Читаем без скачивания Красная Борода - Сюгоро Ямамото

—  Печальная история, — бормотал он, когда они в на­ступивших сумерках возвращались в больницу. — Врачи вступают в сговор с хозяевами веселых домов, наживаются на падших женщинах, не лечат их, не дают необходимые ле­карства, зато заставляют платить огромные деньги за бес­полезные снадобья. Так чем же они лучше грабителей и убийц? Я обо всем этом знал и раньше, но сегодня не сумел совладать с собой... Поведение этих врачей не уклады­вается в моей голове.

—  А мне не понятно, как могли вступить в сговор с бан­дитами отец и сын Инода? Ведь они подрабатывают в на­шей больнице, а сейчас к тому же благодаря ее авторитету стали квартальными врачами.

—  Не будем говорить о них. С ними-то мы как-нибудь справимся — все же они подрабатывают и в нашей больни­це. А вот как быть с такими, как Арамаки и Сэкиан?

—  А что они? Такие же негодяи, как Инода, — сказал Нобору.

—  Но ведь они тоже люди, — вздохнул Ниидэ. — Хотя это ужасно, что мы вынуждены их признавать за людей. У них, должно быть, есть семьи. И что делать, если как врачи они не состоялись, а зарабатывать на жизнь по-ино­му, чтобы прокормить жену и детей, не научились? Вот они и выбирают скользкую дорожку, где хватает тех крох зна­ний, которые они когда-то приобрели.

—  Но ваша логика противоречит здравому смыслу, — возразил Нобору.

—  Не знаю, не знаю, — покачал головой Ниидэ. — Честно говоря, на логику мне наплевать. Для меня ясно од­но: этот — человек и тот — человек; тот хочет жить и этот имеет право на существование. А дело все в том, что где-то что-то неправильно. Но где и что конкретно? Мне, старику, не понять.

Нобору хмыкнул, вспомнив, как этот «старик» не­сколько минут назад уложил пятерых молодчиков. Он не выдержал и расхохотался.

Ниидэ подозрительно поглядел на него.

— Не обращайте внимания, — сквозь смех пробормотал Нобору. — Это так, последствие нервной встряски.

Соловей-дурачок

Район, получивший в народе название «Зады Идзу-самы», тянулся от храма Каннэйдзи до особняка правителя Идзу Мацудайры, которого местные жители называли «Идзу-сама». Помимо нескольких лавок и расположенного на территории храма небольшого чайного домика, в этом тихом месте были дома удалившихся от дел торговцев, а также приказчиков и содержанок. За домами расходились узенькие, кривые переулки, в которых при­шлый человек непременно запутался бы. В переулках сто­яло сорок семь приземистых строений, напоминавших длин­ные бараки, разделенные на комнатушки — каждая с от­дельным входом. Двенадцать из них были совершенно не­пригодны для жилья, семь или восемь пустовали в ожидании жильцов, в прочих же двадцати семи домах жило чуть более полутора сотен человек.

Нобору впервые пришел в это место. Он сопровождал Ниидэ, которого пригласили осмотреть человека по про­звищу «Соловей-дурачок».

Ветреный сентябрьский день уже клонился к вечеру, когда они, обойдя нескольких пациентов, вышли на дорогу, по которой стелился дымок из очагов — местные жители готовили ужин.

Ниидэ был здесь частым гостем, его то и дело окликали прохожие, приветствовали сидевшие у порогов в ожидании ужина мужчины. Один даже окликнул Ниидэ с крыши, и со­провождавший врачей управляющий Ухэй не преминул сде­лать ему замечание.

—  Эй, Ясукэ, и не стыдно тебе? Разве можно здоро­ваться с уважаемым доктором, сидя на крыше? Уж кучеру-то следовало бы знать правила приличия. Быстренько сле­зай вниз!

—  Если я слезу, крыша улетит. Разве не видишь, какой ветер?

—  Не болтай глупостей!

—  Чем ругать меня, господин управляющий, подними­тесь-ка лучше сюда и убедитесь, что я не вру, — возразил Ясукэ. — Я здесь сижу вроде бы заместо груза, а стоит мне слезть, как крышу мигом унесет ветром.

—  Послушай, Ясукэ, — расхохотался Ниидэ. — Так ты собираешься там сидеть, пока не уляжется ветер?

—  А что мне остается? Если крышу снесет, придется ис­кать новое жилище, а я еще за это не расплатился. Да вы не беспокойтесь за меня, уважаемый доктор.

—  Ну и тип! Никакого с тобой сладу! — воскликнул Ухэй.

Мужчина на крыше что-то ответил, но ветер отнес его слова в сторону.

Ухэй смущенно поцокал языком и, покрикивая на ша­ливших на дороге детей и поругивая хозяек, жаривших рыбу прямо на улице, повел Ниидэ к дому Дзюбэя.

Дзюбэю исполнился сорок один год, у него была жена О-Мики и семилетняя девочка О-Томэ. Он издавна торго­вал галантереей и сначала служил в мелочной лавке Моригути в районе Бакуротё. Лет двадцать тому назад, когда Дзюбэй собирался открыть собственное дело, он сошелся с распутной женщиной, растратил много хозяйских денег и был с позором изгнан из лавки. Счастье, что хозяин оказал­ся добрым человеком и не засадил его в долговую яму. С тех пор Дзюбэй переменил множество профессий, а со своей нынешней женой познакомился, когда стал разносчи­ком горячей лапши. Вскоре они поженились, и хозяин лав­ки, где прежде служил Дзюбэй, одолжил ему с рассрочкой на два месяца кое-какую мелочь для торговли вразнос.

И вот уже пятнадцать лет Дзюбэй бродил по городу с лотком, то здесь, то там раскладывал для продажи товар, но заработки были невелики, и ему так и не удалось выбраться из барака, где он снимал комнату.

За эти годы О-Мики родила ему троих детей, из которых двое умерли совсем маленькими. Неделю назад Дзюбэй отп­равился со своей единственной дочерью в баню, и там вдруг с ним начало твориться странное. Он раздел девочку и по­вел ее в общую купальню. Там дочка неожиданно споткнулась и упала, а Дзюбэй почему-то обрушился с бранью на мывшегося рядом мужчину и принялся его избивать. Потом поднял девочку с пола и спокойно сказал:

—  Вот ты упала и доставила беспокойство чужому дяде. Старайся смотреть под ноги.

Вид у Дзюбэя был настолько странный, что избитый даже не рассердился и лишь удивленно глядел на него.

Вернувшись домой, Дзюбэй взял длинную жердь, при­слонил к притолоке, подвесил на нее плетеную бамбуковую корзину, а сам уселся против корзины и замер. На рас­спросы жены не отвечал, лишь махал руками и шептал:

—  Тихо, не то спугнешь соловья, а он стоит тысячу зо­лотых монет.

—  Какой там еще соловей?

—  Наконец-то он мне попался! Слышишь, как заливает­ся. Такое пение тянет на тысячу золотых.

Он снова поглядел на корзину, прислушался, потом обернулся к жене и сказал:

—  Теперь уж мы выберемся из бедности.

С того дня Дзюбэй перестал таскаться со своим лотком по городу и, если не спал и не ел, усаживался напротив кор­зины и с блаженным видом глядел на нее. Бывало, он даже просыпался среди ночи, беспокойно прислушивался, потом, удовлетворенно кивнув головой, садился перед корзиной и бодрствовал до утра. Когда О-Мики пыталась уговорить его сходить на заработки, он озадаченно глядел на нее.

—  Зачем это? Мы продадим соловья, и вырученных де­нег нам с лихвой хватит до конца жизни.

Все это успел сообщить по дороге к дому Дзюбэя управ­ляющий Ухэй.

Осмотрев Дзюбэя, Ниидэ не обнаружил каких-либо признаков психического заболевания. Он предложил и Нобору осмотреть его. Тот достал из корзины Такэдзо свечу, зажег фитиль и стал изучать зрачки Дзюбэя.

—  Должно быть, вы считаете меня сумасшедшим, — с  жалостью глядя на них, произнес Дзюбэй. — Но вы глубоко ошибаетесь. Я вполне здоров и вообще никогда в жизни не обращался к врачам за помощью.

В это время с улицы донеслись детские голоса. Прыгая по дощатому тротуару, дети кричали: «Тёдзи воришка, Тёдзи воришка!»

—  Опять они за свое, — поцокал языком сидевший на пороге Ухэй. — И чего эти чертенята издеваются над Тёд­зи?

Он вышел наружу.

Покончив с осмотром, Нобору обернулся к Ниидэ и по­качал головой. Уже совсем стемнело, и сильно чадивший фонарь, казалось, усугублял и без того мрачную атмосфе­ру, царившую в комнате. Кроме пары скамеек и домашнего алтаря, там ничего не было. Лишь в углу громоздились три тюка — по-видимому, с товарами. Ниидэ поднял глаза на притолоку, поглядел на жердь с подвешенной к ней корзи­ной.

—  Что у тебя там? — спросил он, указывая пальцем на корзину.

—  Тсс, — остановил тот Ниидэ. — Не говорите так громко. Разве вы сами не видите, что там?

—  Пустая корзина.

—  У вас, наверное, зрение не в порядке, потому и не ви­дите. — Дзюбэй поднял указательный палец и, склонив го­лову, зашептал: — Если вам ничего не видно, то слышать-то вы слышите? Вы только прислушайтесь... Ну как?

Ниидэ молчал.

—  Да это же соловей поет, тысяча золотых ему цена, и скоро должен появиться покупатель, — шепотом произнес Дзюбэй.

Вскоре Ниидэ поднялся и, сказав О-Мики, что снова зай­дет, вышел на улицу, где его поджидал Ухэй. Уже совсем стемнело, и Такэдзо зажег фонарь.

—  Этот Тёдзи, которого дразнили детишки, — не сын ли Горокити, которого я однажды осматривал? — спросил Ниидэ.