову. Он всегда предпочитал есть дома один, стоя на кухне. Он не обращал внимания на людей за столом или на их беседы.

Как бы то ни было, мы отрепетировали сцену и все было хорошо. Когда Фрэнсис дал команду “Мотор!”, началось непредвиденное: Майкл Корлеоне вел себя не по сценарию. Например, выдал мне пощечину, которой изначально в сцене не было. Эта ничем не прикрытая жестокость – одна из причин, почему “Крестный отец” получился по-настоящему страшным фильмом: она скрывается под маской вежливости и формализма.

Недавно я ходила в кино на фильм, где снимался Ал, и снова влюбилась в него по самую макушку. И знаете, к какому выводу я в конце концов пришла? Очень хорошо, что его вырастила стая волков. Очень хорошо, что он не умел водить. Очень хорошо, что он не влюбился в меня и иногда взрывался без причины. Оно стоило того, чтобы оказаться с ним в одном кадре, лицом к лицу. Я была Кей – совершенно не похожим на себя персонажем, благодаря которому я чуть больше узнала Ала. Для меня все три “Крестных отца” – это Ал. Не больше и не меньше. Ну а Кей… Как бы ее описать получше? Женщина, которая ждет в коридоре разрешения войти в комнату к своему мужу.

Сейчас раннее утро. Меня поселили в номере 404 в “Шератоне”, прямо в центре Лос-Анджелеса, напротив парка. Из номера открывается отличный вид. Тут эркерные окна, очень красиво. Внизу туда-сюда снуют люди. Вот подъехал Фрэнсис на лимузине, следом – Дин Тавуларис на “мерседесе”. А в паре кварталов отсюда в прошлую пятницу убили двадцать четыре человека.

Переживаю из-за сцены. Фрэнсис скоро придет, а я трясусь от страха. Дик Смит водит кистью перед моим носом. Надо заканчивать – он не любит, когда актеры ерзают в кресле, а уж тем более пишут. Интересно, с Марлоном Брандо он так же себя вел? Пахнет апельсином, который ест помощник Дика. Из кипящего чайника вырываются струйки пара.

“Бельмонт-вилладж” – дом престарелых в Бербанке. Здесь живут дамы, которые ужинают в половине шестого вечера, дюжина ветеранов Второй мировой войны, несколько молодух шестидесяти с хвостиком лет, множество старичков за восемьдесят и артист, поэт и мой брат Джон Рэндольф Холл. На двери в однокомнатную квартиру Рэнди висит табличка: “НЕ ВХОДИТЬ. УЧУСЬ ДУМАТЬ”. И он правда учится.

Каждую субботу мы с Рэнди идем в кафе “Фостер Фриз” и берем по ванильному рожку. И каждую субботу мы встречаем Дика Смита, который сидит в кресле в холле. Дик Смит, знаменитейший гример и призер множества премий, тоже живет в “Бельмонт-вилладж”. На прошлой неделе Рэнди натянул свою шапку по уши, я тоже надела шляпу поглубже. Мы вошли в лифт вместе с Диком Смитом.

– Сними шляпу, – сказал он.

– Спасибо, Дик, но пусть уж остается на месте, – ответила я.

И тогда он протянул руку и сдернул шапку с головы Рэнди.

Дик всегда ненавидел головные уборы. Непонятно почему. Но мне непонятно и почему Гордон Уиллис, оператор “Крестных отцов”, ненавидел гримеров вроде Дика. Разумеется, и Дик тоже ненавидел Гордона. Может, мы с Рэнди напомнили Дику о Гордоне или Марлоне Брандо, знатном шутнике, и о том, как он их ненавидел? Слишком уж часто ужимки Брандо портили легендарный скульптурный грим. А может, Дику просто вспомнилась серая фетровая шляпа, которую Брандо нацепил для сцены смерти дона Вито Корлеоне.

Короче, неважно: Дик Смит все еще с нами и все так же ненавидит шляпы.

Брандо тоже никуда не делся. Девять лет назад я шла по коридору медицинского центра Калифорнийского университета, когда навстречу мне прошаркал Брандо, которого поддерживал помощник. На этот раз никаких комплиментов моей груди не досталось, Марлон меня даже не узнал.

Дик Смит, у которого недавно диагностировали болезнь Альцгеймера, видит меня каждую неделю. Но что он видит? Непонятную женщину с непонятным мужчиной, которые в шляпах идут по холлу его дома? Я знаю, что вижу я – дом, заселенный уникальными личностями, которые совсем скоро окажутся в месте, которое Дьюк называет “морем белых крестов”.

Любовь и смерть

Во время съемок фильма “Любовь и смерть” Вуди писал мне письма. Я была его “дорогим олухом”, он – моим “белым чудищем[8]”. У Вуди была спортивная, пропорциональная фигура, вот только он сам так не считал – ему его тело казалось нелепым и странным. Он постоянно бегал от доктора к доктору. Мы были странной парой – один скрытнее другого. Мы оба носили шляпы, и на улице он всегда держал меня за руку – вернее, хватался за нее. Мы избегали людей, зато любили мучить друг друга, тыкая лицом в наши неудачи. Вуди был остер на язык – так же как и я. Мы расцветали, изобретая друг для друга все более невероятные эпитеты. Он прекрасно понимал меня и всегда знал, как подколоть. Наша тесная связь и сегодня продолжает лежать в основе нашей дружбы и – с моей стороны – любви.

Привет, червячок,

Времени на репетиции меньше, чем было в Л. А., но вроде бы хватает. В любом случае “Любовь и смерть” – фильм попроще “Спящего”, тут нет такого количества всяких ужимок, падений, трюков и прочего… Надо написать нам реплики – живенькие и остроумные, но к этому мы еще дойдем… Вот так вот, дурила… Скоро увидимся.

Я закончил первый черновик для двух пьес. Ура! Еще моя книжка “Сводя счеты” стала хитом во Франции. Можешь себе представить?

Ты у меня настоящий цветочек, слишком нежный для нашего жестокого мира & Дорри тоже цветочек & твоя мама тоже цветочек & твой папа – овощ & Рэнди тоже по-своему цветочек & Робин – кошка. А я – сорняк.

Позвоню.

Привет, червячок,

В аварийном порядке избавляюсь от носков в чемодане, чтобы вместить туда пачки семян подсолнуха одной дурилы. Угадай, кого я имею в виду? Ты, дружочек, мой крест.

Все говорят, что я гений – но тебе-то виднее, да, вислокрылка ты моя? Ты уверена, что никто не перенял твою манеру называть меня “белым чудищем”? И прочими словами, совсем не похожими на слово “гений”? Меня терзают эротические сны, в которых принимаешь участие ты и огромный бюстгальтер, говорящий по-русски.

Дорогая садовая голова и олух,

Я решил, что твоя семейка сделает меня миллионером. Из вас выйдет отличный материал для фильма, причем серьезного – не смотря на то что одна из сестер в нем ужасная дурила и кривляка. (Попробуй угадать, кого я имею в виду!) Я не стал писать тебе длинное письмо – все равно ты скоро сама приедешь в Париж. Интересно, мое семейство кажется тебе таким же странным, как мне – твое? Какими тебе видятся мои мать и отец? Трудно представить. Слепой оценивает красоту слепого. Кстати, прошлой ночью мне приснился сон про меня и маму – впервые за долгие годы. Интересно, почему? Я во сне рыдал и жевал простыню.

Шучу – на самом деле мне приснилось, как я ем у нее вареную курицу, которая на вкус была еще хуже простыни.

С любовью от великолепного мистера А., человека, чей юмор исцеляет миллионы

С горы под откос, 1975 год

Сижу перед телевизором в голубом с оборками халате и в горячих бигуди – и все это ради того, чтобы прилично выглядеть, когда я отправлюсь на работу, которая отнимает у меня ровно один день в неделю. Ну почему я такой конформист? Почему всегда ношу платок на шее? Почему всегда слежу, чтобы ни один волосок не выбивался из прически? Почему туфли у меня всегда подходят к брюкам? Почему улыбаюсь фальшивой улыбкой прохожим? Почему и зачем все это? Не знаю. Сижу, допиваю утренний кофе, делаю последнюю затяжку “Парламента”, а у самой ощущение, будто на меня бетонная плита давит. И я ведь даже не курю. Почему, зачем все это?

Прошлым вечером опять была эта неловкая, гнетущая тишина. Проклятье. Я прямо излучаю неуверенность в себе. Я – никто, и всем на меня наплевать. Люди смотрят на меня и видят женщину, которая катится с горы под откос – ей ведь уже почти 55! Мозг работает все хуже. Больше всего боюсь, что меня предаст мой мозг. Я старая и злая и ненавижу весь мир вокруг. Мне и самой это не нравится. Надо поменьше пить.

Все началось на Пасху. Мы с Джеком поехали к Мэри – помочь ей с налоговой декларацией. Разумеется, только открыв дверь, она начала поносить на чем свет стоит наше правительство. Джек несколько часов провел, разбираясь с ее бумагами, пока она изрыгала проклятья в адрес чиновников – а все из-за того, что проигнорировала несколько писем с требованием выслать декларацию за этот год. Джек не единожды предупреждал ее, что с налогами шутки плохи, но Мэри его просто не слушает.