Читаем без скачивания Мечтатели - Гилберт Адэр

Фотоаппаратом, висевшим на груди, он снимал лидеров демонстрантов.

Он ухватил Мэттью за плечо так резко, что юношу отбросило к стене, и он буквально стек по ней, как персонаж мультфильма, которого переехал асфальтовый каток.

— Какого хрена ты его тащишь? — рявкнул шпик в лицо Мэттью.

— Я? Я…

— Если ты не хочешь угодить в каталажку, брось его немедленно и вали отсюда!

— Но, сэр, вы же видите, ему совсем плохо. Нужна врачебная помощь.

Полицейский вцепился в лацканы куртки Мэттью.

— Ах вот оно как! Ты, похоже, не француз, верно? Что у тебя за акцент? — пробормотал он, хватая его рукой за шею. — Немецкий? Английский? А, англичанин! — повторил он медленно, чтобы Мэттью мог его лучше понять.

— Я американец.

— Американец? Поздравляю тебя, мой юный друг! — С этими словами он пнул Мэттью по коленной чашечке кованым носком своего ботинка. — Ты только что заработал себе депортацию. Понял, янки? Де–пор–та–ци–ю. Capisco?{78}

Мэттью извивался, пытаясь вырваться на свободу. Коричневатые ногти полицейского впились ему в затылок, отчего шея юноши покрылась мурашками. Шпик дышал ему в лицо табачной гарью крепких сигарет.

Внезапно рядом с ними волшебным образом возник Teo с булыжником в руке. Шпик повернулся, но не успел толком понять, что происходит, как Teo швырнул камень ему прямо в лицо и сбил с ног. Застонав, шпик схватился за нос, из которого уже брызнули две струйки крови, а черные очки соскочили с переносицы и повисли на одном ухе, словно потрепанный вымпел.

Teo оттащил Мэттью в сторону.

— А с этим что делать? — спросил Мэттью, показывая на юношу, по–прежнему неподвижно лежавшего на мокрой мостовой. — Может, мы…

— Ты что, спятил?

Догнав нервно ждавшую их Изабель, они последовали за толпой демонстрантов, ряды которых под напором СРС катились к площади Одеон, как горный поток, стремящийся к морю.

Квадрат площади Одеон напоминал свалку. Перевернутые автомобили, охваченные пламенем автобусы, разгромленные кафе, разграбленные рестораны, раненые люди, ковыляющие по тротуарам в сторону боковых улочек, — все говорило о том, что столкновение, свидетелями которого они только что стали, было всего лишь мелкой стычкой в сравнении с отгремевшей здесь битвой.

Посреди площади возвышалась баррикада. На ее строительство пошли вековые деревья, окаймлявшие бульвар Сен–Жермен, который оголился буквально за пару часов. После того как защитники баррикады проиграли сражение, она сиротливо возвышалась посреди пустынной площади, годная теперь разве что на дрова.

Старик в голубом берете, с черной повязкой на глазу прятался у входа в кинотеатр «Дантон». Осколки разбитого стекла хрустели у него под ногами, словно снег, когда он топтался, пытаясь устроиться так, чтобы его не было видно с улицы. Слезы струились из его добрых глаз.

— Мерзавцы! Мерзавцы! Эти деревья были частью Парижа, его историей. Они уничтожают историю!

Он, видимо, еще не понял, что они творили историю; а, не наломав дров, истории не сотворишь, точно так же, как не сделаешь яичницы, не разбив яиц.

У входа в метро возвышалась рекламная тумба, на вершину которой взгромоздился, как Кинг–Конг или как Квазимодо (образы эти, впрочем, отличаются лишь местом действия), бородатый молодой человек с брюшком, слегка прикрытым бледно–зеленой ветровкой. После нескольких попыток встать в полный рост, поколебавших его шаткое равновесие и чуть было не приведших к падению, он рухнул обратно на четвереньки и стал обозревать поле боя с таким видом, что казалось, вот–вот начнет бить себя в грудь.

Подчиняясь инстинкту, Teo, Изабель и Мэттью мчались вдоль южной стороны площади, мимо кинотеатра «Дантон», мимо входа в метро, мимо рекламной тумбы к началу улицы Расина. Там виднелись открытые двери Высшей медицинской школы. Двор заполонили демонстранты, искавшие там убежища, как политические беженцы ищут его за стенами иностранного посольства. Стены школы были залеплены напечатанными на мимеографе плакатами с объявлениями о заседании комитетов, о митингах и собраниях, манифестами, ультиматумами и непристойными карикатурами на министра внутренних дел Марселина, префекта полиции Гримо и де Голля.

Увлекаемые толпой, трое друзей вошли в здание.

Атмосфера внутри была непредсказуемой и фантастической. Студенты–медики немногим старше двадцати прогуливались по коридорам в хирургических масках на случай газовой атаки. Над вращающейся дверью операционной какой–то прохвост повесил череп со скрещенными костями — не флаг, но настоящий череп с двумя настоящими костями. В подвале, в учебном морге, на сверкающих тележках лежало не менее полудюжины замороженных, окоченелых трупов.

В этом холодном белом помещении статуи смерти, потрескавшиеся и пыльные посмертные маски, открытые непристойным комментариям и бесстыдным взглядам, могли бы показаться мертвыми даже самим мертвецам. Смерть пронизывала их изнутри так же, как рак пронизывает изнутри умирающего. Даже Христос не смог бы воскресить их.

Вокруг трупов велась дискуссия: если школа подвергнется осаде, следует ли выкатить тележки во двор, а затем швырнуть их за ворота на головы атакующим бойцам СРС?

Существует же прекрасный прецедент, описанный в «Сиде», когда труп героя, привязанный к седлу, вел испанскую армию в битву против мавров. Но никто так и не знал, что делать, никто так и не смог принять решение. Эти юные иконоборцы не отважились замахнуться на саму смерть.

Часом позже поступили сообщения, что СРС повернула по бульварам в направления Сен–Жермен–де–Пре, и тогда студенты, имена которых не значились в списке дежурных на сегодня, прикрепленном кнопками к доске объявлений в главном холле школы, выскользнули на улицу и отправились по домам.

Решив не выделяться среди остальных, дабы не подвергнуться насмешкам, Teo, Изабель и Мэттью также воспользовались этой возможностью, чтобы скрыться.

Отсутствие прохожих и транспорта придавало перекрестку Одеон размах и вид кинодекораций. С каждой стороны вдоль его притоков — улицы де Конде, улицы Античной Комедии, улицы Отфёй — маленькими группками израненные демонстранты плелись прочь со сцены, на которой разыгралась драма. Был там, правда, по меньшей мере, один молодой парень в просторном плаще, который на мгновение прервал свое бегство, чтобы подобрать, исполнив шутливый пируэт опереточного мавра, окровавленный красный платок, оброненный в водосток товарищем по несчастью.

К их большому удивлению, выяснилось, что в тот же самый день на площади Сен–Мишель царило полное спокойствие. Несмотря на это, только одна из многочисленных пивных вокруг фонтана была открыта для посетителей. Они как раз проходили мимо с намерением пересечь мост Сен–Мишель и очутиться на Иль–де–Сите, а затем вновь перейти Сену по мосту, расположенному дальше к югу, как вдруг кто–то постучал изнутри по стеклу и окликнул Teo.

Это оказался Шарль, который, хотя и был на год старше Teo, некоторое время учился с ним в одном классе. Teo не видел приятеля с тех пор, как тот поступил на экономический факультет парижского политехнического института. Даже в школе его политические взгляды были несколько консервативными и про–капиталистическими. Он читал «Уолл–стрит джорнел», который специально заказывал у ошеломленного владельца газетного киоска, и часто высокомерно сообщал, что ему «пора навестить своего банкира», когда речь шла всего лишь о том, чтобы посетить банк, но в этом циничном мире он хотя бы не был циником. Teo очень любил его чопорные старомодные манеры, его привычку постоянно жестикулировать и особенный беззвучный смех, сотрясавший всю его высокую, широкоплечую фигуру.

Они зашли в пивную.

Шарль стоял в одиночестве у окна со стаканом светлого пива в руке. Его трудно было узнать. Вместо темного строгого до пародийности костюма, который был чем–то вроде его отличительного знака, он носил теперь кожаную летную куртку с потасканным меховым воротником, пятнистые джинсы и рубашку в яркую клетку. Еще более экстравагантно выглядела его голова, выбритая наголо, если не считать маленькой косички в китайском духе.

Он хлопнул Teo по плечу:

— Не верю глазам своим! Teo! Как жизнь!

Какое–то время Teo не мог вымолвить ни слова.

— Шарль? Это ты?

— Что ты имеешь в виду? Разумеется, это я. Ты что, меня не узнал?

— Тебя узнал. А вот это — нет, — сказал Teo, показывая на китайскую косичку.

Шарль дернул за нее.

— А что, тебе не нравится? По–моему, мне идет.

— Я не могу понять.

— Что ты не можешь понять?

— Тебя, — беспомощно промолвил Teo. — Ты же всегда был таким шикарным, одетым с иголочки. Двубортный костюм, галстук в горошек, «Уолл–стрит джорнел» под мышкой. А теперь…

Шарль, вместо ответа, пристально посмотрел на Teo.