Читаем без скачивания Дворец сновидений - Исмаил Кадаре

Он дошел наконец до кофейни «Хаджилелек»[3], куда обычно приходил пить кофе, когда… был… (мозг его мгновенно отмел слово «живым», затем «бодрствующим»). И вот, он дошел до кофейни, куда обычно приходил пить кофе, когда был обычным молодым столичным парнем без определенных занятий. Толкнул дверь и зашел внутрь.

Не глядя по сторонам, он пошел прямиком в левый угол, где ему нравилось обычно сидеть, и занял место. Ему нравилась эта кофейня, потому что, в отличие от какой-нибудь старомодной чайханы, вместо традиционного возвышения вдоль стен, покрытого шкурами, здесь были низкие табуреты, обитые кожей, на которых было очень удобно сидеть.

У хозяина кофейни, как ему показалось, лицо было какого-то пепельного цвета.

— Марк-Алем? — удивленно воскликнул тот, подходя к нему с кофейником в руках. — Где же ты так долго пропадал? Я уж думал, не заболел ли ты, потому что, по правде, не хотел верить, что ты стал завсегдатаем у кого-нибудь другого.

Марк-Алем не стал вдаваться в объяснения, ограничившись улыбкой. Хозяин кофейни тоже улыбнулся и, наклонившись к нему, тихо проговорил:

— Но затем я узнал, в чем дело… Кофе, как всегда, немного сахара? — тут же добавил он, увидев, что тот нахмурился.

— Да, кофе как всегда, — подтвердил Марк Алем, не глядя на него.

Он постарался сдержать вздох, следя за струйкой кофе, лившейся в толстостенную чашку. Затем, когда хозяин отошел, внимательно огляделся вокруг, чтобы увидеть, собрались ли уже завсегдатаи кофейни. Почти все были здесь, мулла из соседней мечети вместе с двумя высокими мужчинами, всегда хранившими молчание, канатоходец Али, окруженный, как обычно, группой поклонников, лысый коротышка, склонившийся, как всегда, над какими-то старыми документами, которые хозяин кофейни описывал по-разному, в зависимости от своего душевного состояния. То он говорил, что это древние рукописи, которые его постоянный клиент пытается переводить, то — что документы судебного процесса, проигранного им, а то и просто пустые бессмысленные каракули, найденные в неизвестно каком заплесневелом сундуке выжившего из ума маразматика.

А вот и слепые, пробормотал про себя Марк-Алем. Они сидели на своих обычных местах, справа от входа. И что за напасть мне с ними, как-то плакался на свою судьбу Марк-Алему хозяин кофейни. В мою кофейню наверняка приходили бы другие, солидные посетители, а эти, со своей кошмарной внешностью, лучше бы не приходили и не занимали, как назло, лучшие места. Но ничего не могу с ними поделать, тут уж нашла коса на камень. Их охраняет государство, и я их выгнать не могу. Марк-Алем переспросил, что это значит «охраняет государство», и тогда хозяин, ожидавший этого вопроса, поведал ему такое, от чего у него от изумления открылся рот. Слепцы, приходившие в кофейню, были не какими-нибудь там обыкновенными слепыми, ставшими инвалидами из-за болезни или травмы, или в результате ранения на войне. Будь они такими, он со всем удовольствием принимал бы их в своей кофейне. Но они — совсем другое дело, и ослеплены были по причине, у нормального человека с трудом укладывающейся в голове. Со времен детства Марк-Алем припоминал, хотя и смутно, знаменитый декрет о дурном глазе — «Ослепительный фирман», в котором государство объявило о необходимости ослепления десятков тысяч человек, чей «дурной глаз» угрожал безопасности империи; но только от хозяина кофейни узнал, как все происходило на самом деле: о бесконечном ужасе, охоте на обладателей дурного глаза и, наконец, о пенсиях, назначенных государством тем, кто добровольно сдался, чтобы освободиться от собственных глаз. Понимаешь теперь, почему я не могу их выгнать из своей кофейни? Они важничают потому, что пожертвовали своими глазами. Кем они, интересно, себе кажутся, уж не героями-ли.

К его собственному удивлению, теперь, не то что раньше, у него не вызывали никакого страха эти их черные повязки, криво повязанные на лбах. Каких только глаз он не видел там, от них бросало в дрожь даже сейчас, при воспоминании о них, величественных и при этом угрожающих, расположенных не у человека на лице, а прямо на небесном склоне или посреди горы, а иногда погруженных в лунную грусть, поднимающуюся у них по бокам подобно водопадам из воска.

Мысль его вновь вернулась, на сей раз почти ностальгически, к тамошним открытым пространствам, бескрайним ореховым садам, в которых его соседка могла оказаться и невестой, и девственным муллой. Иногда он думал, что пройдет еще несколько лет, и на него не смогут произвести никакого впечатления ни красоты, ни ужасы этого мира, представлявшие собой, в конце концов, всего лишь бледные копии созданий мира тамошнего, которым удалось перейти разделяющую их границу.

Ад и рай, они ведь там вместе, говорил он про себя всегда, когда слышал слова «о чудо» или «о ужас».

Дверь кофейни распахнулась, и в нее вошло несколько сотрудников иностранного консульства из стоявшего напротив здания. Они, оказывается, все еще продолжают пить кофе здесь, подумал Марк-Алем. За столом акробата на какое-то мгновение воцарилось молчание. Раньше и Марк-Алем с каким-то радостным оживлением встречал приход иностранцев и разглядывал их украдкой, восхищаясь европейской одеждой, но сегодня, как ни странно, и они показались ему лишенными какой бы то ни было тайны.

Было послеобеденное время, когда в кофейне многолюднее всего. Марк-Алем узнал сотрудников «Вакыф Банка», который находился в двадцати шагах отсюда, затем вошел полицейский с перекрестка, похоже только что закончивший службу, и за ним несколько незнакомцев. Из-за стола акробата и его поклонников послышался приглушенный взрыв смеха. Почему бы им и не смеяться, подумал он, для их куриных мозгов весь мир вроде цветочной поляны.

Время от времени, словно черная туча, в памяти его всплывало воспоминание о позавчерашнем ужине у его влиятельного дяди, Визиря. Почти год они не встречались, и, увидев после возвращения с работы возле ворот дома его карету с вырезанной буквой О, он испытал привычное волнение. Но еще сильнее удивился, когда мать сказала, что Визирь прислал карету за ним и ожидает его у себя дома.

Хотя Визирь и встретил его со всей сердечностью, он показался ему усталым и мрачным. Взгляд у него был пронзительный, как от бессонницы. Речь его часто прерывалась, словно большую часть того, что нужно было сказать, он проглатывал. Тяготы власти, подумал Марк-Алем. Тот спросил его о работе, и Марк-Алем, вначале довольно неуверенно, затем все свободнее, принялся рассказывать о ней, хотя, пока он говорил, у него сложилось впечатление, что Визирь слушал его, думая о чем-то другом. Позднее Марк-Алем мысленно покраснеет, вспомнив этот момент, но тогда он