Читаем без скачивания Апрельский туман - Нина Пипари

Даже когда она слушала своих любимых музыкантов. Хотя я вот думаю: можно ли уродов, изрыгающих подобную мразь, назвать музыкантами?.. Теперь не знаю. Раньше я об этом не задумывалась. Просто слышала краем уха то, что доносилось из соседней комнаты. А разрушающе или умиротворяюще это воздействовало на человеческую психику — до этого мне было так же мало дела, как до того, солнце ли светит на улице или идет дождь, — я-то все равно внутри. И вокруг меня — неприступная стена, сквозь которую ни одна зараза не сможет пробраться. Я полжизни работала над ее возведением, день за днем кропотливо укладывала кирпичик за кирпичиком. В день, когда строительство было окончено, я была самым спокойным и невозмутимым человеком в Городе. Спокойнее меня были только кататоники и наркоманы. Стена была моей гордостью, моей опорой, моим островком надежности в этом непонятном мире. Я чувствовала, что не зря положено столько усилий и времени — мой труд был вознагражден. Правда, иногда казалось, что здесь есть и обратная сторона медали: вместе с защитной стена выполняла и изолирующую функцию, и я вроде как по собственной воле замуровала себя. Но все-таки ничто новое — плохое или хорошее — больше не могло проникнуть в меня, и этого было достаточно, чтобы не обращать внимания на неизбежные издержки производства.

И вот теперь, когда стена дала трещину, я с ледяным сердцем наблюдаю, как паразиты из внешнего мира беспрерывно заползают в нее и разъедают, разъедают, разъедают, а после них остаются «продукты жизнедеятельности» с характерным запахом разложившегося белка. Теперь какофония из Лединой комнаты врывается в мою душу, бередит ее, рвет на части, разрезает, словно бензопила, установленную с таким трудом гармонию и навязывает, навязывает себя, свое вязкое черное мироощущение — и я уже не я, а барахтающееся в зловонном болоте существо.

Сейчас, борясь из последних сил с нарастающей внутри меня истерией, я недобрым словом вспоминаю Нику — это она привила мне такую восприимчивость. Это она во всем виновата, до нее все было проще и понятнее. Да, я переваливаю с больной головы на здоровую, да, я ищу крайнего, и сейчас мне плевать, что это проявление слабости и инфантильности.

Уже три часа Леда слушает свою музыку, и ровно три часа в соседней комнате беснуется, изрыгает блевотину SOD, а я тихо начинаю сходить с ума. Через некоторое время среди этой разрушающей лавины дисгармоничных звуков рождается тонкий, неровный голос, сначала совсем слабый, потом он крепнет и звучит все громче, все отчетливее, все увереннее. Мелодично — и в то же время решительно — он выводит балладу Саймона и Гарфанкела:

Are you going to Scarborough Fair?

Parsley, sage, rosemary and thyme.

Remember me to one, who lives there,

She once was a true love of mine.

Потом я повторяю эти строки снова и снова, еще и еще раз, все громче и громче, пока, наконец достигнув предельной, невыносимой степени психического напряжения, не срываюсь на дикий крик. Но меня никто не слышит. Все происходит в моей горячей голове. И так пусто, так холодно при этом в сердце!

Ах, ну опять ты врешь — ведь не было ничего такого!

Все, я опять перепутала полусон с реальностью.

Под долбящие звуки psycho я снова проваливаюсь в забытье.

И все тише уродливый голос, и уже передо мной Ника, и я слышу, как она вновь говорит, пристально глядя мне в глаза, слова, сказанные ею накануне: «Жизнь похожа на утро перед экзаменом…»

— Да, жизнь похожа на утро перед экзаменом. Ты мучительно ждешь, боишься этого момента, потом наконец плюешь на все и идешь отвечать первой, ибо гораздо тяжелее бесконечные мучительные годы ожидания неминуемого, которого, как обманчиво кажется, можно избежать, — куда проще резко принять решение и чувствовать себя сильной личностью, пусть ты и идешь на нечто страшное и неизвестное, но сам так решил, сам этого захотел — и теперь ты свободен и ни от кого не зависишь. И уже совсем не страшно…

Мы едем в старом трамвае. Утреннее весеннее солнце греет макушку, я внимательно слушаю Нику и мимоходом удивляюсь, что, несмотря на яркий, всепроникающий солнечный свет, чувствую себя прекрасно: голова ясная и прохладная, в животе легко и во всем теле непривычная бодрость — и в то же время полная расслабленность. Трамвай давно сошел с рельсов, мы плывем по залитым прозрачной водой лугам, небо высокое и ничуть не страшное, вот только подрагивает как-то странно. Я внимательно слушаю Нику, а сама при этом неотрывно наблюдаю за солнечным лучом, блуждающим в ее большом сером глазу. Подобно луноходу, исследующему неизвестную местность, луч нащупывает своеобразный рельеф, проявляет его, словно негатив, и вот уже я вижу там, в глубине, что-то очень знакомое, что-то важное и родное, вот-вот оно явится мне во всей своей красе…

Словно завороженная, я приросла взглядом к вьющейся шелковой лентой пряди Никиных волос. Теплый ветер нежно треплет эту прядь, и спокойные волнообразные движения баюкают мое сердце, будто ласковая мать покачивает люльку своего ребенка… Это ли не счастье?!

Боковым зрением я улавливаю какое-то движение чуть левее Никиного лица. Вон там, впереди, за холмом. Там еще ничего не видно, но небо с той стороны дрожит заметнее. Показался дом, потом сразу несколько, потом целый квартал и телебашня. Город. Мы выскакиваем из трамвая, но он стоит на месте. Трамвай давно стоит. А город приближается. Мы поворачиваемся и хотим бежать, но в двух метрах от нас стоят люди. У них такие странные лица, что мы невольно отшатываемся. Глаза выпучены, шумно дышат ртом, тела будто раздуты водянкой. Вдруг, словно в научно-познавательном фильме по биологии, они начинают делиться. Слева и справа происходит то же самое. Сзади слышен гул приближающегося города. Дышать нечем, руки все плотнее прижимаются к туловищу, голову еще можно повернуть. Но я боюсь взглянуть на Нику, боюсь увидеть на ее лице то же отчаяние и растерянность, что и у меня, боюсь натолкнуться на ее обыкновенность, на непоправимую, губительную схожесть ее душевного устройства с общечеловеческим, от которой я уже не смогу убежать, отвернуться, обмануться, спрятаться. Боюсь потерять последнюю опору под ногами. Через пару секунд голову уже нельзя повернуть, но я и так знаю: Ники рядом нет. Грузный мужчина передо мной отпочковался уже три раза, и четвертая голова прорезывается из его уха. Обезумев, я молю Бога о скорейшей смерти, расплющиться, задохнуться, исчезнуть, умереть, уснуть и видеть сны… Но моя молитва остается неуслышанной. Бешеное деление вдруг прекращается.