Читаем без скачивания Страсть к размножению - Константин Уваров

В рот открытый ее посмотрел и полпамяти слил,

Говорил, отрывая от слов беспорядочный вес,

Будто ноги счастливые сами топиться несли:

"Моя милая, взял бы тебя, чтоб забыть наконец,

Чтоб углам ненасытным разглядывать было кого,

Шифоньеру чтоб было куда исподлобья глядеть,

Чтобы было кому одичать и остаться вдовой

Говорил и психозом своим безраздельно владел:

Говорил не спеша, будто в рот ей свой голос крошил -

Чтоб успеть сформулировать каждый прорвавшийся стон,

Будто лампочку пальцами злыми боялся душить,

Но протягивал ближе руки непочатый батон,

Будто камень надгробный с души наконец сковырнул,

Провожая слова обреченные вверенным ртом,

Взгляд последний рублем повертел и измял, не швырнув -

Даже глянуть боялся, а встал и пошел, а потом

Пьяным криком своим набивал переулочку рот,

Лунным светом бездомным валился на каждый порог,

Алых роз им на снег нахаркал, чтобы рвать нельзя,

Миллион нахаркал их, и рвал их, и рвать не озяб.

Свое тело по улицам узким в подарок волок,

Длинных пальцев букет вместе с голосом хриплым срывал,

Но в далеком краю был согласен вести диалог,

Но в далеком краю диалог обречен на провал.

...Возвращаться - плохая примета, но это - судьба

Как в негодность себя приходить, чтоб совсем не оглох,

Это - в комнате с вечера кто-то углы разгибал,

Это - мебель застать в неестественных позах врасплох.

Там, где вырванной дверью держал неудачу свою,

Там, где веры моей опрокинутый шкаф не поднять,

Там, где есть только жить и курить, где остаться боюсь,

Там, где якобы сестры с женой и другая родня

Пусть останемся вместе лишь я и ее эпикриз -

Я умею не плакать в лицо и в жилет не плевать,

Не заметить полов истерию и стульев каприз:

Занимайтесь любовью - я буду лежать, как диван.

И уже не ее приближая к себе, а успех,

Горсти взглядов бросайте лишь этот оконный проем -

Не туда, где я вешаю тела рекламный проспект,

А туда, где останется тело живое ее -

Чтоб не выпас меня даже Бог, чтоб упас от щедрот,

Чтобы руки себе оборвать - насовсем, как пиджак,

Чтобы вылить за дверь бесполезного тела ведро

И слепым косолапым рублем на асфальте лежать.

Вероятно, что в горле чужом встанут комья горой

За меня, перешедшего несколько правильных черт.

В остальном этот номер пройдет санитарный контроль,

И в далеком краю вскроют тела распухший конверт.

Будто камень надгробный с души наконец сковырнул,

Провожая слова обреченные вверенным ртом,

Взгляд последний рублем повертел и измял, не швырнув -

Даже глянуть боялся, а встал и пошел, а потом,

Обретая способность в уме вырабатывать спирт

И уже ужасаясь размахами будущих слов -

Пусть мои грандиозные планы сорвутся с цепи,

Чтоб разбитого солнца последний вагон пронесло.

... И доверчивой спермой заплачут глаза ее,

И рука не поднимется кофточки снять показания,

Обезболенным голосом полголовы снесет,

Но в далеком краю мне нужна секретарша, и все.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ОТ АВТОРА:

Вторая часть этой небольшой книги предназначена лишь для фанатиков автора, для читателей, офанатевших в процессе чтения первой части, для ученых, получивших достаточные для чтения этой книги научные звания и степени, для плохих поэтов (дабы они не грустили над своими произведениями, читая мои, параллельно изучая принципы поэтики и методы написания стихотворений), и, кроме того, для любителей попеть.

I

ВЕТЕР ИЗО РТА

1985 - 1987

ДУРДОМ

Застывают дома, как слепые младенцы,

В хирургии монтажно-ремонтных работ.

Удлиненная женщина мнет полотенце,

Исповедуя койке синдром Клерембо.

Она курит в окно из палаты и, может,

Санитар, что повыше, подарит ей роз -

Ее череп обтянут прекрасною кожей,

И в массивных глазах отражается нос.

Темнота над землей, и волшебник безумный

Нажимает рукою на плавный рычаг,

И всплывает над корпусом летним и лунным

Наклоненный во двор силуэт главврача.

Его мягкие взгляды не сверлят, а моют,

Но шаги коридор положили молчать,

И халат развевается белой чалмою,

И летит на ритмичных и зычных плечах.

А внизу шевелятся, как мокрые жабры,

И огни туалетов, и крашеный стол,

И стручок человека с гнусавою шваброй,

Подметает заплеванный кафелем пол.

93-й ГОД

Времени доза

Влилась под наркозом,

В небе надулись,

И лопнули звезды.

Из-за спины

Раздаются в плечах

Узкие люди

В длинных плащах.

Трупы зашиты,

Лица закрыты

Рукой или дверью

Камеры пыток.

Город украшен

Рвотой и кашей.

Утыкан зубами

Сломанных башен.

С ножом и аллахом

В грязных рубахах

Жадные дети

Кушают сахар.

Красные пасти

Светы и Насти

Пальцы внутри

Разрывают на части

Мимо проходит

Новенький Ленин.

Пустые дома

Встают на колени

Хлопают. Топчут.

Выше и громче

Восходит рублевый

Добрящийся кормчий.

Заветы, наветы,

Листовки, газеты,

Истошные вспышки

Орущего света.

Грязное тело

В прыщах и пробелах

Обломками стен

Замели децибелы.

* * *

Вспоминаю страну дураков,

И набеги больных полуночниц,

И пустыню из детских песочниц

Под навесами красных грибков.

Там несчастные дети в песке

Не находят, но ищут игрушки -

Тут же Машенька плачет подружкам:

Утонул-таки мячик в реке.

А с другой стороны горизонта,

Перерезав усталый конвой,

Шел парнишка с седой бородой,

Возвращаясь с восточного фронта.

Много неба и мало песка,

Вечерами он синий и хрупкий,

Он как будто насыпан из кубка,

И трещит под ногой, как треска.

И мальчик шел по незнакомым

Запоминавшимся местам -

Он ждал найти кого-то там,

Где все уехали из дома,

Где только звон металлолома,

И уходил по облакам.

И бреющий полет души

В нем растворял ночное время,

Мелькали редкие деревья,

Как на асфальте беляши.

И мальчик сделал шаг и встал

На тротуар чужого мира,

И тихо вспыхнули квартиры -

Квартиры можно пролистать.

Он вышел в город и остался

Смотреть на лица и любить,

Не обернувшись уходить,

И кашлять, поправляя галстук.

Потом сидеть вверху вдвоем

И вниз кидать гнилые груши,

А дети не нашли игрушек,

И их засыпало песком.

* * *

Вовочке Бурдину

Я на жизнь наплевал - слегонца, как плюют на ладошки,

Я из дома ушел - в западло будет этот сюрприз.

Я насрал на крыльцо - то ли в наглую, то ль понарошку,

И упал на скамейку - шикарно, как падают вниз.

Что ли был я с похмелья, трясло меня с утречка, что ли?

У меня был фингал, а у времени был перелом.

Я хотел поебаться с красивой девушкой Олей,

А ее раскрутили, пока я ходил за вином.

Было небо в пыли и в снегу, был асфальт перекошен,

И водилы боялись меня - тачки мчались бегом.

Я ловил эти тачки, как ловят во сне мандовошек...

Не поймал ничего, и уснул, и увидел Его.

Он стоял надо мной, ухмыляясь кривым заголовком,

Будто камень стоял на дороге, на трассе большой:

В морг - налево, в чистилище - прямо, направо в ментовку.

И я сел - покурить, наплевать, и обратно пошел.

Мне оставили двести вина и немного картошки.

Помолчали. Спросили - "Принес ?". Я ответил - "Хуй в нос".

И я плюнул на жизнь - слегонца, как плюют на ладошки,

И допил эту гадость, и снова пошел на мороз.

* * *

Над всплесками глухих ударов

Нависла диаграмма флейты.

Волнился под ногой карниз,

В коротких спазмах саксофона

Качались люди на балконах,

Срываясь кверху или вниз.

Недостижимым образцом

По карте плавала Европа.

Жара плыла, как в кинескопе

Плывет туда-сюда лицо.

Над крышей уплотнялся цвет

Раскиселившегося неба -

Оно вращало корки хлеба,

И стайки порванных газет.

Холодный ветер растворял

В себе клочки температуры,

И непрерывные фигуры

Летели в нем через вокзал.

Все ближе прижималось небо

К земле, как пара животов,

Миньон волос и двое ртов,

Как ноги в отпечаток следа.

И небо, как чехол земли,

Ее накрыло тонкой пленкой -

По ней два маленьких ребенка

Ушли в мерцающей пыли,

И половины разных тел

Торчат теперь из небосвода -

Вокруг них катерок освода

Летал, пока не запотел,

И в очень ясную погоду

Мы видим две больших ноги,

В плохую - только сапоги,