Читаем без скачивания Мечтатели - Гилберт Адэр

В углу сбились в кучку несколько латиноамериканских студентов. То, что они из Латинской Америки, легко было определить по тому залихватскому виду, с каким они носили свои береты а–ля Че Гевара, по их подбитым гвоздями сапогам с голенищами столь же замысловатыми, как морские узлы, и революционным очкам в круглой оправе, выуженным из бабушкиного сундука. Они курили тонкие сигары, которые косо свисали, мокрые и изжеванные, с их губ, издавая острый перечный аромат, и гасли после каждой затяжки, так что приходилось разжигать их снова и снова. Они все как один носили усы «под Сапату»{87}, похожие на те, что дети любят пририсовывать к лицам на афишах, и воображали себя политическими изгнанниками. Но, невзирая на все усилия, они смотрелись донельзя абсурдно в камуфляжных формах, которые они с удовольствием на себя надевали.

Шарль начал брать книги со столов так же механически, как если бы он покупал продукты в супермаркете. В основном там лежали маленькие плотные книжечки в мрачных черно–красных обложках, по которым за версту было видать, что это революционные памфлеты. Такие издания не могли осквернить собой патрицианскую безмятежность библиотеки поэта, отца Teo и Изабель. Он отверг бы эти дешевые книжонки с презрением, как коллекционер картон отвергает репродукции. Его бы просто передернуло при виде примечаний и комментариев, которые поднимались вверх от нижнего края каждой страницы, словно столбик ртути в термометре больного.

— Почитайте, — сказал Шарль. — Может быть, тогда вы поймете, почему и как меняется мир.

Изабель полистала брошюры.

— А где же «Das Kapital»? Разве не следует для начала погрызть «Das Kapital»?

— «Капитал», — для Шарля, как истинного посвященного, труд этот уже стал частью родного языка, — это Библия. Один из величайших текстов, который когда–либо был напечатан. Но оп слишком труден, чтобы с него начинать. Сначала следует заслужить право читать его.

— А как мы заплатим за все это? — спросил Teo. — Мы банкроты, разве ты не заметил?

— Возьмите их. Так поступают все. Заплатите за них, когда сможете и если сможете.

Выйдя из книжного магазина, они побрели вдоль бульвара Сен–Мишель. На перекрестке с бульваром Сен–Жермен витали в нерешительности клубы пепельно–серого дыма, не зная, вдоль какого из бульваров им полететь.

Друзья разговаривали, точнее, говорил в основном один Шарль.

Если бы его наивную веру в восстание масс изложить на бумаге, она показалась бы донельзя банальной. Но она не была банальной, поскольку, разговаривая об изменении мира, мы в первую очередь изменяем самих себя. Слушая его, Teo и Изабель не отдавали себе отчета в том, что попали под очарование новой игры, нового восхитительного наркотика. Впрочем, для заядлых маньяков, каковыми они являлись, игра и наркотик, в сущности, одно и то же.

Что же касается Мэттью, то его глаза, будучи открытыми, оставались в то же время как бы закрытыми, как глаза Мадонны с авеню Oш, не позволяя никому погрузиться в их тайные глубины.

Было ровно полпятого, когда они добрались до американской закусочной в Сен–Жермен–де–Пре. В этот час она выглядела как оазис тепла и уюта посреди серого бульвара.

— Одолжи мне немного денег, — сказала Изабель Шарлю. — Я куплю сигарет.

С одной стороны от закусочной горел зеленый неоновый крест аптеки, с другой располагалась пивная «Липп», соседствовавшая с café tabac{88}, над входом в которое висело что–то, напоминавшее перевернутый красный огнетушитель. Перед застекленной верандой, где молодые официантки в блейзерах из шотландки подавали банана–сплит и Pêche Melba{89}, расхаживали, кто пугливо, кто с явным вызовом, проститутки–мужчины, одетые по последней моде их древнейшей профессии.

Друзья пересекли пустынный бульвар.

Когда Изабель отошла, чтобы купить сигарет, мужчины зашли в закусочную. Слева от входа лестница вела в ресторан, находившийся на галерее второго этажа, обегающей зал по периметру. Стены украшали огромные, отлитые из бронзы губы знаменитостей — Брижит Бардо, Катрин Денёв, Эльзы Мартинелли. Еще левее другая лестница вела во второй, практически такой же, ресторан. Далее, третья лестница спускалась вниз в подвал, где располагался магазин, торговавший игрушками для успокоения расстроенных нервов: ряды привязанных к шкиву стальных шариков, которые приятно пощелкивали один о другой, когда их приводили в движение, прямоугольный стеклянный ящик, укрепленный на гидравлической подвеске и наполненный ртутью, внутри которого, стоило потянуть за рычаг, перед глазами зрителя возникала знаменитая волна с гравюры Хокусая{90}.

Хотя вид с веранды омрачался целой эскадрой фургонов СРС, запаркованных вдоль бульвара, посетители американской закусочной поглощали свои гамбургеры, салаты и телячьи ножки, как будто ничего не переменилось и этот май в Париже для них ничем не отличался от всякого другого. На мужчинах были итальянские пиджаки с глубокими шлицами на спине и рубашки с незастегнутыми верхними пуговицами, манжетами с оборками и широким заостренным воротником, выпущенным поверх лацканов пиджака. Когда один из них вставал, в свете лампы мелькало маленькое золотое распятие. Женщины носили браслеты, ожерелья, веревочки на запястьях, различные мелкие побрякушки и серьги, позвякиванье которых превращало американскую закусочную в подобие альпийского пастбища.

Шарль взирал на эту публику с отвращением. Он уже представлял, как эти люди стоят перед расстрельным взводом, распятия сорваны с их шей, а колокольчики смолкли навсегда.

— Это те самые petits–fascistes, о которых я говорил. Мусор истории.

Когда Изабель вернулась, Teo спросил Шарля, не могут ли они переночевать у него. Не сказав друг другу ни слова, они единодушно решили, что не могут вернуться так быстро в квартиру возле площади Одеон, в квартиру, которая до этого самого утра оставалась отрезанной от внешнего мира.

Шарль ответил утвердительно, не поинтересовавшись их мотивами и не поставив никаких дополнительных условий. Однако предупредил, что зайдет домой только принять душ и переодеться. К шести часам ему нужно оказаться на площади Данфер–Рошеро. Факультет в Нантерре вновь открылся, и студенты решили, что их победа, какой бы недолгой она ни была, заслуживает того, чтобы отпраздновать ее демонстрацией на весь Париж. Сегодняшние дневные стычки — это только первые ее предвестники.

План заключался в том, чтобы идти к телевизионной студии с протестом против того, как телевидение освещает ход восстания, затем направиться к Дворцу правосудия, чтобы выразить молчаливое возмущение пародией на правосудие, которое отправило в тюремные камеры их товарищей. Но префект полиции принял твердое решение загнать отныне все демонстрации в гетто Латинского квартала. Если таким путем он надеялся вырвать жало у восстания, он крупно заблуждался. Демонстранты восприняли запpeт как призыв к действию — вот зачем Шарль собирался идти на площадь Данфер–Рошеро.

Он жил рядом с Эйфелевой башней, на третьем этаже, в двухкомнатной квартире, которую снимал очень дешево, потому что окна ее выходили во двор–колодец и там было всегда темно, как в подвале. Teo сразу же улегся в свободной комнате, где на полу были расстелены матрасы, словно в дортуаре. Кроме матрасов, вся меблировка состояла из двух предметов: иллюстрации к какому–то роману Жюля Верна, увеличенной и вставленной в рамку, на которой был изображен бородатый мужчина посреди лесистой местности рядом с обсерваторией, увенчанной хрустальным куполом, показывающий молодому безбородому человеку, стоящему рядом, на необычно яркий лунный полумесяц в небе (подпись под иллюстрацией гласила: «La lune! dit le docteur»{91}), a еще — аквариума, вода которого была столь непроницаемо темной — Шарль уже несколько недель не находил времени ее поменять, — что его обитатели (если допустить существование оных, поскольку рассмотреть ничего не представлялось возможным) могли воображать себя без особого труда жителями мутной океанской бездны.

В квартиру они пришли чуть позже половины шестого. Вспомнив о голоде, они налетели на холодильник, уничтожив салями, подсохший кусок сыра и миску редиски. Готовясь примять душ, Шарль еще раз посмотрел на своих гостей.

Мэттью сидел в углу комнаты, положив подбородок на колени; на его верхней губе обозначилась мраморная полоска, словно он только что пил молоко из пакета, линия нижней губы напоминала детский рисунок, изображающий летящую чайку. Изабель развалилась на животе на незаправленной кровати Шарля, уложив локоны, обрамлявшие ее лицо, словно половинки театрального занавеса на картине Поллока{92}, и нахмурив брови, похожие на два черных пера. Teo рухнул в бесформенное мягкое кресло.

—Да, кстати, — наконец нарушил молчание Шарль, — где же вы все–таки пропадали?