Читаем без скачивания 1917, или Дни отчаяния - Ян Валетов

– Это чудесный корабль, мама! – с жаром произносит Терещенко. – Он может стать для нас домом. Вот скажи, разве тебе не утомительно каждый год по нескольку раз трястись с Николенькой в поездах? Разве не лучше было бы проделывать этот путь на яхте – в комфорте, роскоши и тишине? И для Николеньки лечение начиналось бы прямо на палубе «Иоланды» – морской воздух для него целителен!

Елизавета Михайловна смотрит на младшего сына – Николая, на Малика, как она его ласкательно называет, сидящего на кушетке. Глядит она на него совсем не так, как на остальных своих детей, а с настоящей нежностью. Этот восемнадцатилетний юноша в университетском мундире бледен и субтилен, в противоположность цветущему Михаилу и энергичным сестрам, и притом очень похож на свою родительницу.

– При чем тут лечение? – вступает он в разговор. – Мне просто нравится ходить на яхтах, куда больше, чем дышать угольной пылью в поезде!

– В следующий раз поедем пароходом, – заявляет сыну Елизавета Михайловна. – Да что там! На деньги, что твой брат собирается заплатить за «Иоланду», все ваши дети и внуки могут до конца жизни плавать в каютах первого класса!

– Мама! Неужели за свою работу на благо семейного дела я не заслужил права самостоятельно принимать решения?

– Во-первых, Михаил, – строго чеканит Елизавета Михайловна, – решения по поводу семейных дел принимаешь не ты и не я, а директор-распорядитель, назначенный твоим дедом – Богдан Иванович. Что-то я не помню в завещании деда Николы и слова о твоей самостоятельности в данном вопросе!

– Но моя доля от прибылей…

– Твоя доля от прибылей – тоже достояние семьи, Мишель, – перебивает его мать. – У каждого из нас есть доля в семейном деле, но продать ее или обменять на что-то никто из нас без ведома и согласия остальных не может. А уж просто выбросить деньги на ветер!!! Никто тебе такого разрешения не даст! Скажи ему, Богдан!

Ханенко разводит руками.

– Ты кругом права, Лизавета. Хотя отрицать того, что для нашего дела Миша сделал немало, я бы не стал и, признаю, именно его заботами наши капиталы приросли.

– Послушай, Миша, – мягко говорит Варвара Ханенко.

Это интересная женщина лет 45–50 с приятным открытым лицом, красиво посаженной головой, ухоженная и спокойная, с неожиданно крупными, почти крестьянскими руками.

– Я понимаю твое намерение – корабль действительно красив, но ты даже не знаешь, какую цену выставит тебе хозяин. Надеюсь, что для тебя не секрет, что цена будет достойной? Может быть 200 тысяч, а может, и больше… На это золото можно построить еще завод. Или купить не одну сотню прекрасных картин для нашего музея…

– Тетушка! Дорогая! У нас и так 2/3 всех денег идет на благотворительность! – восклицает Михаил. – Вы хотите отдать все? Я ведь говорю не о своей прихоти!

Пелагея смотрит на брата, едва заметно улыбаясь, – в этот момент он буквально пламенный трибун, выступающий перед Сенатом и народом Рима.

– Я говорю, что для нашей семьи это может стать связующим! Мы могли бы больше времени проводить вместе – не все же каждому сидеть в своей норе?! Уже этим летом можно побывать на греческих островах! Или отправиться на Майорку! Да куда угодно – хоть в Америку! Это не яхта, а настоящий фрегат! На ней даже рекорды скорости устанавливали!

Елизавета Михайловна смотрит на Николеньку, с восхищением слушающего брата. Видно, что и Пелагея с сестрой поддерживают Мишеля, да и Богдан и Варвара явно относились к горячей речи племянника со снисхождением.

– Это самая красивая яхта на свете! – продолжает Михаил. – Отец был бы счастлив иметь такую…

– Михаил, – прерывает его Елизавета Михайловна. – Я хотела бы поговорить с тобой наедине.

Терещенко замолкает.

– Я жду тебя в моей гостиной.

– Хорошо, мама…

Михаил следует за Елизаветой Михайловной.

Николенька подмигивает ему и показывает большой палец: мол, молодец, давай.

Гостиная мадам Терещенко

– Ты поступаешь непорядочно, Михаил, – говорит Елизавета Михайловна резко. – Ты пользуешься тем, что я вынуждена уделять большое внимание Малику, и играешь на его братской любви к тебе…

– Я ни о чем не просил Малика, – отвечает Терещенко сдержанно.

Он уже не горит азартным пламенем. Они вдвоем, и притворяться не приходится.

– Зачем тебе эта яхта? – спрашивает мать.

– Она мне понравилась. Она – лучшая на свете. Я ее хочу.

– Ты полагаешь, что этого достаточно?

– Я полагаю, что мечты надо осуществлять.

– Ты даже не знаешь, продают ее или нет.

– Я смогу убедить хозяина расстаться с ней. Деньги, мама, делают чудеса.

– Это не твои деньги, это деньги семьи.

Михаил вздыхает, но продолжает беседу в спокойном тоне.

– Если ты помнишь, то ровно два месяца назад проходило заседание нашего Общества сахарозаводчиков, и дядя Богдан, как директор-попечитель, доложил о состоянии дел. Хочу тебя заверить, что, несмотря на растущие акцизы, налоги и прочие радости предпринимательства, за последний год мы стали гораздо богаче. Теперь мы стоим никак не меньше 60 миллионов рублей, и в этом состоянии есть и мой скромный вклад…

– То есть – ты заслужил себе игрушку?

– Мама, я говорю лишь о том, что наша семья вполне может себе это позволить. У Дорика, например, есть прекрасная яхта…

– Дорик не покупал себе крейсер.

– Федя человек семейный, ему надо экономить…

– А ты, значит, человек холостой? – Елизавета Михайловна смотрит на сына с едкой улыбкой. – Ну хорошо… Раз ты так хочешь эту громадину, то придется кое чем поступиться. Первое! Если… Я повторяю, если тебе удастся договориться о ее покупке, то она должна быть записана на мое имя.

– Да ради Бога! Мама! – всплескивает руками Терещенко. – Я только не пойму, зачем тебе это надо.

– Считай это старческим капризом. Хотя мои соображения совершенно открыты: пока «Иоланда» будет принадлежать мне, я смогу следить за тем, как ты держишь данное мне слово.

– Но я еще не давал тебе слова! – удивляется Мишель.

– Сейчас дашь. По первому пункту мы договорились?

– Хорошо, мама. Мы договорились. Я запишу яхту на тебя.

– Отлично. Второе. Я даю тебе разрешение на покупку в том случае, если ты пообещаешь мне не жениться на своей белошвейке…

– Мама!

Терещенко вскакивает с кресла.

– …пока я не дам на то своего разрешения.

– Как ты можешь?!!

– Да или нет? – Елизавета Михайловна стоит, положив тонкие кисти рук на спинку изящного кресла орехового дерева, лицо ее бесстрастно, но глаза горят победным огнем.

– Ты пытаешься меня шантажировать! – Мишель краснеет, голос у него срывается на крик.

– Да или нет? – повторяет мадам Терещенко.

– Почему? Ну почему, мама, ты так упорно мешаешь моему счастью? Чем она тебе не угодила? Ты ведь и двух слов ей не сказала!

Елизавета Михайловна молчит, разглядывая взбешенного сына, бегающего по комнате.

– Это подло – ставить меня в столь двусмысленное положение! Почему я должен делать выбор между Маргарит и своими законными желаниями? Почему ты все время пытаешься управлять мной – взрослым успешным человеком? Ты приковываешь нас к себе, не даешь строить собственную жизнь, семьи? Зачем это тебе, мама?

Он оказывается возле окна.

По случаю теплой погоды рамы приоткрыты.

Хорошо видна бухта, залитая ясным зимним солнцем. Вода кажется ртутью – на море полный штиль. На рейде возвышается профиль прекрасной «Иоланды».

Терещенко прерывает тираду на полуслове и останавливается, глядя на открывшийся вид.

Закуривает.

– Мне совершенно незачем управлять вами, – негромко говорит Елизавета Михайловна. – Во всем, что с вами происходит, виноваты вы сами. А я… Я просто вас хорошо знаю. Вы мои дети, Михаил, и я вас очень люблю. Все люди любят так, как умеют, не правда ли? Так да или нет?

Терещенко молчит, глядя в окно.

Елизавета Михайловна смотрит ему в спину, едва заметно улыбаясь.

– Договорились, – наконец-то говорит он.

Феодосийская бухта. День

По направлению к стоящей на рейде «Иоланде» идет моторный баркас, на его баке – Терещенко.

Баркас подходит к трапу яхты, и Михаил соскакивает на швартовочную платформу. Вот он поднимается по ступеням, сопровождаемый человеком в мундире капитана.

Салон яхты «Иоланда». День

Салон роскошен, но не так, чтобы резать глаза, а таким образом, чтобы быть максимально удобным во время долгого путешествия. Он не кричит о богатстве хозяина, как салон на яхте Дорика, а снисходительно намекает на то, что тут понимают толк в комфорте и хороших вещах. Прекрасная мебель, диваны, стулья с гнутыми спинками, огромный обеденный стол, кожаные курительные полудиваны и несколько массивных кресел той же кожи стоят чуть в стороне, окружая низкий инкрустированный серебром столик.

Навстречу Терещенко поднимается пожилой человек – седой, густобровый, с обветренным лицом и сеточкой мелких морщин вокруг глаз – такие образуются от привычки морщиться от яркого солнца.