Читаем без скачивания Нищета. Часть вторая - Луиза Мишель

— А как по-вашему, Анжела? — спросила сестра Этьен, волнуясь.

— По-моему? Да разве такой девушке, как я, позволено иметь свое мнение? По-моему, в жизни слишком много горя.

— Да, жизнь — грустная штука, — промолвила сестра Этьен, вспомнив про малютку Анжелы. На глазах надзирательницы выступили слезы.

В это время в мастерскую вошла старая сестра Доротея, иначе — сестра «Кривошейка». Все замолчали, кроме клячи, которая, гнусавя, продолжала читать молитву. Сестра Доротея окинула взглядом всю мастерскую, что ей нетрудно было сделать, ибо она страшно косила.

Сестра Этьен побледнела, перехватив взгляд сестры Доротеи, скрестившейся со взглядом клячи. Было ясно, что та сообщит все, что говорили и делали не только заключенные, но и надзирательница.

На сестре Доротее лежала гнусная обязанность самым подробным образом докладывать старшей монахине обо всем, что удавалось узнать ей самой и ее осведомительницам. Когда-то сестра Доротея была только суха и фанатична; она сделалась вдобавок и жестокой, после того как одна из арестанток, жертва ее доноса, столкнула ее в бассейн, отчего шея у сестры Доротеи осталась навсегда искривленной. Некоторые люди, подвергнувшись наказанию, становятся еще хуже, чем были раньше.

— Сестра Этьен, — сказала сестра Доротея, — идите, вас зовет старшая. Я побуду здесь.

Сестра Этьен поклонилась и вышла. Сестре Доротее никто не осмеливался перечить: она была всемогуща — нечто вроде министра без портфеля.

Она начала проверять работу. Все молчали: говорили лишь взглядами, да и то, если решались посмотреть друг на друга.

Сестра Этьен была по крайней мере простодушна. Ее можно было даже обманывать; если это делалось из благих намерений, то она прощала. Вот почему ей было нетрудно нести обет монашеского послушания.

Анна Демидова, как и обе монахини, была фанатичкой, но фанатичкой свободы и справедливости. Она жаждала их для всего человечества. Ее сердце обливалось кровью при виде страданий народов, поставляющих и пушечное мясо, и живой товар. Анна происходила из знатной русской семьи, но отдала на дело революции те крохи богатства, которые у нее оставались после разрыва с родными. Она была готова отдать и свою кровь…

Анна горячо любила одного нигилиста; семья отреклась от нее, власти ее выслали. Перед тем как отправить девушку на границу, жандармы привезли ее к месту, где стояли виселицы, на которых еще качались тела троих казненных. У одного из них свисала на лоб длинная прядь волос. При лунном свете перекладины виселиц казались руками, протянутыми с мольбой о мести… Анна поклялась отомстить. На глаза ей попалась какая-то тряпка, изодранная зубами волков, которые сбегались сюда по ночам. Анна подняла ее: это был носовой платок с меткой «А. С.» — Александр Соловьев[27].

Она отчетливо представила себе ужасную казнь, раньше лишь смутно рисовавшуюся ее воображению. С этих пор Анна начала жить не для себя, а ради мести, достойной того, кого она не переставала любить. Ее конвоиры могли бы доложить начальству, что, увидев виселицы, девушка не опустила голову, а подняла ее еще выше. Найденный платок внушал им суеверный ужас: конвоиры не осмелились его отнять.

Почему же Анна была вновь арестована, уже во Франции, и препровождена в Сен-Лазар? Ей встречались многие не совсем обычные люди; среди них был г-н Марселен, последователь Ламеннэ, человек, в чьем сознании революционные идеи мирно уживались с религиозными. На небесах — тирания, на земле — освобождение людского рода… Борьба двух противоположных принципов в душе Марселена доводила его до галлюцинаций; рано или поздно он должен был попасть в сумасшедший дом. Этот человек влюбился в Анну; его любовь была безнадежна, ибо взаимности не встретила; к тому же Анна не верила в Бога. Ее равнодушие приводило влюбленного в отчаяние; он преследовал ее, грозился покончить с собой. А поскольку непримиримые люди бывают часто до глупого жалостливы, Анна не нашла ничего лучшего, как признаться, что могла бы полюбить Марселена, если бы их не разделяла глубокая пропасть. Переменив адрес, она попыталась скрыться от поклонника.

Произошло то, что должно было случиться: г-н Марселен опять встретил Анну и, несмотря на ее мольбы, последовал за нею. В тот день она шла на тайное собрание; чтобы отвести подозрения, оно должно было состояться у высоких белых стен кладбища Пер-Лашез. Ведь гулять разрешено всем! Собрание было немногочисленным; участники держались небольшими группами, как будто в ожидании погребального шествия. К несчастью, г-н Марселен, провожая Анну, очутился в обществе заговорщиков. Его никто не знал, и Анне пришлось давать объяснения, до такой степени его раздосадовавшие, что он затеял ссору с двумя ее русскими друзьями. Появилась полиция, и бедняга слишком поздно понял, что помешал тайному собранию, участвовать в котором верующему было не к лицу. Эти люди считали, что их задача — разрушить прогнившее здание старого социального строя и очистить место для тех, кто придет им на смену.

Анну и ее товарищей, Михайлова и Петровского, арестовали просто потому, что полиции надо было кого-нибудь задержать. Никто из них не назвал своего имени: они знали, что это навлечет беду на других, и условились молчать, пока не наступит назначенный заранее день. Тогда им достаточно будет сообщить, кто они такие, чтобы их выпустили из тюрьмы и отправили за границу, ибо во Франции отнюдь не в ходу гостеприимство, присущее арабам.

Итак, Анна рассчитывала выйти на свободу раньше своих новых подруг, ибо близился день, назначенный для раскрытия ее инкогнито. Каково же было удивление всех троих, когда выяснилось, что фамилия Анжелы стоит первой в списке освобождаемых!

Ларчик открывался просто: Николя, узнав о поездке Анжелы и тетушки Николь в приют, решил, что ему, может быть, удастся найти Клару, выселив Анжелу. Освободить девушку, числящуюся проституткой, так же легко, как и засадить ее в тюрьму. Поэтому он тотчас же привел в исполнение свою блестящую мысль и поручил Жан-Этьену с Гренюшем установить за Анжелой слежку.

У Николя было теперь немало хлопот. Честолюбие Амели непомерно возросло; с некоторых пор она устраивала ему ужасные сцены, требуя, чтобы он на ней женился, и угрожая скандальными разоблачениями, которые могли немало повредить «виконту д’Эспайяку». Впрочем, неприятности не уменьшали его рвения: он положительно был создан для службы в полиции.

Когда вызвали Анжелу, сестра Кривошейка находилась в мастерской. Освобождение девушки сильно раздосадовало надзирательницу: с тех пор как ее покалечили, ей казалось, что при виде чужих несчастий шея ее чуточку выпрямляется…

Спустя несколько дней личность Анны и других русских была установлена; как они и ожидали, их выслали из Франции. Анна избрала германскую границу, потому что оттуда было ближе в Вогезам, где жил дядя Клары. Когда сопровождавшие ее полицейские уехали обратно в Париж, она снова перешла границу и пешком, в простой крестьянской одежде, направилась в Дубовый дол. На расспросы она отвечала, что идет к родственникам.

XVIII. В доме священника

Дубовый дол — тенистая лощина, укрытая высокими, поросшими лесом хребтами Вогезов. В селении всего два или три десятка домиков, крытых соломой. Долина плодородна; летом хлеба волнуются в ней, как море; осенью на склонах холмов зреет виноград. Лес — с одной стороны, горы — с другой подошли так близко, что долина всегда остается под их благодатной сенью. Виноградные лозы сгибаются под тяжестью гроздьев, зерна тесно сидят в налитых колосьях; трава густа и высока. Но, несмотря на щедроты природы, люди здесь живут и умирают нищими. Их дети, резвящиеся вместе с ягнятами на лугу, знают о предстоящей им нужде не больше, чем эти ягнята о ноже мясника…

В этом всеми забытом уголке живут семьи, давно породнившиеся между собой. Никто не покидает общину — ни чтобы жениться, ни чтобы умереть. Лишь ежегодный рекрутский набор вырывает из числа местных жителей нескольких молодых людей, как Шейлок[28] — кусок мяса в уплату долга. Если война и болезни пощадят их, эти юноши возвращаются в Дубовый дол, женятся и растят малышей; те, выросши, поступают в свой черед точно так же. Лишь двое — парень и девушка, по имени Клод и Клотильда, уехали в Париж. Несомненно, они плохо кончили, так как не вернулись назад. Говорили, что по ночам сквозь шелест листвы можно расслышать жалобные голоса: «Помолитесь за нас!»

С незапамятных времен в пещере за Дубовым долом обитала семья Дареков. Потомки кельтов, они из поколения в поколение сохраняли высокий рост, светлые волосы и синие глаза.

Двойной ряд дубов окаймляет деревню, — словно ограда, за пределы которой невозможно выйти. Все деревья — с дуплами, многие уже повалились от старости.