Читаем без скачивания Измененное состояние. История экстази и рейв-культуры - Мэттью Коллин

«Мы одерживали верх, но это стоило нам огромных денег, — говорит Кен Таппенден. — На одно только создание пункта информации и чрезвычайной помощи разведывательного подразделения мы потратили 94 246 фунтов, и кое-кого наши расходы начинали беспокоить. Это не говоря уже о затратах на сами операции. Мы постоянно обращались в министерство внутренних дел за дополнительными дотациями, но они очень не хотели давать нам денег и говорили: "У вас есть для этого фонд непредвиденных расходов". Стране и правительству наша деятельность влетала в копеечку, мы тратили деньги не считая».

А культура рейва тем временем и не думала исчезать — несмотря на прогнозы тех, кто когда-то называл ее скоротечным модным увлечением. Наоборот, она приобретала все большие масштабы, и продолжать пребывать с ней в конфликте не имело никакого смысла.

К концу 1990 года несколько клубов в центре Лондона получили разрешение на то, чтобы работать после трех часов ночи, а один из них — клуб Turnmills на Клеркенуэлл-роуд — и вовсе мог не закрываться круглые сутки. Рейвы вроде Raindance устраивались у трассы А13 неподалеку от городка Баркинг с официального разрешения. Кен Таппенден проводил с устроителями вечеринок из «Ассоциации легальных промоутеров» семинары, на которых обсуждались директивы проведения рейвов и которыми он гордится по сей день. Ослабление законов лицензирования вскоре распространилось по всей стране, и произошло это неслучайно: полиция не могла позволить себе проводить крупнейшие операции выходные за выходными. «Дело тут было не в случайном совпадении, просто так разворачивалась игра, — объясняет Таппенден. — Легализация вечеринок была тщательно спланированным ходом, причем спланированным не только на уровне местных властей, но и на правительственном уровне, потому что все они понимали, что пора нам как-то из этого выбираться».

Тактика двухстороннего нападения — одновременное закрытие нелегальных рейвов и разрешение ночным клубам работать до утра — должна была подорвать основы рейв-сцены. «Думаю, подросткам до смерти надоело платить по 15 фунтов за билет, ехать по трассе М25 и каждый раз нарываться на засаду из полицейских, которые разворачивают их обратно, велят ехать домой и командуют, какой трассой можно пользоваться, а какой нет, — рассказывает Таппенден. — Начало выдачи лицензий сыграло роль трамплина в деле разрушения рейва. Узаконивая рейв-клубы и позволяя им работать до утра, мы наносили им непоправимый урон. И я скажу вам, чем еще все это грозило вечеринкам: тем, что организация рейвов переставала приносить радость — никто больше не чувствовал себя романтиком, который обводит вокруг пальца закон и наваривает на этом 150 тысяч».

Постепенно рейвы стали частью государственной инфраструктуры развлекательных мероприятий: их загнали в рамки законности, подчинили правилам, сделали похожими друг на друга и практически уничтожили. В сентябре 1991 года разведывательное подразделение Таппендена закрылось, так как его задача была выполнена. Главные игроки стали расходиться кто куда: Колстон-Хейтер — обратно в игорные клубы, Роберте — в музыкальный бизнес, Стейнс — в Сити, Тейлор вместе с телеведущим Ноэлем Эдмондсом — управлять парком развлечений Crinkley Bottom [96], Чемберс — работать диджеем, Таппенден — на пенсию. Но прежде чем разойтись, все эти люди сыграли важную роль в невероятной эпохе, которая еще долго напоминала о себе.

В те дни казалось, что правительство одержало легкую победу и за двенадцать кровавых месяцев полностью нокаутировало рейверов. Но сегодня уже понятно, что в тот год было положено начало осуществлению требований манифеста движения «Свобода вечеринкам» — требований о принятии либеральных, европейских законов лицензирования. Характер проведения досуга в Британии менялся, и никакой закон не мог этому помешать. Старое английское развлечение — напиваться в пабе и после его закрытия плестись домой — современную молодежь больше не устраивало. Правительство было вынуждено либо подстраивать свои правила под новые условия, либо совершенно сломиться под давлением недовольных его политикой. Чтобы избежать конфликта, им ничего не оставалось как поддаться новому течению и двигаться в заданном им направлении. Даже их главные заботы — оказание сопротивления распространению наркокультуры и предотвращение консолидации сил организованных преступников — и те так и не были разрешены. А тем временем где-то за городом готовилась к решительным действиям новая группа нарушителей закона.

Глава 4.

ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

Короче, у меня в руках оказалась маленькая волшебная таблеточка, и я просто на фиг ааааааааа... Помню только, как поднес ее ко рту, и все: этот желтый гамбургер, на вкус — свежий перец, сорвал мне на фиг башку. Я много слышал об экстази, и тут ко мне подходит парень, мы с ним раньше часто напивались вместе, а сейчас на нем хренова оранжевая майка, бандана со «Смайли», во рту не хватает половины зубов, и он мне рассказывает, как круто ему было на Кингс-Кросс. Я думаю: ведь три месяца назад мы с тобой вместе нагружались на Олд Кент-роуд в пабе Thomas A'Beckett, я еще все думал, почему это тебя так давно не видно. Потом, значит, этот желтый гамбургер, я его проглотил и пошел побродить. И вдруг меня всего от кончиков пальцев на ногах до макушки головы охватило такое чувство — как будто горит какое-то ядерное топливо, и я испугался, потому что такое опьянение было мне незнакомо, управиться с тремя пинтами я мог, но вот с экстази — с ним я понятия не имел, что будет... Помню, как я прямо побежал к  стене и увидел, что на ней совершенно не за что уцепиться, поэтому я просто медленно сполз по ней вниз. А потом я бегал кругами по этому долбаному месту, вывернув майку наизнанку и крича: «Меня прееет!», потому что наконец понял, в чем суть, а все кричали мне: «больной!» и хлопали в ладоши — мать твою, как это было круто! Какая-то девица подошла ко мне и сказала: «Правда, было бы здорово, если бы весь мир перло от экстази?» Она была вся мокрая от пота, а с меня вообще пот лился просто ручьями, я не понимал, что происходит, и мне пришло в голову только вот это: «Да, любимая, ты совершенно права». А это так на меня не похоже. Я вышел оттуда только утром и весь день просидел в машине в Пекхэме, просто наблюдая за людьми, — мне казалось, что я существую отдельно от тела, я просто не мог поверить в то, что произошло с моим телом в эту ночь. У меня на руке большая синяя татуировка, изображающая льва, и еще буквы MFC в форме кубка—я ходил болеть за Миллуол, когда они играли в Дене[97]. Мне было положено плеваться в мусоров, обзывать пакистанцев «паки»[98], потому что так делали все — значит, должен был делать и я. Экстази полностью изменил мою жизнь: раньше если я видел, как ты идешь по улице, ты из северного Лондона, а я из южного, нам полагалось подраться — конечно, это полная хрень, но так уж все мы жили и по-другому жить не умели. Если в одном складском помещении собирались ребята с востока, юга, запада и севера Лондона, драки было не избежать — это, мать вашу, было бы просто чудом, если бы они не передрались, а в 80-х чудес не бывало — кроме тех, конечно, которые можно было устроить с помощью волшебного наркотика.

Томми Коклз, лондонский диджей

Восточный Лондон: унылое серое пространство, раскинувшееся за Сити вдоль линий метро Central Line и District Line, разделенное пополам трассой А102 (М) и охватывающее многие мили бетонных строений и плохо освещенных улиц. Через этот район всегда проплывали большие деньги: начиная с тех пор, когда в 19-м столетии здесь располагался колониальный порт Лондона, и заканчивая сегодняшним благоустройством Докленда, но в руки местных жителей эти деньги никогда не попадали. Имущественный бум 80-х обошел Ист-Энд стороной, а безработных здесь вдвое больше, чем в любом другом районе столицы. Во время Второй мировой войны восточный Лондон сильно пострадал от бомбардировок нацистов, и на месте трущоб были построены высотные башни и здания в несколько этажей — однако и эти жилища вскоре пришли в упадок: бедность и наплевательское отношение нескольких поколений местных жителей сыграли свою разрушительную роль. Ист-Энд всегда был самым страшным районом Лондона — опасным, доведенным до отчаяния бедностью и таящим в себе угрозу.

Все это делало восточную часть Лондона прекрасной почвой для буйного расцвета эйсид-хауса. Сотни заброшенных зданий, сплоченные друг с другом местные жители, хорошо организованные преступные сообщества, и плюс к этому — молодое поколение, чьи надежды и чаяния взбудоражило, но так и не реализовало «экономическое чудо» Тэтчер. А главное — в районе было сильно развито чувство родовой верности местным футбольным клубам — «Миллуолу» на юге, «Вест-Хэм Юнайтед» на востоке и «Арсеналу» и «Тоттенхэму» на севере. «Люди, не испытавшие на собственной шкуре страсти к футболу, никогда не поймут, что движет хулиганом. Но если бы кто-нибудь из тех, кто обвиняет болельщиков, устраивающих драки во время матчей, хоть раз испытал подобное чувство, возможно, он начал бы относиться к этому по-другому, — писал Колин Уорд в своей книге «Steaming In», рассказе очевидца времен «до эйсид-хауса» о футбольных болельщиках середины 80-х. — Говорят, мозг может создать свой собственный наркотик, посильнее любого другого наркотического средства, даже самого мощного. Если бы вещество, вырабатываемое в футбольном хулигане и вызывающее в нем это чувство, можно было продавать, его бы назвали таблеткой экстаза, экстази».