Читаем без скачивания Три стервы - Титью Лекок

Потом он повернулся к Жилю и Гонзо и сообщил:

– Знаете, недавно мне звонил Тюфяк. Бедняге было так плохо.

Фред вытаращил глаза. О нет… черт возьми… только не это. До самой последней секунды он хотел верить, что в этом подлом мире все же существует справедливость и эпизод не выльется в то, чего он опасался. Эма послала ему вопрошающий взгляд, после чего перебила Антуана:

– Что ты такое говоришь? При чем здесь Тюфяк?

– Сейчас поймешь, – бесстрастно продолжил Антуан, и Фред втянул голову в плечи. – То, что я вам сейчас скажу, свидетельствует об их психическом состоянии. Тюфяк, которого не заподозришь в склонности к фантазиям, рассказал мне, что однажды вечером Фред поджидал его у дома. Он даже не знает, сколько тот там простоял. Фред едва ли не силой увлек Тюфяка в кафе, и после того, как в течение десяти минут нес какой-то бред, он – неловко повторять – признался ему в любви… Причем я так понял, что предложения были вполне конкретными. Фред даже взял его за руку.

Фред зажмурился и повторял про себя: “Если сосредоточиться, я смогу исчезнуть, это возможно”. Воцарившаяся тишина оставляла надежду на то, что его сверхспособности наконец-то проявились. Но когда он приподнял веки, то увидел, что все они повернулись к нему в ожидании его реакции.

– Нет, ну что вы, на самом деле все происходило совсем не так, – робко попробовал он объяснить.

– Ага! – возликовал Антуан. – То есть ты признаешь, что это произошло?!

– Да. Нет. – И с жестом отчаяния он заключил: – В общем, это недоразумение.

Эма привстала, приняв позу адвоката.

– А если бы Фред и был голубым, что бы это меняло, можешь мне объяснить?

– Я не голубой, – прошептал Фред, склонив голову к своей тарелке.

– Ты точно хочешь, чтобы я тебе объяснил, Эма? Я всегда считал Фреда немного странным, но все же не настолько, чтобы приставать к мужу своей умершей подруги. Это явно доказывает, что с ним что-то не так. И вот, глядя на него, которого затягивает в какую-то темную бездну, и на тебя, так и не оправившуюся от изнасилования, я отказываюсь видеть в вас разумных людей со здоровой психикой.

– Классный аргумент. Восемь лет назад меня изнасиловали, значит, я не могу считаться разумной. Нельзя же быть настолько ограниченным… Два года, проведенных с таким болваном, как ты, наверняка нанесли гораздо больший вред моему разуму.

– Все, хватит, еще немного, и это станет невыносимым, – прервал Гонзо.

– Ты прав, – согласился Антуан. – Давайте на этом остановимся.

Он положил салфетку на стол и поднялся. Надев пиджак, он в последний раз обернулся к Эме и Фреду:

– Еще один совет вам обоим. Если вы намерены изображать из себя пинкертонов, ваше дело, но я сильно не советую распространяться об этом.

После этих слов он покинул ресторан, не обернувшись. Официант воспользовался моментом, чтобы снова подойти к столу и протянуть меню. Жиль вздохнул и отрицательно покачал головой.

– Как по-вашему, он заплатит за себя? – поинтересовался Гонзо.

– Извините, ребята. Я не предполагала, что все так получится. Но я не остановлюсь, – предупредила их Эма.

– Не хочешь оставить расследование полиции? – предложил Гонзо. – Они опытнее нас с тобой.

Официант обогнул стол и протянул меню Эме. Она заказала шоколад по-льежски, и он ушел, довольный, выполнив свою миссию. Жиль сгребал ножом хлебные крошки, рассыпанные по столу.

– Если честно, – пояснил он, не поднимая головы, – я не думаю, что обращение к ним принесет какие-то результаты. Они только что официально закрыли следствие, придя к заключению, что это суицид.

– Значит, все кончено, – подвел итог Гонзо.

Фред и Эма заканчивали вечер одни, перед огромной порцией шоколада по-льежски, каждый со своей ложкой.

Она ковырялась в мороженом и вдруг заявила:

– Каким же придурком стал твой брат, с тех пор как бросил курить.

Фред покосился на нее:

– Эма… Он бросил курить пять лет назад.

– Я знаю.

Фред набрал полную ложку сливок и спросил:

– Что будем делать дальше?

Она проглотила свой шоколад и только потом ответила:

– Они правы. У нас нет доказательств. Начнем все сначала.

Плейлист:

Матье Богартс – Dommage

At the Drive-In – One Armed Scissor

Assassin – Shoota Babylone

Часть вторая

Глава 7

Отчаяние и диван

Это свалилось на Эму через неделю после злополучного ужина, и теперь она не сомневалась, что хуже уже не будет никогда. Впрочем, это единственное, о чем она была в состоянии думать. “По крайней мере, хуже уже быть не может”. Хотя иногда разнообразия ради являлись другие мысли. “Я полное дерьмо, мерзкий слизняк, размазанный по дивану”. Проходили часы и дни (если точнее, то три дня), но не просматривалось и намека на то, что инстинкт самосохранения проснется и заставит ее покинуть вышеназванный диван. Даже когда бутылка водки опустела, она все равно не сдвинулась с места. С этого-то все и началось. От отчаяния она купила бутылку и решила в одиночестве пить дома. Это было ее первой ошибкой – пить одной, запершись, когда тебе и так до ужаса плохо и настроение ниже плинтуса. Алкоголь задушил робкие поползновения выйти на улицу. Назавтра ровно то же сделало похмелье. Случившееся оглушило Эму, ее мозг отвергал всякую мысль об этом. Сидеть взаперти не было ее сознательным решением, она просто впала в прострацию.

Опустошив холодильник, Эма питалась засохшим хлебом и выдохшейся кока-колой. Никотиновый голод заставил ее разыскать запасы табака для самокруток, завалявшиеся со студенческих лет и каким-то непостижимым образом не пропавшие в многочисленных переездах. Вот так, обеспечив себя самым необходимым и расположив свои запасы в пределах досягаемости, она улеглась на диван, не собираясь его покидать. Когда Эма нажала на кнопку пульта, ее посетила отчетливая мысль, что она не выключит телевизор до следующего солнечного затмения. Это решение нашло подкрепление в неожиданном разнообразии программ. Независимо от времени дня или ночи, всегда можно найти какую-нибудь бредятину, позволяющую еще глубже погрузиться в отупение. После одиннадцати вечера кабельные сети кормили ее американским реалити-шоу типа Relooking extrême или Extreme Make-over[14]. Она чередовала их с документальными фильмами о дикой природе, где ее успокаивал серьезный закадровый голос. В самое глухое время, ближе к трем утра, когда после отчаянных скачков с программы на программу она была готова сдаться, всегда оставались каналы, непрерывно транслирующие выпуски новостей. Однако трагедии остального мира – финансовые кризисы, массовые сокращения, голодные бунты, псевдоприродные катастрофы, убийства – не успокаивали ее, а лишь утверждали во мнении, что этот мир окончательно прогнил.

Мобильник она, естественно, выключила, как и домофон, ее почтовый ящик, по всей вероятности, забит под завязку, однако плевать она на это хотела. Впрочем, все уже наверняка в курсе и догадываются, что у нее нет ни малейшего желания общаться. И вообще у нее не осталось никаких обязательств.

На жаргоне психиатров наверняка есть термин для такого состояния. Ката-что-то. Первое слово, пришедшее ей на ум, было “катастрофический”, но определение, которое она искала, было ближе к чему-то вроде кататонии. Короче, Эма окончательно впала в ничтожество и знала это. Но она отказывалась не только осмыслить то, что на нее обрушилось, но и вспоминать эту чудовищную сцену. Если уж выбирать, то легче думать даже о вечере в ресторане, когда Антуан с жаром доказывал ей, будто изнасилование лишило ее мыслительных способностей.

Эти три дня вернули ее к “Молодым и дерзким”, сериалу, который она смотрела главным образом в дни, когда болела и не ходила на занятия. Виктор, Никки, Эшли, Эбботы, Ньюмены – все они были на месте. То есть… персонажи-то оставались теми же, но, демонстрируя бодрящую наивность норм и правил драматургии, продюсеры не считали нужным убирать героя, если играющий его актер покидал сериал. Просто приглашали нового исполнителя, и остальные действующие лица упорно продолжали называть его “Джек”, делая это на протяжении трех ближайших серий как можно чаще, чтобы все запомнили, что таково новое лицо Джека. После “Молодых и дерзких” у Эмы наступал период полного мазохизма: около 14.30 начинался показ “художественного телефильма” на канале TF1. Главной целью этих лент было убедить зрителей в том, что мужчины – существа низкие, подлые, непостоянные, лживые, что они манипуляторы и все без исключения потенциальные насильники. Ей пришли в голову слова Мюссе, адаптированные к американским пригородам: “Все мужчины – лжецы, болтуны, лицемеры, гордецы и трусы, похотливые, достойные презрения”[15]. Сценаристы, конечно, использовали продолжение цитаты только применительно к похитительницам мужей – любовницам. “Все женщины – хитрые, хвастливые, неискренние, любопытные и развратные”. И все это, естественно, подводило к выводу: “Мир – бездонная клоака, где безобразнейшие гады ползают и корчатся в горах грязи”.