Читаем без скачивания Невидимое послание - Дмитрий Де-Спиллер

Рассуждения, которыми Зыбин исписывал страницы своих рукописей, не давали, да и не могли дать ответа на этот вопрос, коль скоро они были логически корректны, а они вправду были таковы. Опыты же по перемешиванию лучей света все никак не получались. И тут, на тебе! — картина такого перемешивания, несомненного, бесспорного, явилась каким-то непостижимым образом в небе праздничного фейерверка! Было от чего разволноваться!

Как такое могло произойти? Почему, отчего?

Не спавший всю ночь над вихрем таких вопросов Зыбин ни свет ни заря выбежал на улицу. Разумеется он успел умыться и сделать несколько гимнастических упражнений, чтобы убрать следы бессонницы, но ничто не могло унять внутреннего трепета, который только усилился по мере приближения к мастерской Кумбари, а спешил он, сами понимаете, именно к нему.

Мастер, утомленный вчерашними трудами, еще почивал, когда Зыбин оказался во дворе его домика. Позевывая, хозяин вышел гостю навстречу и был опрошен самым всесторонним порядком. Как и следовало ожидать, ни о каких «лучистых энергиях» чародей Кумбари не задумывался, слыхом не слыхал о таковых, более того, даже не наблюдал того «светопреставления», которое вчера сам же учинил своими же руками. Феномен, по-видимому, наблюдался лишь по строго определенным направлениям зрительных осей.

Пиротехник охотно отвечал на все вопросы дотошного ученого, скрывать, собственно, ему было ровным счетом нечего; он ведь и не догадывался, что взял, да и сочинил опыт большого научного значения. К тому же он доверял он почтенному Петру Илларионовичу безмерно. И вот наконец Зыбин докопался до того, что искал. Кумбари, интуитивно импровизируя с составами порохов и цветовых присадок, добавил ко вчерашним порохам новый порошок собственного приготовления, «чтобы было серебристее», как выразился он сам.

— Где он, где порошок? — волнуясь, воскликнул Зыбин. — Весь сожжен?

Кумбари задумался:

— Пойду гляну. — И с этими словами прокопченный кудесник исчез в сарае. А через несколько минут в руках окаменевшего в ожидании Зыбина покоился бумажный мешочек, туго заполненный серебристой пылью.

— Вот она самая, серебрянка, — довольно сказал Кумбари, не понимая, отчего Петр Илларионович всегда столь сдержанный, обдумчивый, сегодня словно голову потерял. Но мимолетное удивление его тут же улетучилось, потому что Петр Илларионович, не откладывая стал расспрашивать о рецептуре этой самой «серебрянки». А когда Кумбари отвечал на вопросы такого рода, то становился крайне рассеян, ибо и сам толком не помнил хода рук своих, вдохновенно смешивающих горючие зелья.

Так удивительный порошок, названный Кумбари попросту «серебрянкой» (каковое название осчастливленный Зыбнн за ним сохранил), оказался в распоряжении нашего ученого. Нечего и говорить о том, как дрожал над драгоценным составом Петр Илларионович. Понятно, что мешочек с уникальным веществом был помещен им в самый сокровенный уголок, где хранились его рукописи и труды, в надежнейшие недра плотного флотского сундучка, пережившего на своем веку ураганы и кораблекрушения, но верой и правдой продолжавшего служить потомку своего прежнего владельца — адмирала.

С этого времени пропал, совсем пропал для общества многообещающий некогда Петр Илларионович Зыбин. Матушки, глаза коих еще недавно загорались желтым туннельным светом при виде первого жениха всей губернии, встречали его теперь потухшим взглядом, будто видели перед собой потрошеное чучело, будто он пустил по ветру свое состояние на лошадях, или в карты, или обесчестил свое имя каким-то несмываемым позором. Представители сильного пола тоже перестали тянуться к хлебосольству зыбинского дома. На улице он мог не поздороваться с любым из них, невзирая на чины, не кланялся и бесцеремонно уходил от разговоров, затеваемых при случае. Взгляд его проходил сквозь этих людей, весьма уважающих друг друга, пусто, безжизненно.

— Да ведь и сам губернатор себя так не держит, — роптали за его спиной. — Гордец!

Обвинения были беспочвенны. Просто теперь Петру Илларионовичу было совсем некогда. Все его время отдавалось опытам и теоретическим построениям. Прогулки в дубраву — все, что позволял себе зачарованный Зыбин, понимая их пользу для здоровья. Но и прогулки он умудрялся использовать для дела. Из таких прогулок он приносил в карманах чернильные орешки, именно те самые, что испокон веков собирались с дубовой листвы для изготовления чернил и, если верить журнальным приложениям, привозились в те годы исключительно из Сирии. Но покупные чернила взыскательного Зыбина не удовлетворяли. Они марали бумагу, расплывались на ней, блекли.

Зыбин предпочитал чернила собственноручного изготовления. А готовил он их из чернильных орешков самого высокого качества, притом с одних и тех же, ведомых лишь ему одному, дубков. Чернила получались превосходными, быстро сохли, отлично ложились на бумагу. Адмиральский сундучок быстро пополнялся зыбинскими рукописями, написанными наилучшими, пожалуй, для своего времени чернилами.

Исследования Зыбина, как показало будущее, обещали внести в науку тех дней вклад выдающегося достоинства. С прискорбием приходится констатировать, однако, что науке здесь не повезло. В судьбу его научного наследия и самого Зыбина вмешались силы, учесть которые никто не в состоянии. Уже по дороге в Петербург экипаж Зыбина с обширным докладом в саквояже, озаглавленным «О ВОЗМОЖНОСТИ НАХОЖДЕНИЯ В КАЖДОЙ ЧАСТИ НЕКОТОРОЙ СТРУКТУРЫ ИЗОБРАЖЕНИЯ ВСЕЙ ЭТОЙ СОВОКУПНОЙ СТРУКТУРЫ», занесло в уезд, внезапно пораженный повальным мором холеры. Быстро оцепленный карантинами, уезд был обречен. До Петербурга Зыбин не добрался, не вернулся он и в свой город.

Ныне установлено, и притом совершенно непреложно, что никакого следствия о безвестном исчезновении Петра Илларионовича возбуждено не было. Существовала, может быть, официальная бумага, удостоверяющая факт его кончины. Однако какими-либо прямыми данными о такого рода документе мы не располагаем и по сей день.

Никакого завещания Петр Илларионович не оставил. Полный сил, никогда и ничем не болевший, Петр Илларионович и не помышлял о своей скорой кончине, раздел его состояния отдаленными и многочисленными родственниками получился хлопотным, а дележ прямо-таки лоскутным. Дом со всем имуществом вообще пошел с торгов, достался какому-то скоробогатому купчине.

Бдительное око торгаша сразу ухватило таинственный заморский сундучок, и большой узорный ключ был немедленно вставлен в замок. Но как ни вертели, как ни дергали этот ключ, замок не поддавался. Сундучок-то оказался с секретом. Купец и переворачивал его, и тряс что есть мочи, и даже пнул с досады несколько раз сапогом — ничего не помогло. Сундук не желал отрывать своих тайн, что ввело простоватого хозяина в свершенный азарт: ему грезился клад или что-то небывалое.