Читаем без скачивания Перешагни бездну - Михаил Шевердин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всегда мрачный Мирза Джалал рассмеялся. По-видимому, и для Ишикоча это оказалось неожиданностью. Разинув смешно рот, он почти с испугом взирал на колышущиеся завитки бороды, на белые зубы, на съехавшую на ухо бархатную ермолку Мирза Джалала.
— Не надо... Полно!.. — замахал он руками в священном ужасе. — Пронницательнейшему столпу знаний не подобает смеяться над бесхитростной шуткой.
Все еще подавляя смех, Мирза Джалал говорил:
— Справедливость! Вы послушайте его! Мы с вами, комиссар, говорим час о справедливости и не дошли до сути. А он раскрыл рот и... все? Справедливость — это когда мать семейства не льёт слез в пустой котел на холодном очаге... Да, язык Ишикоча без костей, а ломает кости. Язык твой умнее тебя самого...
Когда они поели плова и, вымыв руки, взялись за холодную, точно с ледника, дыню, Мирза Джалал сказал:
— Однажды в поисках справедливости я, ваш раб, решил пойти по пути наивных, думающих найти истину у величайшей святыни в Мекке. В коране записано: «Обязательство у людей перед аллахом — хадж для тех, кто в состоянии совершить путь к нему. И поймите его, как он вывел нас на прямую дорогу, хоть до того вы в заблуждались. Найти истину, найти справедливость!» Все идут в священную Мекку — и паломник Мирза Джалал побежал...
Он долго сидел молча, устреммв взгляд в стену. Что он там видел? Перед ним проносились картины прошлого...
— Все обряды проделал, каялся — паломник! Несчастный, невежественный, темный человек, постигший все премудрости исламской науки... Сорвал с себя одежды и обернул себя тряпицами — хиррувемами. И шел по палящему аравийскому зною. Со спины паломника слезала опаленная солнцем кожа. Голова паломника лопалась от духоты. Неделю, пока тащились от Раббоки до Мекки, паломник не стриг ногтей, не смел давить на теле комаров и насекомых. Отдавал свою плоть во власть бешеных аравийских блох. Вместе с тысячами и тысячами других оберегал себя от вожделения. Час за часом твердил молитвы во славу аллаха, искореняя из своего сердца злобу на всех своих врагов, на эмира, на губернатора. Изнемогал от слабости, голода, жажды, боли в суставах, ссадин и нарывов. Ходил вокруг Каабы. И его обливали водой. И он целовал черный камень. И только разрушил веру, но так и не узнал, что такое справедливость? И вот нашелся человек, живущий в подворотне, нищий, без роду, без племени. Он разъяснил все. А вы не пророк ли, Ишикоч достопочтенный? Вы не из святых ли ревнителей благочестия? Уж не наставник ли вы, не пир ли дервишей вы, Ишикоч? А я ваш покорный мюрид?
Боже правый, знаки почтения ничуть не радовали Ишикоча. Он пугался все больше и больше. Его потрясало поведение почтенного хозяина. Мирза Джалал менялся на глазах, и Ишикоч не представлял, к чему приведут такие перемены.
Во всяком случае Ишикоч знал одно: тихой жизни в уютаой курганче пришел конец. И все свои слова и советы, если бы онмог, он взял бы обратно.
— Не учи дедушку кашлять! — кряхтел он так тихо, что слышал свое бормотание лишь сам.— Боже правый! Мы — умные. Разберемся.
ОСВОБОЖДЕНИЕ
Вознесся к вершине навозной куча.
Чем выше красуется, тем ниже падать.
Амин Бухари
Что ты сравниваешь мою девушку с луною?
На щечках моей милой нет пятен.
И лицо ее никогда не бывает на ущербе.
Бестани
Прибежал Молиар, встрепанный, нетерпеливый. Его физиономия с круглой бородкой, круглыми щеками, круглыми глазами-вишнями излучала тайну. Он и начал загадочно:
— Мир наполнен непонятным. И все: солнце, луна, звезды — неясно... Все, боже правый, исходит из Египта...
— Короче, сын греха! — спокойно и властно остановил его, поглаживая свою ассирийскую бороду, Мирза Джалал Файзов. Больше чем когда-либо он походил сейчас своим спокоиствиеы и величием на изваяние ассиро-вавилонских царей. — Ближе к делу, почтенный.
Они сидели в малой ишанской михманхане, в доме ишана чуянтепинского Зухура Аляддина. Их приняли по всем законам гостеприимства. Стеганые подстилки оказались мягкими и чистыми, лепешки белыми и горячими, только что из тандыра, чай наваристым.
Хозяин михманханы — он назвался родичем ишана Зухура — хлопотал у дастархана. Это был вкрадчивый, невзрачный человек с заросшим лицом, неряшливый. Про таких говорят: «Собачью шкуру на лицо натянул». О том, что он принадлежит к духовному сословию, говорила его белая чалма. Посуетившись и попотчевав гостей пловом, он ушел и больше не вернулся. За дверями все время что-то шуршало и двигалось, со двора доносились голоса. Ишикоч не выдержал и, оставив в чашке ширчай нетронутым, выскользнул из михманханы.
Пропадал он долго, вернулся солидно, вразвалку, переполненный новостями, и долго не мог приступить к рассказу. Обидное слово Мирза Джалала Файзова нисколько его не задело. И, хихикнув, он ошеломил его:
— Ее там, в хлеву, нет! — захлебнулся он от важности.— И хлева нет. Сломали хлев. Убрали глину. Подмели пыль. Чисто там, боже правый!
— Нет? Дьявольщина, — упавшим голосом чертыхнулся домулла. Он не сказал больше ничего, и это русское «Боже правый!» не резануло ухо, так велико было его разочарование.
Иначе реагировал на это Мирза Джалал. Он словно обрадовался. С шумом выдохнул из груди воздух, и на лице его появилось довольное выражение.
— Нет её? — бормотал он. — Что ж, теперь можно и в Самарканд.
Мирза Джалал терпеть не мог путешествий, приключений. Он любнл посидеть спокойно за низеньким резным столиком в своей михманхане и полистать старинные рукописи. А ему приходилось путешествовать, испытывать самые неприятные приключения, участвовать в самых неприятных событиях... И сейчас он просто обрадовался: оказывается, приключение не состоялось, событие не произошло и представилась возможность не торопясь и спокойно пропутешествовать домой в Самарканд к столику, к рукописям, к столь излюбленному уюту усадьбы в винограднике на ургутской дороге.
Но неуемный Ишикоч любил устраивать маленькие неприятности своим друзьям. Он хихикнул:
