Читаем без скачивания Драма жизни Макса Вебера - Леонид Григорьевич Ионин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Документ, который мог бы считаться самым ценным из возможных свидетельств, к сожалению, был утрачен. Летом 1907 г. Вебер составил для невролога профессора Хофмана, который должен был его консультировать, документ, озаглавленный «Отчет о патологической предрасположенности, возникновении, течении и характере болезни». Копию получила и Марианна, она передала ее Ясперсу, по мнению которого это «анамнез, уникальный по дистанции к самому себе, объективности и конкретной точности изображения» (ЕВ, 641). Ясперс позднее вернул документ Марианне, которая впоследствии, во время нацистской диктатуры, якобы вынуждена была его уничтожить из опасения, что он попадет в руки нацистов, которые могут использовать его для дискредитации мужа. Марианна называла его «автобиографией» (в кавычках). «Когда я переписываю отчет, – сообщала Марианна Елене, – передо мной живо встает в памяти все пережитое и выстраданное, и я удивляюсь, что это вообще можно было вынести, особенно Максу! Какие ужасные мучения пришлось ему пережить!» (Ibid).
Это очень трогательное сообщение, и вдове можно только сочувствовать. Но возникает все же пара вопросов. Если она переписывала отчет и даже делала это только единожды, то все равно существовал не один, а как минимум два экземпляра. Она уничтожила оба, не спрятав, не передоверив хотя бы один экземпляр поистине уникального документа верному человеку? В конце концов, не запечатала в стеклянную банку и не зарыла в саду? В это просто трудно верить. И кроме того, не стоит преувеличивать враждебность нацистского режима к наследию национал-либерала Макса Вебера. Его книги не изымались из библиотек, их не жгли на площадях, у него были открытые последователи и даже обожатели в научной и не только в научной среде; одним из таковых был Ханс Франк, нацистский генерал-губернатор того, что осталось от Польши, прозванный после войны палачом Польши (R, 847). То есть Макс Вебер при нацизме не был под запретом, он не был столь популярен, как при жизни и впоследствии, но, возможно, потому, что его время еще не настало. Надо ли было вдове уничтожать историю его болезни, в которой не было ничего политически опасного, а сама болезнь не была ни для кого секретом! Если эта «автобиография» действительно была уничтожена Марианной, то мотив, который она приводит в объяснение своего поступка, не выглядит убедительным.
Так или иначе отчет не сохранился. Сохранилась, конечно, хотя и частично, переписка членов семьи и близких, кто каким-либо образом был затронут болезнью Вебера. Но полной картины, которая могла бы (возможно) обнаружиться в отчете, конечно, не существует. В то же время по косвенным признакам можно судить, что болезнь начиналась раньше и продолжалась дольше, чем эти несколько лет – с 1898 по 2002 или 2003 г., отведенные на болезнь большинством биографов. Даже в косметически приукрашенной, ретушированной, по выражению одного из критиков, биографии Вебера, написанной Марианной, все время проскальзывают тревожные нотки. Так, о студенческой поре Макса она пишет: «…молодой студент усвоил грубое времяпрепровождение буршей <…> и у него были товарищи, удовлетворяющие свою чувственность в безответственных и бессердечных формах. Но мать могла быть благодарной… Ее сын противостоял примеру других: лучше терзаться демоническими искушениями духа, грубыми требованиями плоти, чем отдавать дань физической потребности» (курсив мой. – Л.И.) (МВ, 86). Надо ли спрашивать, почему это «лучше», тем более что Марианна, когда писала эти строки, давно уже знала о демонах, которые пришли позднее!
В берлинский период, по заверению Марианны, молодой чиновник (референдарий) полагает, что «нет женщины, которая могла бы его полюбить, которой он в силу своей натуры мог бы дать счастье». Поэтому своей юной сестре Кларе, спрашивающей его о женитьбе, он отвечал: «Такой старый медведь, как я, топчется лучше всего один в своей клетке» (Там же. С. 151). «И с каждым годом, – описывает Марианна ушедшую в прошлое помолвку Макса с Эмми Баумгартен, – он все больше подчиняется мысли, что, если он не может спасти и осчастливить Эмми, он и сам не имеет права на полное человеческое счастье. К этому прибавляется постепенно нарастающее из темных глубин жизни таинственное чувство, что ему вообще не дано принести счастье женщине» (курсив мой. – Л.И.) (МВ, 144–145). «Моя милая Эмми… – пишет он девушке, с которой когда-то был помолвлен и с которой чувствует необходимость объясниться накануне свадьбы с Марианной, – теперь ты знаешь о прошлом и понимаешь, почему для меня было невозможно не поговорить с тобой открыто <…> Убеждение в том, что я не смогу ни принадлежать женщине, ни сблизиться с девушкой, было, ты знаешь это, следствием моего долгого неразрешенного сомнения в том, как ты относилась и относишься ко мне…» (курсив мой. – Л.И.) (Там же. С. 164). А вот Марианна цитирует письмо Макса к ней из Берлина, еще до профессуры во Фрайбурге: «Мое общее состояние несравненно лучше, чем в предыдущие годы. На это я даже не надеялся, разве что в значительно более позднем возрасте, и во что я даже в период нашей помолвки, для меня в этом отношении очень тревожной, не верил. После того как я в течение отвратительных мучений наконец внутренне достиг уравновешенности, я боялся тяжелой депрессии. Она не наступила, как я думаю, потому, что посредством непрекращающейся работы не позволял ощутить покой нервной системе и мозгу <…> Я думаю, что не должен рисковать и позволить наступившему успокоению нервной системы превратиться в расслабленность, не должен рисковать до тех пор, пока не пойму твердо, что стадия выздоровления окончательно завершена» (Там же. С. 174). О каких отвратительных мучениях и о каком выздоровлении здесь идет речь, если болезнь как таковая, разразившаяся в Гейдельберге, как об этом детально пишет Марианна, еще и не начиналась, если «некое злое нечто», на которое есть лишь намеки в предыдущих главах ее книги, еще не «поднялось» из «неосознаваемых глубин жизни»!
Еще пара примеров из того же жизнеописания пера Марианны. Болезнь вроде бы уже завершена, в биографиях пишут, что это уже творческий 1906 г., уже написана и опубликована «Протестантская этика и дух капитализма», и вдруг «…в разгар лета, время, которое он так любит, его опять мучают демоны» (МВ, 305). «Несмотря на длительный отдых, зима и весна 1907 г. были вновь окутаны
