Читаем без скачивания Рождённый ползать… История преступления длиною в жизнь - Алена Бессонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что же мне с тобой делать? – вслух спросил себя Ефим. Он огляделся по сторонам: заметил с другой стороны землянки такой же кровавый, тянущийся в лес, след. «Она уходила прыжками, – решил Мессиожник, – значит, силы ещё есть. Щенка тащила аккуратно. Ну что же? Попробую оправдать твои надежды зверь!». Ефим завернул щенка в чистую тряпочку, служивший ему носовым платком и сунул живой комок под меховую куртку, набил чистым снегом жестяное ведро, пошёл в землянку.
– Сначала купаться, – сказал он, осторожно опуская щенка в тёплую воду, – уж больно ты вонюча, мадмуазель, и испачкана кровью… нельзя приносить запах крови в жилище человека. Опасно! Тебе повезло, ты попала в значительно лучшие условия жизни, чем я когда-то!
До сих пор ощущение холода и страха первых дней пребывания в землянке не покидало Ефима, до сих пор он помнил, как стучал зубами по оставленной предшественником алюминиевой кружке. Как плакал, отыскав в висящем на одном гвозде деревянном шкафчике, сухие спички и мыло. Как в куче ненужного хлама в углу землянки, укололся осколком разбитого зеркала и, глянув в него, испугался того, кого увидел. Наутро следующего дня, отдохнув за ночь и немного успокоившись, бывший завхоз планерной школы взял в руки лоток и намыл первый золотой самородок величиной с горошину чёрного перца. Дальше такие самородки попадались редко, но зато более мелкого песка было предостаточно.
Ефим обтёр щенка тряпкой и, соорудив из коробки берлогу, поставил её недалеко от печки. Кстати оказалась и заказанная накануне армянина пипетка. Ей он выбирал из породы наиболее крупные песчинки золота. Теперь Мессиожник набрал в неё молоко и накормил гостью.
Ахма росла, именно так назвал её Ефим. Она свободно уходила в лес, но неизменно возвращалась, ковриком ложилась у постели, а Мессиожник осторожно ставил на неё замершие в ледяной воде ноги. Ничего не давало Ефиму ощущение тепла: ни толстые резиновые сапоги, ни трое шерстяных носков. Ноги всё равно мёрзли и только тело росомахи, её шелковистая шерсть согревали деревянные скрюченные, как у старика пальцы ступней и Мессиожник засыпал, иногда так и не подняв ног на кровать.
Ефим не помнит, что точно разбудило его в эту ночь: то ли непонятное шевеление у двери, то ли вздох Ахмы, которой приспичило выйти внеурочное время, но он встал и, бурча под нос, пошёл к двери. Обычно Ахма оправлялась недолго и он, стоя в проёме открытой двери, решил её подождать, заодно проветрить землянку, накануне слишком сильно натопленную. Он, глядя вдаль прямо перед собой, потянулся, разбросал в стороны на уровне плеч руки и неожиданно наткнулся на напряжённый прищуренный взгляд из-под тяжёлых надбровных дуг. Глаза круглые, как бусы светились зелёным отражённым от луны светом. Они не мигали, а втягивали в себя, как воронка. Но ещё более жутко выглядела оскаленная с отломанным передним клыком пасть, истекающая слюной.
– Ну вот и всё, – мысль корябнула Ефима острой иголкой, – дверь закрыть не успею… глупо… глупо.
Внезапно что-то чёрное обрушилось на зверя сверху и из его вскинутой с ощерившейся пастью головы выкатился безнадёжный разрывающий мозг вой.
Вой перешёл в хрип, а потом в тишину. Тишина замешенная на страхе и крови повисла густым вязким туманом. Ефим заставил себя, едва переставляя онемевшие ноги, вернутся в землянку, отыскать фонарь и преодолевая ужас, пойти в ту сторону, откуда слышался негромкий, похожий на стон звук.
Ахма истекала кровью. Она лежала в нескольких метрах от растерзанного волка. Мессиожник осторожно перенёс росомаху в землянку, обмыл тёплой водой раны, одна была глубокой. Ефим открыл коробку с запасами лекарств, извлёк шприцы и ампулы с антибиотиками: принялся за лечение зверя. Через две недели Ахма встала, а через месяц вошла в привычный, совместный с человеком уклад жизни. Именно тогда Ефим осознал, что надёжней и преданней друга у него не будет. За свой короткий двенадцатилетний срок жизни Ахма однажды ушла от Мессиожника, вернулась скоро и через несколько месяцев на свет появилась следующая Ахма, так и повелось…
2010 г. Архангельск. Следственный изолятор
Роман проснулся от скрежета щеколды на створке окошка в двери изолятора. Он резко мотнул головой, скидывая остатки сна. Калашников сидел всё в той же позе с зажатыми между коленями кистями рук и, не открывая глаз, раскачивался из стороны в сторону.
Из пустого пространства окошка послышался голос;
– Велено передать: всех вывезли. Сейчас они летят к бабушке…
Кузьма вздрогнул, открыл глаза:
– К какой бабушке?
– К какой бабушке? – повторил вопрос Васенко, – уточните.
– К какой бабушке? – повторили за дверью и, вероятно, включили громкую связь на сотовом телефоне. Насмешливый голос в сопровождении треска телефонной линии, пояснил:
– Ну не к чёртовой бабушке, конечно! К матери Кузьмы Калашникова в Пермь. С ней созвонились, она рада принять внуков… Так пойдёт?
Кузьма растерянно посмотрел на Васенко, спросил, подёргивая щекой:
– К маме? Она ещё помнит меня?
– Ну-у-у, друг, даёшь? – удивился Роман. – Хватит кваситься. Соберись! У них теперь всё хорошо. Даю тебе пятнадцать минут.
– Я расскажу. Что знаю о нём, расскажу, – раздумчиво произнёс Калашников, – но думаю это мало вам поможет. Когда я хотел его найти, мне никогда это не удавалось и только однажды… показалось, что это он. Таков каков есть на самом деле.
– Ну-у?! – приободрился Роман.
– Года через четыре после начала работы по золотодобыче, я поехал в Архангельск. Весной, летом и осенью мы не должны были отлучаться со своих мест. Чудь продукты, одежду и инструменты поначалу привозил сам. Зимой выезжать можно было, правда, не всем. Старик тыкал пальцем на того, кому он разрешал. Мне разрешал… доверял… Я тогда любил просто ходить по городу, присматриваться. Мечтал когда-нибудь купить квартиру. В Архангельске в то время имелся небольшой антикварный магазин. Назывался «Песок старины». У него оригинально был оформлен вход и витрина, будто дверь старинного резного деревянного шкафа. Именно её и заметил. У самого входа наткнулся на продавца: он как-то больно суетливо проскочил мимо, перебирая маленькими ручками бумажки. Я успел заметить только карточку на его длиннополом пиджаке: «Антиквар Лев…» Даже смешно стало: Лев, а бегает как заяц. Магазин был забит столиками, шкафчиками, иконами, украшениями, фарфоровой посудой и статуэтками – глаза разбегались. Пока таращился, разглядывая диковины, антиквар Лев раза три пробежал мимо. Единожды удалось ухватить его за локоть, но он увернулся и опять скрылся за стеллажом. Я решил поинтересоваться: куда и зачем, пренебрегая обязанностями, так прытко скачет продавец Лев. Тихонько подошёл и заглянул за стеллаж. За полками спиной ко мне стоял небольшого роста мужик: поджаристый, лысоватый, в отлично пригнанном дорогом костюме. Он будто почувствовал, что на него смотрят, недовольно бросил антиквару: «Лёвчик обслужи клиента. Господин, вероятно, любитель старины…». Антиквар налетел на меня грудью, как «Титаник» на айсберг и принялся выталкивать из-за стеллажа. Но я стоял, будто гвоздями прибитый: я узнал его голос! Это был голос старика Чудя. Антиквар Лев, поняв тщетность своих усилий, зашипел: «Приходите позже… отчёт… хозяин…». А я стоял! И тогда, тот кого антиквар называл хозяином обернулся. Это был безукоризненно выбритый, большеносый, узкогубый человек с надменным, даже чуть брезгливым выражением лица и с зажатой между двумя пальцами нераскуренной сигарой. Его глаза – большие зрелые вишни в сеточке морщин смотрели пристально и… смеялись. У меня мурашки побежали внутри и будто сосулька стала намерзать, ровно такое я ощущал, когда в потаённом месте появлялся Чудь. Мужик отступил на два шага назад и пропал в темноте угла, как будто его и не было. А я, совсем растерявшись, спросил у антиквара: «Это кто?». Лев раздражённо ответил: «Оно вам
