Читаем без скачивания Невидимое послание - Дмитрий Де-Спиллер

Вот таков был человек, отвечавший за исполнение намеченной Зыбиным программы огненного зрелища. Ясно, что, оставив предприятие в столь проверенных руках, Петр Илларионович мог не волноваться об его исходе и спокойно наблюдать представление в удобном отдалении, со стороны, что хорошо согласовывалось с его излюбленной мерой участия во многих жизненных сценах.

Ровно в девять часов вечера, когда безмятежная синева летнего неба плотно загустела и проблеснула звездами, треск и пороховое шипение перекрыли все прочие звуки празднества.

Светящаяся линия поднялась отвесно вверх, подергалась несколько мгновений и вдруг развернулась на самом острие алым букетом. Первая нота симфонии Кумбари прозвучала. Тут же во все стороны взвились ракеты, осыпавшие небо крупными звездами и огненными змейками. А затем ракеты одна за другой понеслись к небу, затейливо и каждая по-своему рассыпаясь на отдельные огоньки, перекрещиваясь в небе и осыпая друг дружку огненным дождем.

Потом вдруг пришли в согласованное движение и исторгли целые потоки пламени картонные колеса и феерические мельничные крылья. Вспыхнули и неистово завертелись то в ту, то в другую сторону огненные цветы, прорезались молниеносными зигзагами мечущиеся искры. Трескотня, отдельные выстрелы, залпы ракет оставляли прекрасное шумовое оформление пылающей фантасмагории. Темная поверхность пруда сверкала тысячью разноцветных огненных отблесков.

Любуясь игрой отсветов ракет по воде, Зыбин вздрогнул от неожиданной иллюзии. На мгновение почудилось, будто озеро исчезло, уничтожилось, кинулось в глаза бездонным небом. Однако через миг перед ним опять плескался пруд, ставший сам собой.

Между тем на небе появился главный сюрприз огненного представления. Хлопнул пушечный выстрел, и под куполом неба в одно мгновение вырос тысячеогненный, искрящийся миллионом разноцветных звездочек гигантский, роскошный фейерверочный бурак. Да какой бурак! Сам корнеплод налился багровым и розовым, а раскинувшаяся по небу ботва цвела над ним яркой зеленью, так что на небосводе вспыхнуло настоящее произведение искусства, достойное украсить лучшую из поваренных книг!

Зрелище, что и говорить, грандиозное. Но не оно приковало внимание Зыбина. То, что представилось его взору, выглядело поудивительнее. Пруд, как бы всей своей массой, начиная от середины, стал ровно и гладко подыматься кверху и застыл хрустальным бугром, наполненным разноцветной игрой отраженных огней. И одновременно окрестное пространство, обрамляющее пруд, вместе со всей растительностью, с толпами людей возле пруда вкупе с озаренным фейерверочным заревом пригородом, поднялось волнами, которые становились круче круче и наконец выросли до небес, как горы. А потом земные пространства сомкнулись в зените. Небеса же сделались малыми, как блюдечко, и вдруг размножились бессчетно, так что все пространство над головой Зыбина покрылось блюдечками-небесамн, и в каждом пылал сверкающий фейерверочный бурачок.

— Боже мой, какая красота! — вслух и несколько озадаченно сказал Зыбин. — Но ведь это уже не фейерверк, это какой-то его боковой эффект. Какой?!

Тут обычная картина мироздания восстановилась пейзаж успокоился. Все прочно укрепилось на своих прежних местах. Трансформация мира началась и завершилась столь быстро, что Петр Илларионович просто не успел испугаться. Биение его пульса оставалось прежним, но он вдруг оглянулся.

Последние ракеты фейерверка трещали, вспыхивали, и в их неверном зыбком свете Зыбин увидел, что он не одинок на этом холме. Очевидно, не один Зыбин предпочитал покой и отстраненность. Он сделал несколько шагов к темневшей фигуре и очень обрадовался, обнаружив перед собой хорошо знакомого ему учителя географии, которому, оказывается, тоже не по душе пришлась сутолока и разноголосица, испортившая общее впечатление от праздника.

— Каково? — односложно спросил Зыбин, но в этом одном слове отразилась вся гамма испытанных им переживаний.

— Да-с!.. односложно ответил учитель, и тут они разговорились. Так Зыбин выяснил, что все виденное им наблюдал по крайней мере еще один человек. Впоследствии он узнал, однако, что учитель географии и сам он оказались единственными свидетелями «феномена умножения небес», как торжественно выразился учитель. Никто из толпы у пруда не заметил ничего необычного, кроме великолепного фейерверка…

Тут автор считает необходимым перебить ход повествования признанием, что он намерен нарушить правила жанра. Эти правила повелевают помедлить здесь с объяснениями, уступить пословице «пиши, да не спеши», поинтриговать, помучить немного читателя. Автор, однако, так поступать не станет, тут же разъяснив, что «феномен умножения небес» имел чисто оптическую природу.

Петр Илларионович указанное обстоятельство сразу же разгадал, ибо основной темой его размышлений и научных опытов, как выше уже говорилось, были свойства света и всякие тонкие грани этих свойств. Многолетние раздумья привели Зыбина к догадке о возможности подобных оптических явлений, и он не однажды пытался вызвать их в своей лаборатории.

Зыбин фокусировал свои размышления на одном простом на первый взгляд обстоятельстве поведения световых лучей: пущенные из разных точек с таким расчетом, чтоб они обязательно столкнулись, лучи преспокойно сталкиваются и следуют дальше прежним порядком, будто ничего не случилось и никакого столкновения не было.

Поставим два проекционных фонаря перпендикулярно друг к другу, размышлял Зыбин, включим их, и вот два потока света, пройдя друг через друга, покажут на экранах в точности же те картинки, какие бы они показали и по отдельности. Лучи, как ни бейся, не перемешиваются, а вот пусти, скажем, воду по двум каналам, перпендикулярно пересекающимся, потоки обязательно взбаламутятся.

Такое поведение лучей света, привычное и, казалось бы, естественное, по мнению Петра Илларионовича, требовало объяснений.

Каждый тоненький лучик, приходящий в наш глаз от любой звезды, беспрестанно по пути к нам пересекается другими лучами от других звезд, и ничего — он приходит в зрачок цел и невредим, каким был выпущен далекой звездочкой для бесконечного путешествия. Это представлялось Зыбину странным. Обладая необходимой культурой мысли, он догадался тут поставить обязательный для естествоиспытателя вопрос: а нельзя ли сделать так, чтобы, пересекаясь, лучи перемешались, сминая друг друга?

Рассуждения, которыми Зыбин исписывал страницы своих рукописей, не давали, да и не могли дать ответа на этот вопрос, коль скоро они были логически корректны, а они вправду были таковы. Опыты же по перемешиванию лучей света все никак не получались. И тут, на тебе! — картина такого перемешивания, несомненного, бесспорного, явилась каким-то непостижимым образом в небе праздничного фейерверка! Было от чего разволноваться!