Читаем без скачивания Последняя почка (сборник) - Владимир Тучков

Наступила какая-то особая тишина. Я бы сказал, мертвая.

– Вот именно, мертвая, – прервав ход своих беспорядочных мыслей, откликнулся Лев. И продолжил свою историю…

Ни для кого не секрет, что люди, чья психика нарушена в силу тех или иных причин, делятся на два, казалось бы, антагонистических класса. Одни, одержимые страстями, с мазохистской одержимостью травмируют свое воспаленное сознание мучительными для себя переживаниями, на поиск которых тратят все свое время. Другие замыкаются в скорлупе собственного безумия и, казалось бы, берегут себя от непереносимых страданий за счет полной самоизоляции от жестокого окружающего мира. В действительности, между теми и другими нет никакой разницы. Просто у одних тараканы комфортно живут и плодятся под черепной коробкой, и таким людям не нужно проявлять излишней жизненной активности. У других же они почему-то быстро погибают, и несчастным людям, которые не в состоянии без них обходиться, приходится повсеместно выискивать этих самых тараканов, отлавливать и, словно кокаинистам, запихивать через ноздри внутрь себя, туда, где бы они испуганно метались, раздражая своими жесткими лапками нежное вещество мозга.

И Лев с Настей нашли такого таракана, который поселился в них навсегда. Период исступленной охоты сменился созерцательной нежностью к абсолюту. Последнюю свою жертву они не опустили в канализационный чан, а отдали в искусные и надежные руки патологоанатома, который за ошеломившую его сумму сделал из склонного к гниению тела мумию, над которой не властно течение времени, неумолимо размывающее берега Стикса.

В жизни Льва наступил, можно сказать, моногамный период – лишь он, Настя и прохладное тело, которое дожидалось неистового совокупления в специальной морозильной камере…

Лев нажал на кнопку, в действие пришел чуть шелестящий, словно японская рисовая бумага, механизм. Рядом с кроватью в полу раскрылся люк, и из каких-то кошмарных недр плавно поднялась еще одна кровать, на которой покоилось обнаженное мужское тело, отливавшее какою-то фарфоровой белизной. Лев театрально воскликнут: «Порфирий Петрович! Прошу любить и жаловать!» И мелко затрясся от приступа какого-то нервного смеха.

Это был человек лет тридцати пяти, росту пониже среднего, полный и даже с брюшком, выбритый, без усов и без бакенбард, с плотно выстриженными волосами на большой круглой голове, как-то особенно выпукло закругленной на затылке, Пухлое, круглое и немного курносое лицо его было цвета больного, темно-желтого, но довольно бодрое и насмешливое. Оно было бы даже и добродушное, если бы не мешало выражение глаз, с каким-то жидким водянистым блеском, прикрытых почти белыми ресницами. Взгляд этих глаз, а это действительно был взгляд, чему способствовал патологоанатом-виртуоз, как-то странно не гармонировал со всей фигурой, имевшей в себе даже что-то бабье, и придавал ей нечто гораздо более серьезное, чем с первого взгляда можно было от нее ожидать.

Смех прекратился, и Лев каким-то тихим, чуть ли не ласковым голосом сказал: «Да не бойтесь вы его, он очень милый. С Порфирием Петровичем очень интересно разговаривать. Нас ведь теперь осталось двое».

– Простите, – вскричал я в изумлении, – а где же Настя?! Что с ней?

– А Настя сейчас рожает. Это очень долго. Очень долго. Что-то он мне о ней рассказывает, что-то я сам улавливаю. Я же вам об этом уже говорил, ведь уже прошло девять месяцев, давно прошло. Но это совсем не так, как здесь. Вы меня понимаете?

– Да, конечно. Конечно, я вас прекрасно понимаю, – ответил я поспешно, чтобы избавить себя от выслушивания объяснений перемещения человека в трансцендентную область, которые вполне могли завершиться практической демонстрацией.

– Да я вижу, вы меня боитесь! – удивленно рассмеялся Лев. – А вот Порфирий утверждает, что именно я должен всего бояться. В смысле не всего, а себя в первую очередь. Потому что у меня, по его словам, должно быть внутри что-то такое, чего он никак не может точно назвать. Недалек, очень недалек, хоть и мнит из себя невесть что. Так, Порфирий? Я прав?

Однако Порфирий по-прежнему бодро и насмешливо молчал. Погрузился в сосредоточенное молчание и мой собеседник. Судя по всему, между ним и мумией происходил какой-то крайне важный для обоих диалог.

Лицо Льва производило странное, одновременно и притягательное и отталкивающее впечатление. Собственно, лица-то никакого и не было. Лишь два безумных сверкающих глаза на чем-то сером, бесформенном, не имеющем никакого смысла и значения. Создавалось ощущение, что эти глаза были линзами, которые фокусировали дневной свет и жгли изнутри мозг несчастного. После некоторого привыкания к этой уникальной биологической аномалии становился заметен характерный признак вырождения – уши без мочек. Точнее, мочки приросли к верхней части щек. При дальнейшем самом пристальном изучении больше ничего не обнаруживалось – лишь глаза и уши. Все остальное было чужим, гуттаперчевым, имело какую-то нечеловеческую природу, в связи с чем никак не могло считаться лицом. Можно было говорить лишь о голове, которая непредсказуемо колебалась на тонкой шее, словно шаровая молния, принимающая какое-то чрезвычайно важное для себя решение.

Я дважды непонятно зачем кашлянул. Безуспешно попытался распрощаться, но из этого ничего не вышло. И вышел на воздух. Деревья по бокам благоухавшей липовой аллеи стояли с опущенными ветвями. Навстречу шла женщина необыкновенной красоты, в черном шелковом платье, с темно-русыми волосами, убранными просто, по-домашнему, с темными глубокими глазами, с задумчивым лбом, со страстным и высокомерным выражением худого и бледного лица. Мой бедный рассудок категорически отказывался комментировать этот вопиющий факт.

Спаситель тайги

Как это ни дико звучит, но Василий стал миллионером по принуждению. Точнее, для того, чтобы выполнить миссию, возложенную на него земляками. Вот эта удивительная история, которая проливает свет на события четырехлетней давности, оказавшие огромное влияние на судьбу России.

В начале девяностых годов Василий, будучи человеком уже не первой молодости, нечестолюбивым и некапризным в быту, занимал невысокую должность в российском отделении иностранной строительной компании «Мабетекс». Его полностью устраивали и смехотворный оклад в три тысячи долларов в месяц, и подчиненное положение, и невозможность применения таланта, которым его щедро наградила природа. Любил человек ковыряться на дачном участке, удить рыбу и смотреть по телевизору футбол. И не любил суету, шумиху и проявление зависти, которую своим невидным и неслышным положением весьма успешно избегал.

Однажды летом, во время отпуска, как всегда не поехав ни в Анталию, ни на Багамские острова, он решил навестить родную якутскую деревню, затерявшуюся в труднодоступной глубине сибирской тайги. Земляки, к которым после долгих лет отсутствия он явился не с пустыми руками, а с ворохом подарков, встретили радушно. Василий обнаружил, что бурные события последних лет ничуть их не изменили, и они остались такими же добросердечными людьми, чуждыми алчности – главного порока, который к тому времени уже успел изрядно разъесть души населения европейской части России.

Однако в глаза бросалась бедность, граничащая с нищетой, в которой они были вынуждены жить. Нет, конечно, никто не жаловался и не роптал, но в глазах отчетливо прочитывался вопрос: «Что же со всеми нами скоро будет?» Еще более был озабочен шаман Николай, несший ответственность за свой народ, который в далекой Москве решили полностью истребить. Он был похож на Наполеона, если не после сражения под Ватерлоо, то уж наверняка накануне своей первой ссылки на остров Эльба.

В этом месте необходимо прерваться и поближе познакомиться с Николаем, который и сыграл роковую роль в судьбе страны летом 1996 года. Это был очень сильный шаман, получивший посвящение от самого Кзэрэкээна, на могиле которого выросли три могучих лиственницы. Причем и ниспослание духами особого дара, и период его ученичества проходили на глазах Василия, который был в ту пору, как и Николай, пятнадцатилетним пареньком. Вот как это происходило.

В соседней деревне умер старый шаман, и его эмеген на следующий же день вселился в Николая и начал терзать неопытного юношу. Николая охватило бешенство, он потерял рассудок и убежал в тайгу, где целый месяц питался лишь одной корой, истязая себя, раня сучьями деревьев, расцарапывая ногтями до крови тело. Когда он вернулся, на него было страшно смотреть. Однако эме-ген, насладившись новизной тела, немного притих, и юноша уже не представлял опасности для окружающих. И тут его, испуганного, не знающего, как распоряжаться полученным даром, начал учить великий Кзэрэкээн. После смерти Кзэрэкээна его место по праву занял Николай.

Лишь только из Василия выветрились омерзительные городские запахи, Николай вызвал его и сказал, что, как он понял из радиоприемника, президент, который сейчас правит Россией, очень скоро разрушит все там у себя дома и примется за тайгу. И тогда якутам настанет конец. Уж очень силен вселившийся в президента уор Разрушения. Пока он не совершил непоправимого, его необходимо выгнать. Однако Тангара не велит Николаю лететь в Москву, потому что в Москве очень сильные и злые духи, Тангара не сможет защитить от них кут Николая.