Читаем без скачивания Труженики моря - Виктор Гюго

Жилльят, как ясновидящий, казалось, чувствовал всю жизнь моря и ощущал смутное волнение. Но впереди его ожидало еще большее чудо.

Вдруг в нескольких футах над ним, в чарующей прозрачности вод, он заметил что-то невыразимое. В колеблющихся волнах двигалось что-то похожее на длинную тряпку. Эта тряпка плыла с какой-то целью. Она быстро направлялась куда-то. Она была похожа на дурацкий колпак с острыми кончиками. Эти кончики казались покрытыми пылью, которой вода не смывала. Это было что-то больше, чем гадкое, — это было нечто омерзительное. Какая-то химера: что-то живое или казавшееся живым. Оно двигалось к темному углу погреба и постепенно терялось в нем. Вода закрыла его совсем. Зловещее очертание скользнуло и исчезло.

XXII

Жилльят теперь понял, что ему не легко было <бы> и выбраться из этого погреба. Вход был не совсем удобен, а выход еще того неудобнее. Жилльяту, однако, удалось выйти, но он уже не возвращался туда. Он не нашел там того, что ему было нужно, а ему некогда было увлекаться любопытством.

Он немедленно пустил в ход кузницу. У него не было инструментов, и надобно было сделать их.

Топливом служили ему корабельные обломки, двигателем — вода; ветер заменял мехи, камень был наковальней. Инстинкт вместо искусства, а твердая воля завершала все.

Жилльят ревностно принялся за труд.

Погода благоволила к нему. Она продолжала быть сухой и постоянной. Наступил и март, дни стали длиннее. Синева неба, спокойное движение пространства, ясность полудня — исключали всякую возможность дурного намерения. Море весело играло на солнце.

Ветра было очень мало; но гидравлическое поддувало действовало отлично. Излишек ветра только стеснял бы.

У Жилльята была пила; он сделал себе подпилок, пилой он распиливал дерево, подпилком — металл. Потом он прибавил себе две руки кузнеца: щипцы и клещи; одни действуют как рука, другие как пальцы. Мало-помалу Жилльят приобрел себе помощников и созидал себе доспехи. Из куска обручного железа он сделал навес над топкой кузницы.

Одной из главных забот его была починка блоков. Он исправил ящики и колеса составных блоков. Он обрубил отслойки всех поломанных балок и обтесал их оконечности; но брусьев и бревен недостаточно. Нужны и веревки. Жилльят перечинил все канаты и кабельтовы. Он повытаскал из рваных парусов отличных ниток для починки веревок.

Перечинив все веревки, он принялся за цепи.

Он мог благодаря острому краю каменной наковальни, заменяющей конический рожок, наковать грубых, но прочных колец. Этими кольцами он соединял концы порвавшихся цепей и сделал их длинными.

Ковать одному очень трудно: он, однако, добился своего. Правда, что ему приходилось работать только над небольшими предметами: он мог одной рукой передвигать их щипцами, а другой бить молотом.

Он разбил на куски круглые железные полосы, остатки командирского мостика, и понаделал у каждого обломка с одной стороны острие, а с другой — большую плоскую головку. Таким образом составились огромные гвозди, около фута длины. Такие гвозди необходимы для вбивания в скалы.

Зачем Жилльят так трудился? Увидим дальше.

Окончив приготовления, он очутился лицом к лицу с главным затруднением, лицом к лицу с вопросом самой машины.

Разобрать колеса на части — оказалось возможным; но как разобрать машину?

Во-первых, Жилльят плохо знал механизм ее и мог, разбирая, нанести ей какую-нибудь неисправимую рану. Затем, чтобы разобрать ее по кускам, ему нужны были инструменты не такие, какие можно было сделать в кузнице-пещере, с ветром вместо поддувала и на каменной наковальне.

Тут можно было вообразить себя перед невозможной задачей.

Что же было делать беспомощному Жилльяту?

XXIII

У Жилльята была своя мысль.

«Пузан» все еще был на якоре в бухте Человека. Жилльят, как мы говорили, устроил постоянное свободное сообщение с своей баркой. Он сходил на нее, смерил тщательно палубу ее в различных местах, особенно главный шпангоут. Потом он возвратился на «Дюранду» и вымерил главный диаметр машины. Этот главный диаметр, кроме колес, разумеется, был двумя футами уже диаметра «Пузана». Стало быть, машина могла войти в барку.

Но как ее туда перенести? У Жилльята был и на это свой план, чрезвычайно простой и замечательный. Если б какой-нибудь рыбак рискнул сюда заехать, то в награду за свою смелость он увидел бы нечто чрезвычайно странное между Дуврами.

Вот что бы он увидел: четыре толстые дубовые доски в одинаковом расстоянии шли от одного Дувра к другому. Они были втиснуты между скалами, что составляет самую надежную опору. Со стороны Малого Дувра их оконечности упирались на выступы скал; со стороны Большого Дувра эти оконечности были крепко вбиты в откос каким-нибудь сильным работником, стоявшим на той самой балке, которую он вбивал Доски были немного покаты, но не в одинаковой степени, что составляло их недостаток. Если б не этот недостаток, их можно было бы почесть за настилку моста. К этим четырем доскам присоединялись четыре тали с драйрепами и лопарями Странным и смелым было то, что составной блок о двух колесах был с одной стороны доски, а с другой, противоположной, — простой блок. Этого уклонения от правила, вероятно, требовали условия предстоящей операции. Блоки были тверды и надежны. К талям присоединялись канаты, казавшиеся издали нитями, и под этим воздушным снарядом из блоков и досок висел массивный остов «Дюранды».

Только он еще не висел. Перпендикулярно под досками, на палубе, были сделаны восемь отверстий, четыре с левой и четыре с правой стороны судна, и еще восемь отверстий под ними, в подводной части судна. Канаты, спускаясь вертикально с четырех блоков, входили в палубу, потом выходили с боков, огибали киль и возвращались с другой стороны судна, опять пронизывали палубу и навивались на четыре блока, где они соединялись в один канат и могли быть управляемы одной рукой. Крюк и кольцо, в отверстие которого проходил соединенный толстый канат, дополняли снаряд и могли в случае надобности удерживать его. Эта комбинация заставляла работать все четыре тали разом, и динамический руль в руке кормчего операции поддерживал все в равновесии.

Все это было полно промахов и несовершенств, но поражало как создание одного человека, и Жилльят был уверен в успехе до того, что укрепил на палубе «Пузана» две пары железных колец в таком же расстоянии, на каком находились на «Дюранде» кольца, к которым примыкали четыре цепи трубы.

Образ действия нашего труженика сбил бы с толку всякого наблюдателя и даже знатока.

Свидетель его труда увидел бы, например, что он вбивал страшными усилиями и рискуя сломать себе шею восемь или десять огромных выкованных им гвоздей в нижнюю часть обоих Дувров, у самого устья протока, и непременно спросил бы, к чему столько труда.

Но у Жилльята, вероятно, были свои особые на все побуждения. По окончании одной части труда явилась на сцену вторая.

XXIV

Но тем временем, как Жилльят преодолевал все эти невероятные препятствия по достижении своей задачи, он не замечал, что сам становился мало-помалу страшным.

Жилльят положил на свой сложный труд все свои силы, а восстановлять их было почти нечем.

Он исхудал от лишений и усталости, оброс волосами и бородой. Платье его превратилось в лохмотья. Только рубашка была еще цела. Ветер унес у него один башмак, море — другой, и он должен был ходить босиком. Осколки наковальни изранили ему руки. Ранки были ничтожные, почти царапины, но их беспрестанно растравляло резким ветром и соленой водой.

Ему было холодно, его мучил голод и жажда.

Запас пресной воды истощился. Ржаную муку он частью употребил в дело, частью съел. У него осталось только немного сухарей.

Он разгрызал их зубами, потому что нечем было размачивать.

Силы его день за днем убывали.

Грозная скала вытягивала из него жизнь.

Напиться — нечего, поесть — нечего, поспать — негде.

Он ел только тогда, когда удавалось поймать мокрицу или морского рака; он пил только тогда, когда какая-нибудь морская птица спускалась на скалу. Он спешил за нею следом и всегда находил впадину с горсточкой пресной воды. Он пил после птицы, иногда вместе с птицей; ласточки и чайки пригляделись к нему и уже не улетали при его приближении. Жилльят не трогал их, даже в минуту самого сильного голода.

Он, как мы говорили, любил и щадил птиц. Птицы, со своей стороны, перестали бояться его с тех пор, как волосы у него взъерошились и выросла длинная борода; они перестали видеть в нем человека и стали считать его животным.

Птицы подружились с Жилльятом. Бедняки помогали друг другу. Пока у Жилльята была мука, он бросал им ее пригоршнями; теперь они, в свою очередь, указывали ему на места, где была вода.