Читаем без скачивания Иные песни - Яцек Дукай

Сходя с платформы святилища, господин Бербелек смеялся во весь голос.

Разделились они под Фонтаном Гесиода. Алитэ была уверена, что он намеревается посетить римский бордель, хорошо прочла его настроение, но Авеля объяло несколько иное желание. Вчера, после ужина, он разговорился с Зеноном, сыном эстле Лотте от первого брака. Рабыни все подливали вино, разговор прихотливо блуждал, куда вели его первые же ассоциации — цирк Аберрато К’Ире, черные олимпиады, римские гладиаторы, — и тогда Зенон рассказал об этом месте и показал свой шрам, скрываемый и от матери, и от родового текнитеса тела: узкий бледный шрам на бедре.

— У всякого юноши из хорошего дома есть хотя бы один, — убеждал Зенон. — Это теперь модно. Ходят все. Нельзя избежать. Сады Парефены, конечно же, в Dies Martis, час после заката, но нужно прийти раньше. Сад Двадцать Второй. За поручительство. Один шрам — одно поручительство. Хочешь?

Что за вопрос! Форма не допускала отказа, только трус отказался бы — ничего странного, что «ходят все». Но он и вправду хотел. Впрочем, возможно, именно Форма устроила, чтобы — хотел. Из салона в салон, из квартала в квартал, где-нибудь, где встречаются двое или больше благороднорожденных юношей, достаточно одному сознательно наложить ее — и она победит, невозможно отказаться, понесут ее дальше… Когда он думал об этом теперь, входя в Сады и всего раз обернувшись на вечерний город, Александрию от горизонта до горизонта, от неба до неба, — то к нему на ум пришел образ невидимого кулака, сжимающего столицу Эгипта и выдавливающего из нее свежайшие, живейшие соки прямо на плодородную землю Садов Парефены, каждую неделю, в День Марса, через час после заката. Если какие-то боги и существуют, тогда они именно таковы, сказал себе Авель. И только так мы и приносим им жертвы: искренно, по собственному, непринуждаемому желанию. Ибо я знаю, что это Форма, но желаю ей подчиниться. Не приди я сюда, не сумел бы взглянуть им в лица: Зенону, остальным, кто знал бы, что я отказался. Над стыдом разум не властен. Стыд рождается из непрестанного сравнения с образом того человека, каким мы хотели бы стать. Точно так же и отцу должно было наказать убийцу на «Аль-Хавидже»; стыдно, что он позволил тому избежать кары. Знаю, что не могу поступить иначе. Авель все время бессознательно оглаживал рукоять готского канджара, укрытого под кируфой.

Святые Сады Парефены заложили еще под аурой кратисты Иллеи, до Войн Кратистосов. Говорят, что наилучшие текнитесы ге и флоры суть женщины, что именно их творения входят в историю. Создательницей Садов была Мария Анатолийка, Черная Голубка, та, которая выкормила молочную пальму и песчаную пшеницу, серб и зербиго. Преморфировала этот кусок эгипетской земли таким образом, чтобы каждое растение с этой поры могло навязать ему свою Форму, — самые экзотические экземпляры с самых дальних уголков Земли росли здесь в условиях, приближенных к естественным для их родных краев. (Уже во времена Навуходоносора часть Садов огородили панелями из воденбургского стекла, чтобы обеспечить дополнительную изоляцию.) Софистесы доныне спорят, в чем именно состояла морфа Черной Голубки, что такого сотворила она со здешним керосом.

Сады Парефены были доступны для гостей круглосуточно, плата составляла двадцать драхм. Авель заплатил и вошел. От стоящего у входа алтаря Парефены аллейка разделялась, ответвления разбегались в противоположных направлениях, по окружности. Внутри этого круга находились закрытые сады, обычно пребывавшие под патронатом святыни или одного из Высоких Домов; снаружи — сады открытые, под патронатом Гипатии. Сад Двадцать Второй был садом внутренним, записанным за Птолемеями.

Сгущались сумерки, рабы зажигали лампы. Освещалась лишь обводная аллея, внутренние сады быстро погружались в полумрак, сплетенный из миллионов подвижных теней. Проходя мимо алтаря, Авель взглянул над железной оградой — от северных садов превосходно видны море, Большая Гавань и Фарос, отраженный свет маяка прорывался сквозь сплетения ветвей даже сюда. Авель, однако, повернул на юг.

В эту пору Сады посещали по преимуществу любовники, ищущие уединения; вход был двадцатидрахмовым — еще и затем, чтобы отбить охоту пользоваться садом уличным шлюхам. Сад Индусский, Сад Хатата, Сад Антиподов — эти пользовались наибольшей популярностью. Лишь немногие посещали Сад Ледяной и Сад Садары.

Авель миновал первый поворот. При каждом ответвлении стояла маленькая статуэтка Парефены, по атрибутам в ее руках можно было распознать характер данного сада. Зенон сказал Авелю, чтобы тот повернул у Парефены со змеей у стоп.

Но не сказал, что это — уже второй сад южной аллеи, и Авель, захваченный врасплох, остановился, заметив каменную фигуру женщины и твари. Ладонь стискивала мокрую от пота рукоять канджара. Он облизнул губы, осмотрелся — как раз никого не было, впрочем, какая разница, увидит ли кто-нибудь, о том ведь и речь, пусть все видят, как Авель Лятек, Авель Бербелек этим вот канджаром —

Со мной ведь могло что-то случиться, я мог заблудиться, отец мог поймать меня и запретить, я вообще не должен туда идти, как-то уж отговорюсь, поверят — знал, что не поверят, — а вдруг камень под ногой, вдруг споткнусь в дурной миг, случай, укол меж ребер, врач не справится, так бывает, Зенон говорил, что бывало, — но случай не влияет на Форму, мог ли Александр Великий погибнуть, свалившись с коня? — если теперь вернусь, а никто меня не видел, то никто и не будет знать, что я —

Он оставил статуэтку далеко позади, был уже у дверей сада, стальной герб Птолемеев — орел на молнии — взблескивал в полумраке. Отворили прежде, чем он постучал. Зенон ждал подле привратника, готовый поручиться.

— Входи, входи, начали раньше!

Угостил его махорником. Авель глубоко затянулся. Держал махорник в левой руке; взглянул — не дрожала. Он усмехнулся криво.

— Ладно; я надеялся, что не придется ждать.

Земли Драконов, Южный Гердон, покрыты, как говорили, гигантскими деревьями со стволами будто башни, их высокие кроны полностью заслоняли темнеющее небо. Дорогу указывали бумажные лампионы и эхо групповых вскриков. Шли за невольником, что нес на плече большую амфору. Зенон подгонял Авеля, опередил дулоса.

— Пойдем же, хотя бы увижу, чем закончится! — С ветвей гигантских деревьев свисали гирлянды темно-фиолетовых лиан со слабо фосфоресцирующими красными цветами. Входя на поляну, Зенон бросил окурок внутрь одной из цветочных чашечек. Цветок тотчас сжался в пурпурный кулак.

На поляне собралось под сотню людей, парни и девушки, наверняка никого старше двадцати пяти; в единоморфной красоте своих тел, к тому же идеализированных щедро оплаченными текнитесами, подобные друг другу, будто братья и сестры, все аристократы или потомки родов, к аристократии себя возводящих, будущая элита Александрии, Дети Навуходоносора. Они смеялись, скандировали проклятия, прозвища и поощрения, пили из хрустальных бокалов темное вино, курили из персидских трубок сладкий гашиш. Часть сидела в траве, средь раскидистых корней драконьих дерев, несколько пар, погруженные в ласки, перестали даже обращать внимание на окружающих, — но большая часть стояла в широком кругу в центре поляны, где один обнаженный с ножом в горсти гонял другого обнаженного с ножом. Кольцо красных лампионов висело над их головами.

Зенон с Авелем протолкались в первый ряд, Зенон выхватил по дороге у проходившего дулоса кубок с вином.

— Ха! Я знал! Мышиное сердце! — Сплюнув с отвращением, он вытянул в сторону убегающего поножовщика руку с выставленными в жесте Отвернутых Рогов пальцами.

Авель увидел, что и остальные повторяют тот же жест. Голоса проклинали трусость Гая и подгоняли Аксиндера, чтобы добрался, наконец, до соперника. Авель отчаянно затянулся табачным дымом, но это уже не помогало.

Противники носились по кругу, как видно, так продолжалось уже долго, они скорее плелись, чем бежали, Аксиндер орал на Гая, размахивал ножом, красный с лица, Гай оглядывался через плечо. Ни один, ни второй даже не поцарапаны.

И тут Гай споткнулся и упал на одного из зрителей; тот оттолкнул его, и Гай опрокинулся на спину. Аксиндер подскочил — сейчас он его убьет, подумал Авель, — Гай отшвырнул нож в сторону, и Аксиндер поставил ногу ему на грудь. Оба тяжело дышали.

Толпа начала скандировать одно слово:

— Клятва! Клятва! Клятва! — Форма ситуации была столь сильна, что Авель и оглянуться не успел, как сам уже принялся выкрикивать это желание, все должно исполниться, такова очевидность: — Клятва! Клятва!

Аксиндер придвинул грязную ногу к губам побежденного. Гай не мог уже даже колебаться. С закрытыми глазами приподнял голову и поцеловал стопу победителя.

— Аксиндер! Аксиндер! Аксиндер! — скандировала толпа, Авель с ней вместе.