Читаем без скачивания Легенда о Сибине, князе Преславском - Эмилиян Станев

Окружив себя свитками, еретическими книгами, запасшись красками, чернилами и дублеными кожами, апостол Сильвестр разослал по стране верных и двух избранных, все дела в общине переложил на Тихика и погрузился в писание. Тихик, предчувствуя недоброе, был точно на иголках — время ли менять учение и вступать в спор со средецким дедцом, когда в общине голод, нищета, неустройство, когда в стране — царские гонения? Зачем непременно доискиваться, что в точности представляет собой седьмое небо, как сотворена земля, женщина, звезды и вселенная, если главная цель — сделать так, чтобы люди спасли души свои и были сыты, счастливы, любили и почитали друг друга. Разве такое или иное представление о предвечном мире может иметь хоть какое-то значение для добродетелей? Каким бы ни было царство божье, следует сперва установить его здесь, на земле, а уж потом будет видно, что оно представляет собой и как устроено.

Так рассуждал Тихик, когда слышал споры между теми из братьев, у которых были железные перстни и татуировка на запястьях; когда видел, что апостол Сильвестр сидит над свитками, а между тем клочки земли, ценой стольких трудов и мук отвоеванные у леса, не сулят общине вдосталь хлеба; когда умирали один за другим новорожденные младенцы и царские люди жестоко терзали истинных христиан по всей земле болгарской в союзе с французскими и веницейскими католиками. Ибо хоть был он верующий, хоть и считал, что мирские заботы суть проклятие божие, посредством коего люди отданы во власть Сатаны, всё же знал он, что не может человек молиться, если голоден, дрожит от холода или корчится от боли. Ему выпал жребий услужать другим и, чтобы уважать себя и труд свой, он должен был уважать и земные дела. Мало-помалу эти мысли всё более завладевали им, и он не расставался с ними даже вечером, когда засыпал в своей сырой землянке, полной пауков и прочей нечисти.

Несмотря на то что за своё трудолюбие, преданность и знание богомильских догм он был удостоен сана верного, Тихик в глубине души чувствовал себя ближе к оглашенным, чем к верным, поскольку сама работа связывала его с ними и ещё потому, что, будучи прежде рабом, он всю жизнь провел меж париков[19] и отроков.

Каждый раз, когда выдавалась свободная минута, он позволял себе потолковать о божественном с простыми оглашенными, делился с ними кое-какими из тайных своих мыслей. Отроки, бежавшие от своих боляр и из монастырей, видели в нем наставника, без которого не могли надеяться на благоденствие, и Тихик приобретал над их волею и мыслями всё большую власть. Между тем он тоже, слушая их рассказы, шутки, апокрифические легенды о том, как Господь и Сатана водили дружбу и состязались в хитрости, как дева Мария зачала от букетика базилики, посланного ей Богом-отцом через одного ангела, проникался представлениями этих обыкновенных еретиков, которые не до конца понимали богомильское учение и примешивали к нему суеверия и языческие представления, потому что иначе оно было для них неприемлемо.

Ошеломляющее новое учение апостола Тихик встретил, стиснув зубы, затаив дыхание. С бесстрастным, побелевшим от изумления лицом, полуопустив веки, за которыми мерно тлел серый пламень зрачков, богообразный, как праведник, только что сошедший с небес, он выслушал апостола, не шелохнувшись. Но глаза его всё видели. Он заметил смятение братии, и когда Совершенный средь гробового молчания удалился к себе, отирая обильно струившийся со лба пот, Тихик последовал за ним. Перед дверью апостольского покоя он помедлил, давая тому время перевести дух и закрыть покрывалом лицо…

21

В то утро Тихик, выйдя из землянки, никого на работу не повел, потому что все попрятались в своих жилищах. Голодные псы скулили в ожидании хозяев, дети забыли о своих забавах. В некоторых землянках и шатрах громко плакали женщины, избитые мужьями за то, что участвовали в ночных оргиях.

Тихик сел на пень и стал припоминать, о чём он вчера думал перед сном. «Совершенный не ведает, как добывается хлеб насущный, ибо все обязаны кормить его; не ведает, каким искушениям подвергает Лукавый бедных людей в скудости их… Твердит, будто труд — от дьявола, и посему не следует пачкать себя работой… Он беседовал с Богом, а теперь, по словам его, выходит, что Бога нет… То он посвящал свои занятия Богу, ныне посвятит этим своим силам, а получается всё то же самое… Он ведь тоже из господ! Господа вечно ищут Бога… Нету, говорит, ни седьмого неба, ни предвечного мира, а лишь некая мертвая точка, и будто от неё всё пошло…»

Убеждения, которыми он жил, и без того пошатнувшиеся, теперь готовы были превратить в развалины его духовное пребывалище, давили на мозг, сковывали волю, и он не знал, куда кинуться. Рушилось всё — надежда на спасение, любовь к Каломеле, вечная жизнь, божья справедливость и возмездие, утешения рабьей жизни его. Рушилась сама община, теряла смысл его деятельность, борьба с дьяволом, лишения, воздержание, посты. Исчезла, наконец, и вера в Совершенного, чья святость и ученость оказались сомнительны.

Христовы братья начали вылезать из землянок, собираться кучками. Заметив Тихика, они приблизились к нему, чтобы послушать его суждение. Некоторые говорили, что апостол утерял благоволение божье, что им завладел дьявол, другие — что он лишился рассудка, что надо снять с него пояс с бляшками и предать огню новое Евангелие, внушенное Сатаной; третьи, довольные, что Бога нет, смотрели гордо, весело и зло. Иные из женщин с громким хохотом задирали юбки и хлопали себя по бедрам, чтобы показать, что Рогатый вселился не только в Совершенного, но и в них и что никому теперь не спастись.

Тихик сидел, уставившись в землю, и мысль его искала выхода. «Быть может, апостол сам отречется от нового своего учения. Вчера вечером он был очень утомлен и не пожелал говорить со мной, но я надеюсь, что сегодня он примет меня. Надо подождать возвращения теотоков, и, ежели он не отречется, мы изберем себе другого пастыря», — сказал он.

Но многие уже запрягали телеги, намереваясь покинуть селение. По-видимому, дьявол и впрямь пробрался в общину. Тихик был уже готов поверить тому. Он попытался проникнуть к Совершенному, но тот не отпер двери.

Так прошел этот день отчаяния, тревоги, праздности, запечатлевшийся в памяти всех как тяжкий недуг. К вечеру Тихик углубился в лес и, поразмыслив, окончательно уверовал, что Сатана завладел душой апостола. «Даже если и обнаружил он, что мира предвечного нет, — рассуждал Тихик, — не следовало произносить этого вслух, ибо ежели нет справедливого суда над всеми нами, люди не будут видеть смысла в существовании своём на этом свете, не смогут бороться против господ. Во-вторых, он смущает братию и подвергает сомнению необходимость добродетелей, лишая нас наград на небе и утверждая, что жизнь кончается здесь, на земле, так что нечего ждать иной награды, как только от себе подобных. Никого теперь не испугать и не удовольствовать земными карами и благами, ибо сказано: «не хлебом единым жив человек», и если нету ни неба, ни Бога, то отвернет он взгляд от ближнего своего и будет желать лишь есть, пить и властвовать… Совершенный уверяет нас, что, поскольку нет ни Бога, ни дьявола, человек сам станет Богом, но забывает о том, что человек станет и Сатаною. Даже если дьявол и не вселился в апостола, новое учение вредоносно, и следует объявить его антихристом…»

В последующие дни разброд в общине быстро ширился. По ночам совершались кражи из общего амбара, многие затевали драки, вспыхивали свары, откуда-то появилась ракия, так что были пьяные, которые, впав в бесовское исступление, пели непристойные песни о Сатанаиле и его могуществе. Один еретик объявил себя пророком, стал проповедовать безумства, другой повесился. Неведомо откуда прибыл в селение странник с деревянной дощечкой, на которой было начертано: «Покайтеся, ибо близится царствие божие!» Одетый в чудовищные лохмотья, обутый в ноговицы из козьей шкуры, он расположился на мусорной куче и оттуда целыми днями пел тропари дьявольской церкви и призывал богомилов вернуться в лоно её. И у этих пророков нашлись слушатели, поскольку каждый кроет за разумом безумие, коим наслаждается, и злонамеренность, от коей ожидает для себя блага… Мужчины и женщины испуганно внимали зловещим угрозам. По их лицам было видно, что они уже не доверяют своим глазам и ушам, что взору их предстает другой, таинственный мир, полный страхов, чудовищ и смерти. Некоторые, позабыв о своем богомильстве, осеняли себя крестным знамением. Многолюдное — в сотню человек — шествие обходило селение, распевая какую-то новую песнь:

В день Страшного суда скажу я Господу:Боже, творец небесный, отчего приуготовил ты пекло мне?Не довольно ль с меня земных мучений и тягот?Весь в смраде я и унижении,Нечист и невоздержан, как Исаак,Ибо позволил ты дьяволу взять власть надо мною.Напрасно из пекла в пекло бросаешь меня!Отвори врата райские, Иисусе,Впусти души пречищенные и страждущие!Либо верни нам бесплотие, либо прости нас,Ибо, не будь мы рождены, не стали бы и грешить!

Сбитый с толку, растерянный, Тихик вдруг обнаружил, что беснующиеся братья-богомилы оставили его. Никто к нему не обращался, никому он не был нужен. Он забарабанил кулаками в дверь покоя, куда уединился Совершенный, словно не видевший и не слышавший того, что творилось в селении. За дверью раздался голос: «Погоди!», деревянный засов отодвинулся, и Тихик вошел.