Читаем без скачивания Бездомные - Стефан Жеромский

За воротами парка под прямым углом расходились две большие липовые аллеи. По одной из них в Цисы приезжали с железнодорожной станции пациенты, другая вела к усадьбе, костелу и больнице. Пути туда было больше версты, по широкой, но вязкой дороге. В тот день, когда Юдым шел по ней, она уже подсыхала, но твердая и гладкая сверху глина то тут, то там расступалась и облепляла ноги. Высокие деревья, которыми была обсажена дорога, уже покрывались листвой; в придорожных рвах шумели потоки жидкого ила, быстро сбегающего сверху, с холма.

На душе у Юдыма было весело, как, пожалуй, никогда еще в жизни. Сердце усиленно билось в его груди, когда он приближался к широко разбросанным строениям фольварка. Весенний ветер навевал ему какие-то почти школьнические мечты. Ему наяву грезились необыкновенные случаи, героические подвиги, безумные хирургические операции, неописуемые словами поцелуи чьих-то благоуханных уст. Приняв равнодушное выражение лица, приличествующее здравомыслящему эскулапу, он миновал несколько домов, где жили управляющий, кассир, эконом, и направился влево, к костелу, оставив по правую руку широкую дорогу к усадьбе.

Рядом с недавно воздвигнутым костелом, красивым зданием из красного кирпича с двумя стрельчатыми башнями в готическом стиле, был дом ксендза. Дальше среди деревьев пряталось более старое и просторное здание – больница.

Юдым не намерен был входить туда. Осмотреть больницу он хотел бы в сопровождении своего начальника. Поэтому он сперва отправился в костел, который был как раз открыт. В нем еще не было боковых алтарей в притворах, исповедален, картин и скамей, не было даже пола, и подпорья кирпичных колонн стояли прямо в песке. Кое-где были поставлены наскоро сколоченные тесовые лавки, и лишь возле главного алтаря уже были резные полированные скамьи. В костеле царил полумрак, расцвеченный цветными витражами. Ксендз как раз совершал тихое богослужение. Перед главным алтарем стояло несколько человек. Юдым обошел левый притвор и медленно, бесшумно, по песку, который совершенно заглушал звук его шагов, приблизился к алтарю. Добравшись туда, он увидел на почетных первых скамьях трех своих парижских знакомых – 'барышень Наталию, Иоанну и Ванду. С краю сидела панна Наталия. Доктор узнал ее не глазами, а скорее по ощущению блаженного замирания сердца, по какому-то внутреннему холодку, охватившему лицо и грудь. На ней была легкая маленькая шляпа, с которой спускалась рыжевато-ржавая вуалетка. На фоне спинки скамьи, сделанной из темно-коричневого резного дерева, ее голова выделялась, как прелестный рисунок сангиной. Резкие, как на медали выбитые, очертания ее носа и подбородка ясно видны были сквозь ткань вуалетки, но глаза казались лишь темными углублениями. Несколько мгновений взор Юдыма был прикован к этой голове. Он не знал, кланяться ли, так как не был уверен, что его заметили, и лишь мгновение спустя отвесил поклон. Панна Наталия едва заметным движением наклонила голову. Тут глаза Юдыма встретились и с глазами панны Иоанны и в мимолетном блеске послали друг другу привет юных и чистых душ, скитающихся по земле, взаимно грустя одна по другой. Лицо панны Иоанны так и сияло улыбкой, хотя ее глаза и губы старались не выдать радости.

Богослужение вскоре окончилось, горсточка горожанок, болтая, выходила из костела. Доктор пошел вслед за толпой, чтобы никому и в голову не пришло, что он ожидает выхода барышень. Но за дверьми он принялся кружить, как бы изучая архитектуру храма. Когда он стоял так, задрав голову и осматривая каменные арки, открылась боковая дверь, ведущая в ризницу, и вышел молодой еще ксендз, который только что отслужил обедню, а с ним и все три барышни.

Они встретились. Юдым поздоровался с барышнями и представился ксендзу. Тот тотчас взял его под руку и завязал разговор приятный, дружеский и исполненный вкуса. Это был упитанный человечек, с глазами, излучающими веселый блеск, и улыбающимися губами. В его шевелюре поблескивало всего несколько серебряных волосков, но и этим немногим ниточкам седины противоречила свежесть лица.

– Кто ступил ногой на ксендзовскую землю, тот отправляется к ксендзу завтракать! – изрек молодой священник.

– За исключением девиц! – протестовала панна Подборская.

– Никаких исключений. Ксендз, девица и ангел третий – родные дети. Кроме того, здесь распоряжаюсь я, а не какие-то молодые девицы. Вот так, по-моему! Верно ведь, доктор?

– Ну, раз таков закон, дамам придется подчиниться.

– Ну? Теперь что скажете? Ксендз и доктор – то есть, простите, я обмолвился, – доктор и ксендз решили. И вот мы уже и в ксендзовском доме… – говорил он, открывая калитку в новой стене, окружающей погост.

В больших уютно меблированных комнатах ксендзовской квартиры было полно цветов, картин (олеографий), газет и иллюстрированных журналов. В столовой стоял шкафчик с изданиями для народа, в кабинете лежали на столе еженедельные и ежемесячные журналы, газеты; в шкафах была размещена довольно большая библиотека. Ксендз занимал гостей с благодушной шутливостью, старательно выдержанной в хорошем тоне, и допытывался у своей статной экономки, скоро ли их накормят. Вскоре завтрак был подан. Священник уже знал парижскую историю девиц и доктора. Но его больше всего интересовала дорога в Лурд, куда он собирался уже несколько лет. Гостьи экзаменовали его, проверяя, насколько он преуспел во французском языке. В конце завтрака ксендз утащил Юдыма в кабинет выкурить папиросу, между тем как девицы просматривали в гостиной свежие журналы. Окна кабинета выходили на липовую аллею. Священник говорил оживленно и так разумно, что Юдым не мог поминутно не думать: «Гляди-ка, какой умный и приятный толоконник».

Он с интересом расспрашивал доктора о разных варшавских делах, как вдруг бросил взгляд за окно и недовольно поморщился. По аллее крупным шагом шел молодой человек в элегантном демисезонном пальто и светлой шляпе. Доктор Томаш узнал в нем молодого человека, которого видел верхом в день своего приезда в Цисы, а потом заметил за табльдотом в санатории. Фамилии его он не запомнил и спросил ксендза.

– А ведь это ваш пациент, пан Карбовский! Хотя он такой же больной, как я аптекарь…

– Почему так?

– Видите ли… это головорез. Происходит он, говорят, из очень хорошей семьи, получил в наследство от отца состояние – ну и в два года промотал его, что называется, до последнего гроша. Бывал в Монте-Карло, в Монако, в Париже, где угодно. Играет в картишки, – да, знаете, не эдак, по-нашему, а с заранее обдуманным намерением. Вот в чем загвоздка!..

– Не замечал…

– Ну, так еще заметите. Во время сезона всякого приезжего побогаче, у кого ветер в голове, золотую молодежь и даже разных там дамочек обыгрывает так, что в слезах уезжают. Этим и живет.

– Неужели здесь бывают такие?

– А вы думали! Этот пан Карбовский – ого!.. Зимой, когда компании побогаче нет, он сидит как суслик в норе. Иной раз уедет, опять возвращается… Прижмет его нужда – занимает у лакеев, у банщиков, у евреев, фельдшеров, у кого попало! Я потому вам это говорю, что он и вас не пропустит.

– Э, у меня занять нелегко, особенно теперь… – засмеялся Юдым.

– Ну, ну… Я совсем невзлюбил его, потому что он вечно норовит обмануть какого-нибудь бедняка. Придет, скажем, к фельдшеру, который за сезон скопи себе кой-какие деньжонки, и просит его разменять двадцать пять рублей. Глупый «Фигаро», в восторге от фамильярности «такого барина», вытаскивает из ящика рублики и раскладывает на столе. Тот смахивает их в портмоне, потом притворяется, что забыл дома четвертной билет, и велит фельдшеру, прийти в гостиницу. Зайдешь, говорит, и возьмешь, а то мне сейчас не хочется бежать за деньгами, я как раз иду в замок… Подученные лакеи не допускают «брадобрея» к «господину графу», а тот между тем режется в карты, рассчитывая, что выиграет эти двадцать пять рублей и отдаст.

– Но отдает по крайней мере?

– Пока еще отдает, если его прижать. Но что будет завтра?… За номер в гостинице он не платит уже с год, наверно. Впрочем, сейчас у него другое на уме.

Едва священник проговорил это, послышался легкий стук в дверь, ведущую из передней в гостиную. Ксендз буркнул что-то и вышел, увлекая за собой доктора. Пан Карбовский уже стоял в дверях напротив.

Это был стройный, бледный брюнет. Маленькие прямые усики чернели над его красными губами. Темные, с поволокой глаза, казалось, не видели никого в комнате. Гладко зачесанные на правую сторону волосы удивительно сочетались со всем его обликом, полным какого-то обаяния. Модный смокинг прекрасно подчеркивал изящество его медлительных движений. Карбовский приветствовал молодых девушек общим поклоном, ксендза чмокнул в плечо, Юдыму с милым кивком подал руку и сел рядом с панной Вандой, против Наталии.

Последняя, как только молодой человек появился в гостиной, побелела как бумага. Губы ее как-то странно сомкнулись, будто еще мгновение, и она разразится слезами, а лицо ее стало так прекрасно, что невозможно было глаза оторвать. Карбовский заговорил с панной Иоанной о книжке, которую та держала в руках.