Читаем без скачивания Любовные утехи богемы - Вега Орион

Эта история ничего не значила бы, продолжал Мериме, не получи принц на следующий день небольшую записку, составленную примерно в следующих выражениях: «Одной даме из моих подруг настоятельно требуется три тысячи франков. Она не осмеливается попросить их у мужа. Я же не могу ей их дать. И я прибегаю к вам, мой принц, к вашей неисчерпаемой и т. д., и т. д.».

Как вы думаете, что сделал принц? Он кладет в конверт три тысячи, передает их пажу г-жи С. Л. и дает себе слово с этого дня никогда не оставаться с ней наедине.

Саттон Шарп, которому было адресовано это письмо, был постоянным участником разного рода дебошей. Этот лондонский адвокат, культура которого была достаточно велика, чтобы предпочитать девочек из Оперы, — тратил с ними деньги, заработанные защитой вдов и сирот. Каждый раз, приезжая в Париж, он влюблялся в одну из них. В 1833 году это была танцовщица Кеплер, имя которой заставляло многих оборачиваться и которая пленила Шарпа своими темно-синими глазами. Он влюбился в нее так сильно, что даже решил увезти ее с собой в Лондон. Все пытались отговорить ее от этого, ссылаясь на то, что лондонские ханжи отобьют у нее клиентуру и что расставание с ним может стать проблематичным, так как он везет ее в город, в котором она никого не знает. Тщетно. Кеплер, которая никогда не позволяла себе болтать, если были затронуты ее интересы, тайно ото всех в одно прекрасное утро уехала, чтобы присоединиться к Шарпу.

Этот «джентльмен-сутенер», как его фамильярно называл Мериме, был гостеприимен и умел с блеском принимать своих друзей. Судить об этом можно по письму, отправленному Мериме из Лондона: «После нашего прибытия в Лондон мы не скучали ни минуты. Необходимо, чтобы я описал вам вечер, который мы, Лагландьер, Шарп и я, провели вместе. Это было у шлюхи его друзей, ростом пять футов десять дюймов, очень светловолосой, но очаровательной. Эта любезная дама была в сопровождении двух других, таких же очаровательных и свежих, каких в Париже не найдешь. В действительности лишь здесь можно найти женщин и свежую рыбу. Помимо приятности нашей беседы, мы привезли с собой много порто, шампанского и водки. Каждая из этих дам сначала утолила свою жажду бутылкой порто, мы были очень веселы, но все еще так далеки от того, чтобы кричать «Да здравствует Хартия!» и стягивать с себя белье, и я даже вступил с одной из дам в серьезный спор из-за того, что немного задрал ее юбку. Удовольствием было смотреть, с каким изяществом эти дамы одним махом выпивали по стакану водки. Проговорив часть ночи о добропорядочных вещах, мы разделились на пары, чтобы идти спать. Со мной оказалась очень красивая, но до обиды стыдливая женщина. Первая битва, чтобы она разделась до рубашки, вторая, чтобы оставить горящей свечу. Выиграв все битвы, я овладеваю ей… После нескольких мгновений отдыха я заговариваю с моей принцессой, осторожно лаская ее. И вот что она говорит мне посредине этой операции:

— Знаете ли вы герцога Фитц-Джеймса?

— Да.

— Какой стыд! Этот грязный Луи-Филипп заключил его в тюрьму!

И тут я открываю, что имею дело с самой махровой ультра во всем Лондоне. Остаток ночи мы провели, обсуждая «Билль о реформах» и сопровождая рассуждения кое-какими гимнастическими упражнениями. (…) Из Лондона мы уехали с пустыми карманами, исчерпавшимися семенными канатиками и расстроенными желудками. Наша переправа заняла не более двух часов с четвертью, а путь по Франции обошелся без происшествий, если не считать собачьего холода и адского дождя, который вверг нас в ужасную меланхолию; Лагландьер спасался от нее, периодически извергая семя».

Как для своих компаньонов по разврату, так и для своих друзей (тем более, что это были одни и те же люди) Мериме был человеком, который действует скрытно. «Помни, что тебя презирают», — таков был его девиз, который он выгравировал на своей трости. Во всяком случае, все признавали, что его чувствительность была куда сильнее, чем его напускные ирония и цинизм; они представляли собой не что иное, как невозможность вести себя и действовать иначе. Стендаль объяснял это его семьей: мать Мериме была способна на проявление нежности и ласки не чаще, чем раз в год. Так как главной положительной чертой того цинизма было то, что он обязывал Мериме держаться благоразумно и относиться к разного рода мелким неприятностям с отстраненностью аристократа и развязностью бандита, все его друзья в глубине души, Гонкуры, к примеру, просто восхищались им. «В молодости я сломал себе руку о мужа, который занимался тем, что распространял слухи, будто я сделал его рогоносцем. С тех пор я не позволю себе жить в лицемерии, а вследствие этого в глазах многих людей я оказываюсь безнравственным человеком. Пока меня это устраивает…»

Его бессонные зенки

Устроены, как веретена.

Он вьет, как нитку из пеньки,

Историю сего притона.

Избыток удовольствий мог в качестве последствия иметь лишь упадок творческой силы. Во время ночной работы Бальзак подсчитывал потерянные страницы, вспоминая о своих дневных семяизвержениях. «Сперма была для него выбросом чистого мозгового вещества, выделением, потерей через член творческой силы; и я не знаю, по какой причине он позабыл свои теории, когда пришел к Латушу [главному редактору «Фигаро»], крича: «Сегодня утром я потерял роман!» — писал Гонкур. Примерно в двадцатилетием возрасте он даже намеревался покончить с собой из-за переизбытка плотской любви. В «Путешествии из Парижа на Яву» он даже с удовольствием описал этих яванок, которые за три недели, словно вампиры, высасывали кровь из европейцев, а затем покидали их, совершенно ослабленных, не имеющих ни капли здоровой крови, ни грамма золота за душой. В одном месте вы живете любовью, заключал он, а в другом вы от нее умираете!

…Мериме распечатал записку, которую ему только что принес посыльный. Она была подписана «Бальзак». «Дорогой Проспер, приходите сегодня вечером к Лоран-Жану, № 23 по улице де Мартир, будут очаровательные девочки».

В двадцать пять лет трудно сопротивляться столь приятному приглашению. Тем более что этот мерзкий субъект Лоран-Жан умел как никто организовывать оргии, как любили говорить в то время, где остроумие гостей можно было сравнить разве что с красотой приглашенных девушек и их пылкостью в любовных играх.

Хотя Бальзак и был на девять лет старше, он тем не менее охотно позволял Альфонсу Лоран-Жану управлять собой, так как последний проявлял по отношению к нему сильные дружеские чувства и испытанную верность. Его доверие было тотальным, и когда в 1848 году он уезжал на Украину, чтобы присоединиться там к госпоже Ганской, то, не колеблясь, доверил ему ведение своих литературных и театральных дел. В трудной ситуации Бальзак мог рассчитывать на него, как, например, в тот замечательный день, когда он продал Арелю, директору театра Порт-Сен-Мартен, пьесу, которая не была еще начата и которую он был вынужден написать за двое суток. Сначала он обратился с просьбой о помощи к Теофилю Готье, но тот отказался. Лоран-Жан — напротив: поддерживая себя чашками кофе, которым он уже потерял счет, он совершил подвиг, диалогизировав «Вотрена». В числе его многочисленных талантов следует отметить талант организатора «увеселений с женщинами», самый значительный из всех. Никто лучше него не обладал той же легкостью в организации изысканных ужинов и в поиске у именитых сводниц столицы очаровательных девушек, которых он всегда приводил с собой.