Читаем без скачивания Драма жизни Макса Вебера - Леонид Григорьевич Ионин

способность логически мыслить, например, а также способность отслеживать и умственно фиксировать проявления собственных болезненных процессов и состояний – эта способность остается незатронутой. Когда Вебер говорит о локальных функциональных нарушениях физического характера, он, скорее всего, имеет в виду именно сексуальные нарушения. Но, как справедливо восклицает Радкау, можно ли предположить, что сексуальность – это исключительно физический, то есть исключительно телесный процесс, а не сочетание физического с психическим? И можно ли всерьез предположить, спросим мы, что изощренному уму Макса Вебера было недоступно понимание психической природы сексуальности? Поэтому мы и говорим, что указанное подразделение симптомов на физические и психические и попытки свести болезнь к физическим проявлениям – это не столько попытки диагностики, сколько заговаривание душевных ран. Иначе это трудно объяснить. Конечно, такое псевдорациональное, а в сущности суеверное поведение не делает чести пророку «расколдовывания» (с. 222), но его можно понять как проявление страха перед потерей разума. «Не дай мне бог сойти с ума. // Нет, легче посох и сума; // Нет, легче труд и глад», – писал Пушкин. Страдания – физический или психический характер они имели – конечно, затемняли восприятие и мешали мыслить ясно.

Другие диагнозы

Несколько слов о других попытках диагностировать болезнь Вебера и объяснить ее происхождение. В качестве альтернативы неврастении предлагалась истерия, что для самого Вебера было в определенном смысле более приемлемо. В обоих случаях речь идет о функциональных нарушениях психосоматического характера, но с точки зрения тогдашних представлений при неврастении следовало бы говорить об унаследованных органических пороках, а при истерии – о текущих расстройствах, которые могли быть излиты наружу и таким образом хотя бы на время изжиты. Именно поэтому врачи говорили, что неврастения доставляет страдания больному, а истерия, прежде всего, окружающим. Истерия сначала понималась как женская болезнь, происходящая из неудовлетворенности матки (от греч. hуstera – матка), позднее этиология изменилась и истерия (она же истерический невроз) стала пониматься как и мужская болезнь. Вебер позже много размышлял о культурно-историческом характере истерии и связи с истерией определенных религиозных представлений и практик, в частности женских истерических пророчеств и греческих оргиастических культов (ХИО, 2, 245–246). Теперь во время болезни истерия была одним из альтернативных диагнозов. Но основательность того или иного диагноза не предполагала изменения лечебных процедур. Не было, да, по-моему, и до сих пор нет отдельного лекарства от истерии или отдельного лекарства от неврастении. Все болезни невротического характера лечатся в конечном счете одинаково в зависимости от преобладающих симптомов, на которые и ориентированы предписываемые больному препараты и процедуры.

Отдельного рассмотрения заслуживают предполагаемые причины болезни. Но нервные и психические болезни представляют собой столь сложное многоуровневое сочетание разного рода феноменов, что искать для каждого случая одну причину просто бессмысленно. Если ее все же хотя бы предположительно называют, то оказывается, что вывод делается не на основе опыта изучения индивидуальной болезни, а на основе парадигмы, в которой работает тот, кто называет болезнь. Не от единичного к общему, так сказать, делается заключение, а от общего к единичному – не от больного к болезни, а от болезни – к больному. Соответственно подбираются (определяются) и причины.

Применительно к болезни Макса Вебера работали две парадигмы: модель научной неврологии того времени и модель только еще зародившегося психоанализа. О научно-неврологическом подходе рассказывает Радкау: Отто Бинсвангер, автор самого знаменитого в то время пособия по неврастении, объяснял своим студентам, что рано или поздно «почти каждый неврастеник» «раскроет вам свое сердце и попытается доказать, что он стал несчастной жертвой своих юношеских глупостей» – читай: онанизма[15]. В научно-неврологическом и вообще в научно-медицинском обиходе того времени онанизм виделся иногда как вредная привычка, а чаще как болезнь, следствием которой становятся многочисленные психические расстройства. Поэтому избегание онанизма рассматривалось как строгое требование половой гигиены; оно предписывалось медиками, его внушали родители детям, а те, кто не сумел избегнуть соблазна, но не был обнаружен как занимающийся онанизмом, носил в себе эту тайну как бомбу с часовым механизмом, которая нередко сама по себе порождала в человеке внутренний, иногда невыносимый психический конфликт. Там же у Радкау приводится несколько историй болезни пациентов, ставших жертвой собственных фобий, вызванных занятиями онанизмом. Часто неврастенические симптомы таких пациентов напоминают симптомы болезни Вебера.

Напоминают, да. Но в книге о Вебере Радкау старается показать, что по целому ряду причин заключить «по аналогии» о причине болезни Вебера невозможно. Аргументация у него весьма причудливая. Так, говорит он, такому объяснению (через онанизм) противоречит факт ночных поллюций у пациента. Почему он противоречит? Потому что у взрослых мужчин поллюции встречаются очень редко, а еще реже в случаях, когда сексуальный позыв был уже удовлетворен в состоянии бодрствования. Однако последнее, как представляется, не могло происходить с Вебером именно в тот период. «Если верить записям старого Ясперса, Вебер научился этому (половому сношению. – Л.И.) только с Миной Тоблер и Эльзой Яффе» (R, 298). Если половых актов не было, а поллюции были, значит, и онанизм исключается. Так мыслит Радкау. На самом деле именно сексуальная аскеза, которой Вебер, «человек с сильной половой конституцией», в некотором смысле даже гордился, и могла привести к ночным поллюциям или вообще к половой неврастении даже в отсутствие половых актов в состоянии бодрствования. То есть не безвольное и безответственное самоудовлетворение было виной страданий профессора, а, наоборот, героическое воздержание.

Такое объяснение можно назвать научно-неврологической парадигмой. О психоаналитической парадигме мы уже рассказали – это объяснение через отцеубийство, комплекс вины и конфликт Я и Сверх-Я. Что сразу бросается в глаза, так это то, что две модели объяснения отнюдь не должны исключать одна другую. Просто речь идет о разноуровневых процессах. Неврология изучает нервную систему и ее заболевания, психоанализ – влечения человека и их превращения в ходе социальной жизни. Нервная система – носитель этих самых влечений. А пресловутые поллюции и эрекции, а также припадки – эпилептические и коитальные – это необходимые связующие звенья, которые соединяют в познании два подхода и соответственно две системы понятий и методов, а в самом человеке – его нервы и его личную жизнь. Поэтому ситуация, описанная в предыдущем абзаце, может быть истолкована и с точки зрения неврологии, и с точки зрения психоанализа, и в практике объяснения и понимания связать оба подхода.

Тайна болезни Вебера

Сколько бы ни обсуждались разные стороны болезни Вебера, все равно природа ее остается тайной. Для точного суждения недостает источников; все, кто мог что-то важное вспомнить, умерли, оставив воспоминания. Но эти воспоминания, как правило, не дают