Читаем без скачивания Нищета. Часть вторая - Луиза Мишель

Метель улеглась, но холод прибирал до костей. Закутавшись в накидку с капюшоном, Анна попыталась определить, где она находится. Это ей легко удалось — в деревне был лишь один ряд домов. Беглянка отыскала постоялый двор, узнав его по висевшей на перекладине большой вывеске, которая раскачивалась от ветра. На ней была изображена белая лошадь, а ниже красовалась надпись:

КТО ПЕШКОМ, КТО ВЕРХОМ —

ДЛЯ НОЧЛЕГА ЗДЕСЬ ДОМ.

Анна стучала довольно долго. Наконец приоткрылось окно, и высунулся молодой Дидье, трактирщик. Этот постоялый двор содержали еще его предки (здесь всякое занятие было наследственным). Различив при коптящем свете фонаря фигуру Анны, он испуганно воскликнул:

— О Господи! Никак Клотильда вернулась?

Окошко захлопнулось, и стало ясно, что здесь ждать гостеприимства бесполезно. Анна вышла на дорогу, тянувшуюся между дубами. Дойдя к утру до соседнего селения, она смогла наконец отдохнуть в первой же хижине у ярко пылавшего очага. Затем она пустилась пешком в дальнейший путь, к германской границе, горько раскаиваясь в том, что предупредила аббата, который мог скорее повредить племяннице, чем помочь ей. Во всяком случае, Анна твердо решила не оставаться в стороне.

XIX. Два фанатика

Сердце аббата Марселя обливалось кровью, но в слепоте своих заблуждений он, как одержимый, готов был вонзить кинжал в грудь любого врага религии и собственноручно сжечь его на костре. Возможно ли, чтобы лица столь добродетельные обвинялись в столь гнусных преступлениях? Возможно ли, чтобы его племянница находилась в тюрьме Сен-Лазар?

Сен-Лазар! Он не представлял себе этого зловещего и таинственного места. Демоны, казалось ему, рыщут там словно волки в поисках ускользающих от них душ. А вдруг Клара умрет? А вдруг ее арест приведет к позорным разоблачениям? Но не сказано ли в писании, что надо отсечь и бросить в огонь руку или ногу, ставшую источником соблазна?

Быть может, Кларе предстоит скончаться без исповеди… О, если бы он мог ее образумить! Даровал же Иисус прощение Марии Магдалине и Марии Египетской… Не следует ли и ему простить племянницу? Господь, наверное, не откажет ей в милости. Но если она будет настаивать на своих чудовищных обвинениях? Тогда при первой же ее попытке выступить публично ему придется самому убить несчастную, осмелившуюся клеветать на праведных людей…

Смятение аббата росло, и он даже усомнился, была ли Анна живым существом? Не демон ли это, посланный адом и исчезнувший, едва только аббат собрался поразить его освященным кинжалом?

— Тетушка Тротье, — сказал он экономке, которая с испугом уставилась на него, — уложите мой саквояж, я сейчас уеду.

Старушка всплеснула руками.

— Господи Боже! Что вам могла сообщить эта девушка, явившаяся в такой поздний час, в такую погоду? Она, должно быть, колдунья!

Аббат настаивал с таким нетерпением, что экономка, вздыхая и охая, все же уложила саквояж. Старик взял его и, выпрямившись как двадцатилетний юноша, направился к двери, сопровождаемый жалобными восклицаниями тетушки Тротье и визгом собаки. Быстрый как ветер, бледный как смерть, аббат помчался на постоялый двор. Дверь оказалась запертой. Устав стучать, старик громко позвал. Его голос разбудил трактирщика.

— Кто там? — спросил Дидье, высунувшись из окна.

— Это я.

— Вы, господин кюре? Быть этого не может! Это, видно, ваш дух!

— Мой дух, глупец? — нетерпеливо вскричал священник. — Живо открой мне и запряги лошадь, чтобы отвезти меня в Эпиналь. Я тороплюсь на поезд.

— Отвезти духа? Вы уже приходили недавно в образе женщины. Нет, нет!

И трактирщик начал без конца креститься, подобно тетушке Тротье.

То, что девушка приходила и сюда, поразило аббата. Значит, это действительно был демон! Старик почувствовал некоторое облегчение при мысли, что исчадие ада, исчезнув, не оставит никаких следов, и, значит, все эти наветы — ложь.

Однако трактирщик не открывал и, наверное, так бы и не впустил священника, если б не старый Дарек, который возвращался в это время из лесу с охапкой трав (несмотря на увещевания, он продолжал при лунном свете собирать папоротник).

Удивленный тем, что встретил кюре в столь необычный час, и видя, что тот дрожат от холода, Дарек стал ругать трактирщика.

— Эй ты там! Спускайся скорее и открой!

— Ну, хоть дотроньтесь до него, — молвил Дидье, — удостоверьтесь, что он из плоти и костей!

— А из чего же, скотина? — И огромный кулак Дарека забарабанил в дверь.

Трактирщик сошел вниз, но от испуга выронил фонарь: аббат походил на восставшего из могилы мертвеца. Понадобилось немало уговоров, чтобы заставить Дидье отвезти его в Эпиналь.

Убедившись, что кюре сел в повозку, старый Дарек, пряча завернутый в блузу папоротник, направился к своей пещере. Говорили, будто благодаря этому растению все члены семьи Дареков доживали по меньше мере до ста лет.

Приехав в Париж, аббат Марсель поспешил к Девис-Роту, этому кладезю мудрости. У него не хватало решимости самому съездить в Сен-Лазар, и он хотел посоветоваться, как быть с племянницей. Старик питал к иезуиту глубокое почтение. Он не мог удержаться от слез, воскликнув:

— Ваше преподобие, сжальтесь надо мной!

Девис-Рот сразу понял, с кем имеет дело. Хоть он и решил не выгораживать больше Гектора и его соучастников, но, конечно, еще лучше было бы обойтись без скандала. Судьба этому благоприятствовала, послав ему аббата Марселя.

Усадив старика в кресло, он спросил с искусно разыгранным участием:

— Что с вами, почтенный собрат?

Тот, рыдая, рассказал ужасную историю, в которую Девис-Рот уже был посвящен. Новостью, удивившей иезуита, было лишь то, что Клара находится в тюрьме Сен-Лазар. Правда, он не спросил аббата, каким образом тому стало известно, что его племянница очутилась там под именем Марты Филипп. Впрочем, ей, наверно, удалось послать в Дубовый дол письмо.

Прежде чем предпринять что-нибудь и вернуть Клару ее дяде, Девис-Рот обдумал создавшееся положение. Это дело, уже получившее огласку, могло принять невыгодный для церкви оборот. Наилучшим способом замять его было принудить Клару молчать, что, принимая во внимание характер аббата Марселя, не представляло трудностей. Бедный старик подвергся суровому допросу. Его забыли спросить только об одном откуда он получил печальные вести.

«Маленькая негодяйка, — думал Девис-Рот, — как она ловка! Ничего, теперь де Мериа и Эльмина могут быть спокойны».

— Приют Нотр-Дам де ла Бонгард, — сказал он аббату Марселю, — находится непосредственно под божьим покровительством, духовные лица не являются его блюстителями и не несут ответственности за то, что там делается. Всевышний знает все, и да свершится его святая воля! Если племянница ваша сошла с ума, то нужно, чтобы она ни теперь, ни потом не могла повторять свои наветы. Подобно тому как утопающего можно тащить за волосы, лишь бы его спасти, так и здесь нельзя пренебрегать никакими средствами, дабы избежать слухов, пагубных для церкви.

— Согласен с вами, — сказал аббат Марсель.

— И против этого нужно принимать такие же энергичные меры, как, например, против бешенства.

Старый аббат кивнул. Он думал точно так же.

— Наш образ действий зависит от того, как поведет себя ваша племянница. Я укажу вам, куда обратиться с просьбой об ее освобождении. Однако нужно позаботиться, чтобы мое имя не упоминалось. Привезите ее ко мне, а там посмотрим. Вы поступили разумно, решив сначала посоветоваться со мною. Теперь мне нужно кое-кому написать, прежде чем вы отправитесь за племянницей в тюрьму. Оттуда приезжайте ко мне вместе с нею.

Аббат не возражал. Иезуит простился с ним и погрузился в раздумье.

На другой день аббат Марсель явился в префектуру к г-ну N. Узнав, в чем дело, тот удивился так, что его чуть не хватил удар. Это доставило бы немало удовольствия метившему на его место г-ну Z., но, к несчастью для последнего, все ограничилось тем, что г-н N. от волнения уронил очки и разбил их. Каково! Вся полиция не могла найти Клару, а старикашке, которого, по-видимому, легко обвести вокруг пальца, удалось это сделать! Следователь выразил свое восхищение:

— Вы совершили чудо, сударь!

— Какое чудо? — насторожился аббат, склонный все понимать в буквальном смысле.

— Нашли эту девушку! Вас послал сам Бог!

— Сударь, — обратился к нему старик, — мою племянницу признали душевнобольной: она ни в чем не виновата. Поэтому я приехал к вам с просьбой освободить ее и разрешить мне увезти ее домой.

Господину N. не хотелось заниматься делами, касавшимися Эльмины. Он боялся, что услуги, оказанные им когда-то начальнице приюта, скомпрометируют его. Не далее, как нынешним утром он получил еще одно письмо от матери Розы, на этот раз угрожающее. По бессвязным словам, вырывавшимся у Софи в бреду, вдова Микслен наполовину разгадала тайну похищения своей дочери и писала, что если следствие не будет начато, то она сама разоблачит тех, кого подозревает.